— Знаешь, Микола, генерал приказал отправить Шуру назад в танковый полк,— грустно произнес Ираклий.
— А что ты можешь забрать, браток,— ответил Бурденко,— приказ есть приказ. Все равно, войны еще нам хватает, свадьба откладывается.
— После боя я хочу обратиться к генералу.
— Для чего це?
— Пусть разрешит отправить Шуру в Грузию, к моей матери.
— После боя побалакаем. Ираклий печально вздохнул.
— Ты меня не понимаешь, Микола.
— По-твоему, сердце у черниговского Миколы Бурденко из металла,— сказал Бурденко.— Скильки времени едим из одной миски, а Микола ничего не понимает, ничего не чувствует.
Они вошли в блиндаж Малышева, прикрытый плащ-палаткой. Майора не было. Рядышком, укрывшись шинелями, лежали Аник и Шура. Они не спали, ждали возвращения Ираклия.
— Мы о тебе говорили, Ираклий,— сказала Аник.
— Что говорили?
— О том, что забирают от тебя Шуру.
— Никто не имеет права забрать ее от меня.
— Генерал приказал.
— Ну что же, она может уйти из нашего батальона, но придет в мой дом.
Ираклий пытался казаться веселым. Бурденко вышел, чтобы не мешать разговору.
— Стыдно мне,— сказала Шура,— до того стыдно, что не знаю, как быть. Капитан Краснов смотрит на меня, как на предательницу.
— Ты ему не давала клятвы верности.
— Пойми, Ираклий, я служу в их бригаде. Они имеют право судить меня за дезертирство.
Ираклий взял Шурину руку, положил ее себе на глаза, потом коснулся губами ее пальцев.
— А если генерал разрешит отправить тебя в Грузию, к моей матери? — тихо сказал он.
— Дорогой мой,— шепотом проговорила Шура и крепко прижала свою ладонь к губам юноши,— я покинула маму, чтобы пойти в армию, ведь война не кончилась, дорогой мой, хороший!
В блиндаж вошли Малышев и Бурденко. Была та предрассветная пора, когда мрак становится особенно густым, непроницаемым, и человек ждет,— вот-вот посветлеет горизонт на востоке.
В воздух поднялась красная ракета, и сразу же заговорили советские орудия. Бурденко предложил девушкам выпить по глотку водки. Они хлебнули из фляжки. К вою сотен снарядов присоединился пронзительный, свистящий звук гвардейских минометов.
— Танки, наши танки двинулись! — крикнула Аник.— Почему без сигнала они двинулись в бой, товарищ майор?
— Это еще не бой. Это разведка боем,— спокойно ответил Малышев.
Светало... И в ту минуту, когда казалось, что неприятель не в состоянии сопротивляться мощи огненного шквала, что советские танки прорвали его оборону, со стороны немцев заполыхало пламя, заговорили десятки орудий, и над позициями кобуровского полка поднялись огромные столбы дыма и снежной пыли. Трудно было поднять голову, оглядеть поле боя. Посмотрев из своего укрытия в стереотрубу, Малышев со вздохом сказал:
— Наш танк подбит, горит. Второй подбили, загорелся, два других отходят.
— Наш танк? — отчаянным голосом вскрикнула Шура.— Два наших танка горят!
— Спокойно, Шура, спокойно,— сказала Аник. Аник и Шура лежали рядом на скате снежного
бугра. Шура плотно зажмурила глаза. Она не знала, что от этого бой покажется ей еще ужасней, еще страшнее. Особенно страшно, когда не видишь происходящего вокруг, а только слышишь гром орудий, вой осколков и предсмертные крики людей. Но и у Аник, не раз бывшей в бою, было такое чувство, словно пришли последние секунды жизни, что вот-вот она провалится в черную пропасть.
Когда шквал разрывов утих, Аник посмотрела на майора: он был спокоен. Его слух, привыкший улавливать далекие и близкие звуки боя, напряженно искал признаков перемены. Он отметил, что в боевом концерте со все возрастающей силой звучат на флангах голоса советской тяжелой артиллерии и гвардейских минометов.
