— Очень поздно стали вы думать, господин офицер,— сказал Кацнельсон, обращаясь к мертвому.— Ваше несчастье началось тогда, когда вы перестали думать и решили, что вместо вас думает фюрер.
Люсик закрыла лицо руками, сказала:
— Пойдем домой.
Шагая возле женщин, Кацнельсон продолжал говорить:
— Вчера возвращался я из санчасти... Бойцы показали мне,— фашистский солдат по колени увяз в сугробе, не сумел выбраться и так, стоя, замерз. Качается от ветра взад-вперед и не падает. Снег, скованный морозом, держит его. Издали он кажется живым. Мимо двигаются советские войска, орудия, а он стоит и качается. И страшно и грустно, а люди идут мимо и смеются.
— Что же тут смешного, почему смеются, Яков Наумович? — спросила Люся Сергеевна.
Кацнельсон взглянул на нее, сказал:
— Есть такое слово: трагикомедия.
— Пленных ведут... снова ведут пленных! — крикнула Вовк.
Мимо горловины оврага конвой вел большую толпу пленных.
— Пойдем поближе посмотрим,— предложил Кацнельсон.
Впереди пленных с автоматом на груди шагал плечистый лейтенант.
— Павел, Павка! — радостно воскликнула Мария Вовк.
Ухабов бросился к Марусе. Они обнялись.
Пленные остановились. Это была пестрая толпа измученных лютым холодом людей, толпа призраков; головы их были повязаны разноцветными тряпками, ноги обмотаны мешковиной.
Многие пленные были обморожены. В их слезящихся глазах стояло выражение безысходной тоски, муки.
Яков Наумович подошел к высокому солдату, с головой, обмотанной старым женским платьем, заговорил с ним по-немецки. Но на все вопросы Кацнельсона солдат отвечал одним только словом: «Гошпитал... гошпитал...»
Стоявший рядом пленный сиплым голосом объяснил, что солдат сошел с ума.
Опираясь на плечо стоящего рядом маленького солдата, безумный умоляюще смотрел на Кацнельсона и твердил:
— Гошпитал...
Солдат, на плечо которого облокотился сумасшедший, неожиданно отодвинулся, и тот пошатнулся, повалился на землю. Никто из пленных не обратил внимания на упавшего. Кацнельсон опустился на колени, тронул его за плечо, пощупал пульс. Открытые глаза солдата смотрели вверх, в зимнее жестокое небо.
— Все. Он умер,— сказал Кацнельсон.
Через некоторое время упал еще один пожилой солдат. Из носа у него хлынула кровь.
Несколько человек, стоявших во главе колонны, держались сравнительно бодро. Это были офицеры — лейтенанты, обер-лейтенанты, капитаны.
Кацнельсон спросил пожилого капитана с опухшим лицом:
— Теперь вы понимаете, какое несчастье готовили вы другим?
Капитан грустно улыбнулся опухшими губами:
— Что бы я вам ни ответил, уже ничто не изменится. Что есть — то есть.
Ухабов зычным, властным голосом скомандовал:
— Не задерживаться! Марш!
И, обернувшись к Марии, сказал:
— Доведу стадо до места, найду тебя. Он узнал Аник и кивнул ей.
— Передай привет герою твоего романа, красавица. Я слышал, он выздоравливает. Скажи ему: приветствует тебя великий Павел Ухабов, он желает тебе полного выздоровления, хоть и помнит твой удар.
«Великий Павел Ухабов» — так сейчас называли его в полку, и ему очень нравилась эта кличка.
Пленные, вяло шаркая по снегу обмотанными тряпьем ногами, зашагали дальше. Замыкали колонну три советских солдата с автоматами на груди.
На дороге остались лежать два трупа. Они ничем не отличались от немецких солдат, погибших вчера, позавчера, неделю назад. А ведь всего еще несколько минут назад они были живы, думали о своих близких, страдали и надеялись выжить.
Люсик с тоской смотрела вслед пленным. Ей казалось, что ее бросили в мир, полный ужаса, что все люди обезумели, измучены, обессилены, что каждый человек может вот-вот упасть на землю и умереть.
Вскоре пленные спустились с холма и медленно исчезли из виду.
Люсик подумала об Аргаме. Он значился пропавшим без вести, а «пропавшими без вести» называют попавших в плен. Аргам тоже, может быть, вот так же где-то бредет сейчас, обессилевший, покачивается, вот он упал, лежит на снегу, из носа льется кровь.
Люсик остановилась и закрыла глаза.
— Что с вами, Люся Сергеевна? — беспокойно спросила Вовк.
— Голова кружится,— ответила Люсик.
— Пройдет,— успокоил Кацнельсон.— Это от нервного перенапряжения, пройдет.
Вернувшись в медсанбат, Люсик прилегла на койку. Аник и Каро, рана которого оказалась не тяжелой, присели возле нее. Люсик с нежностью смотрела на Каро — он ей чем-то напоминал Аргама.
Ночью в санчасть привезли много раненых: на подступах к Сталинграду шли тяжелые бои.
Хирурги опять надели белые халаты. Люсик ушла в работу и не вспоминала о тяжелых впечатлениях дня. Ей помогали Мария Вовк и Аник, которая по приказу Геладзе работала теперь в медсанбате. Сколько стонов слышали они, сколько печальных глаз увидели в эту ночь!
IX
На рассвете, окончив последнюю операцию, усталые и обессилевшие, Люсик, Аник и Вовк шли к себе в палатку.
Здесь было тепло, мерцал свет коптилки, манили к себе походные койки.
Но молодым женщинам не удалось уснуть после тяжелого дежурства. Следом за ними в палатку вошел Кацнельсон.
— Друзья,— взволнованно сказал он,— отдыхать не придется. Надо ехать на передовую. Наши войска захватили село Гончар, вышли к станции Гумрак. Там в степи обнаружен огороженный колючей проволокой лагерь военнопленных. Прямо в степи. В эту лютую январскую стужу? Представляете? Генерал приказал нашему медицинскому персоналу сейчас же выехать туда.
Торопливо вошла Алла Сергеевна.
— Что вы мешкаете? Машины ждут! — крикнула она.
На длинных скамейках, поставленных в кузове грузовой машины, качало и трясло.
Шум мотора не заглушал орудийной стрельбы, она становилась все громче, машины подъезжали к местам боев. Когда врачи сошли с машины, поля и холмы были окутаны густым туманом. Со всех сторон вспыхивали огни выстрелов. Захватив санитарные сумки, врачи и сестры вслед за двумя бойцами-провожатыми спустились в овраг. Они прошли между рядами столбов, переступая через разрезанную колючую проволоку, и увидели выдолбленные в мерзлой земле пещеры. В этих ямах-пещерах лежали человеческие тела. Живые люди то были или трупы? Некоторые лежавшие в ямах шевелились, пытались выкарабкаться на поверхность. Бойцы стали вытаскивать из ям тела красноармейцев. Люсик наклонилась над худым, как скелет, солдатом, обняла его за плечи, попыталась посадить.
Собрав все силы, она приподняла тело несчастного человека. Чей-то слабый голос с нею рядом тихо произнес:
— Оставь его, оставь, он уже мертвый.
Она попыталась поднять второго военнопленного, но и он был мертв. Третий, над которым она наклонилась, был еще жив, но лицо и руки у него были жестоко обморожены, покрыты черными язвами.
Аник вместе с двумя бойцами вытащила обмороженного солдата из ямы.
— Кто ты, дорогой? Как зовут тебя? — спрашивала Аник.
Но он не слышал, не понимал ее вопросов, а может быть, и понимал, но не мог ответить: не было сил. Он только стонал.
Дюжий боец взвалил его на плечи и понес к автомашине. В каждой такой яме из находившихся там семи-восьми человек в живых остались только один-два, но и те едва дышали.
Туман рассеялся. Теперь уже был виден весь лагерь — обширный овраг, обнесенный колючей проволокой. Пленные красноармейцы сами вырыли эти ямы и залезли в них, спасаясь от стужи, тряпками прикрывая друг друга. Двадцать дней им не давали есть. Потеряв сознание, обезумев, некоторые грызли собственные руки, тела умерших товарищей. Лишь очень немногие из оставшихся в живых понимали, что пришло спасение, что их укрывают шубами, несут к саням и к машинам.
Аник и Вовк переносили вместе с санитарами обессилевших военнопленных к машинам и саням, укутывали их полушубками и шинелями. Яков Наумович Кацнельсон с лихорадочной энергией руководил работой, торопил врачей, санитаров.
Время потеряло для Люсик протяженность. Сколько пробыла она в этом ужасном мире, в скольких ямах побывала, чтобы отделить живых от мертвых, сколько увидела обезумевших от страдания лиц, живых мертвецов с заострившимися белыми носами, с глубоко запавшими, угасшими глазами! Живые покойники едва заметно шевелились, чуть слышно стонали.
Но вот Люсик осмотрела последнюю яму, там лежало два тела, оба бездыханных.
— Люсик, Люся,— крикнула Алла Сергеевна и обняла ее.— Боже мой, Люся, что происходит на земле, что происходит?
Почти все машины и сани уже уехали.
— Пошли, Люся,— тихо проговорила Алла Сергеевна.
Они направились к последней машине, которая, видимо, дожидалась их. Алла Сергеевна и Люсик поднялись по склону оврага. Ветер выл и свистел над огромным страшным кладбищем, позванивала, скрежетала колючая проволока.
Последняя машина вдруг тронулась с места, укатила, оставив обеих женщин среди снежной степи. Поодаль они заметили сани, запряженные парой лошадей.
— Чьи это сани? — спросила Алла Сергеевна у ездового.
— Подполковника Козакова.
— А где он?
— А зачем он вам нужен?
— С тобой офицер разговаривает, понимаешь ты?.. Где сейчас подполковник Козаков? — рассердилась Алла Сергеевна.
— А вот он идет.
К саням подошел Козаков.
— Что, товарищ Козаков, не узнаете нас? — спросила Алла Сергеевна.
Козаков печально улыбнулся.
— Люся Сергеевна! — проговорил он,— Вот где мы с вами встречаемся!
Люсик казалось, что в эти ужасные минуты она встретила родного, очень близкого ей человека.
— Александр Алексеевич,— чуть слышно сказала она.
— В моем полку сейчас ваш муж,— сказал Козаков,— я недавно видел его, а меня вот генерал зовет.
«Ничего плохого не случится с Тиграном, если он рядом с этим человеком»,— подумала Люсик.
— Как хорошо, что вы целы-невредимы, Александр Алексеевич,— произнесла Люсик,— я так рада!
— Прихватите и нас с собой, нам нужно в медсанбат,— попросила Алла Сергеевна,— в суматохе нас здесь позабыли.
Козаков помог женщинам поудобней устроиться в санях, прикрыл им ноги овчиной.
Сидя в санях возле Люсик, Козаков долго молчал.
— Мой полк освободил этот лагерь,— наконец сказал он.— Место это страшнее ада. Здесь я встретил своего шурина, считавшегося пропавшим без вести... Я едва узнал его, а он меня так и не узнал. «Валерий, это я,— говорю я ему,— Валерий, Валерий!» — а он смотрит безумным взглядом и не узнает меня. В санчасти полка влили ему в рот глоток водки, и он прошептал мое имя. Не надо было сразу нести его в теплое помещение и давать водки... сердце не выдержало...
— Он считался пропавшим без вести? — спросила Люсик.
— Да, так считалось — без вести пропавший,— повторил Козаков и вздохнул.
Вдали стал виден город, над домами стлался дым, прорывались светлые языки пламени.
— Это Сталинград? — спросила Алла Сергеевна. Козаков отрицательно покачал головой.
— Нет, станция Гумрак. Там всего лишь два здания уцелело. Все остальное — это самолеты, автомашины, двухэтажные автобусы, тягачи, танки. Колоссальное нагромождение техники кажется издали городом. Вот он, Гумрак, последняя опорная точка фашистов на Волге, последняя их крепость.
Сани остановились возле зарытых в снег молчаливых орудий и нескольких маленьких белых палаток. Козаков, Люсик и Алла Сергеевна сошли с саней. Козаков словно забыл о женщинах в эту минуту. Вытянувшись во весь свой исполинский рост, он стоял перед невысоким военным с тонкими дугообразными бровями и красным лицом. «Генерал»,— решила Люсик и остановилась поодаль.
Генерал указал рукой в сторону горящего Гумрака, оглянулся на Люсик, громко проговорил:
— На тебя, Козаков, возложена самая ответственная, а значит, и почетная задача. Я уверен, ты ее выполнишь. Твои бойцы видели лагерь наших пленных, сейчас ты их и силой не удержишь на месте, у них перед глазами это ужасное зрелище.
Генерал посмотрел на Аллу Сергеевну, потом на Люсик.
— А что тут делают военврачи? — спросил он.
— Они были в лагере военнопленных, я их подвез на своих санях.
— Идите, выполняйте задачу, Козаков. Действуйте! — Геладзе положил Козакову руку на плечо.— Всем бойцам Краснознаменного Лорийского полка передайте мой привет, скажите, что генерал возлагает на них большие надежды. Итак, на Сталинград!
Связист протянул генералу телефонную трубку. Геладзе приложил трубку к уху.
— Жди у телефона,— сказал он,— жди, подумаем минуту.
И, оглядевшись, он позвал:
— Дементьев, Федосов, пожалуйте сюда!
Из палатки вышли Дементьев и Федосов. Лицо начальника политотдела казалось утомленным, он шел, хромая, опираясь на палку.
Геладзе сказал озабоченным голосом:
— Друзья, давайте вместе обсудим одно важное дело. В станционном здании в Гумраке укрепилось несколько сот немецких солдат и бешено сопротивляются. Два раза Баланко посылал парламентеров, и оба раза негодяи их убили. Погибли капитан Волков и старший лейтенант Мухатов. Из-за этой, казалось бы, ерунды приостанавливается вся операция. Я решил приказать начальнику артиллерии бить по этому зданию зажигательными снарядами, бить так, чтобы от этого хозяйства остался один пепел. Прошу вас высказать свое мнение.
Дементьев, Федосов и Козаков молча переглянулись.
— Что же вы молчите, я ведь вас спрашиваю? — повышая голос, сказал генерал. Голос его прозвучал раздраженно, требовательно.
Гром артиллерии все усиливался. Казалось, что это пушечные удары заставляют подпрыгивать «виллис». Адъютант генерала велел водителю остановить машину. Он указал Алле Сергеевне и Люсик на огромное зловещее облако дыма.
— Это Гумрак,— проговорил адъютант,— Тариэль Отарович буйствует.
Несмотря на усталость, Люся не заснула до утра. Всю ночь перед ее глазами стояли страшные картины. Вот, шатаясь, валится на землю безумный немецкий солдат... Вот лагерные ямы — живые и мертвые красноармейцы лежат рядом в мерзлой земле. Козаков с печальным лицом говорит ей: «Пропал без вести»... Кричит генерал Геладзе, грохочут орудия, поднимается густой темный дым, пламя рвется к небу. Люсик слышит мерный голос Козакова: «Горит Гумрак — это их последняя крепость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101