— Неужели атака захлебнулась, товарищ майор? — с болью спросила Аник.
— Происходит то, что и должно происходить,— усмехаясь ответил Малышев.— Слышите, бьют наши!
Немного погодя Аник уже могла встать во весь рост и оглядеть поле боя. Над горящими советскими танками стоял черный дым, рвалось к небу копотное рыжее пламя. Когда ветер на мгновение сносил дым, становились видны белые бронированные башни машин.
— Надо спасти танкистов! — крикнула Аник и побежала в сторону горящих танков.
— Стойте, стойте, немцы обстреливают поле пулеметами! — крикнул ей майор Малышев.
Но Аник уже бежала по открытому полю.
— Я тоже с ней пойду! — крикнула Шура. Малышев схватил ее за руку.
— Ни с места!
Аник бежала к горящим танкам, слышала над головой тонкий, смертный посвист пуль. Аник казалось, что ей сыплют в лицо и глаза раскаленную железную пыль. Два раза она падала на землю, и скрежещущие пулеметные очереди проносились над ее головой, потрошили снег и землю. Она уже пробежала сотню метров,— горящий советский танк закрывал ее от пулеметного огня противника. Она быстро приближалась к танку, он защищал Аник своей горящей стальной грудью. Вот она уже рядом с танком. Прикрывая лицо от пламени, Аник прошла мимо лобовой части бронированной машины и вдруг увидела лежащего на снегу человека. Танкист, видимо, выскочил из машины и упал, подкошенный немецким железом. Волосы его обгорели, одежда дымилась. Аник тронула раненого за плечо. Неужели мертв? Нет, ей показалось, что он застонал.
Напрягши все силы, она оттащила раненого от горящей машины. Он был ранен в голову. Аник вытащила из сумки вату, смочила ее в спирту и, поддерживая левой рукой голову раненого, правой обмыла спиртом рану. Глаза танкиста на мгновение открылись, взглянули на Аник и опять закрылись.
— Да ведь это Краснов! — вдруг ахнула она. Аник сделала перевязку, осторожно опустила голову
капитана на снег, оглянулась — нет ли поблизости других раненых. А в это время батальон Малышева
пошел в атаку. Стоя у танка, Аник увидела, как бойцы ее батальона, пригибаясь, бежали вперед. Враг молчал. Шеренги атакующих подходили все ближе, батальон приближался к Аник. Прямо на нее бежали Ираклий и Арсен.
Чувство пьяного восторга, счастья охватило ее, она побежала вместе с бойцами.
— Аник, куда ты? — крикнул Ираклий.
Но девушка продолжала бежать вперед. Через несколько минут атакующие вплотную приблизились к оборонительному рубежу противника. Немецкие окопы молчали — они были пусты. Толпы немецких солдат, отстреливаясь, отходили ко второй, запасной линии обороны. Атакующие советские роты с криком «ура» устремились за отступающим врагом. Почти вплотную с пехотой катили орудия. На мгновение в дыму перед Аник возникали и исчезали знакомые лица. Вот промчался, стоя в санях, комбат Малышев, вот в тумане мелькнуло и тотчас исчезло сияющее лицо Шуры Ивчук...
— Аник! — крикнула Шура.
А может быть, Аник показалось, что она слышит голос Шуры?
Утро было туманное, степь затянуло дымом. И вдруг посветлело: выглянуло солнце.
Бойцы бежали, тяжело дыша, останавливаясь не для того, чтобы передохнуть, а для того, чтобы дать очередь из автомата. Рядом с Аник бежали Ираклий и Арсен, то и дело стреляя по противнику. И она стреляла — стреляла, почти не целясь. Пороховые газы ели глаза, горло, но она не обращала на это внимания. Вдруг перед ней поднялся бело-черный фонтан снега и земли. Кто-то сзади сильно толкнул ее в спину, и она упала в снег, это спасло ее: осколки тяжелой мины завыли над ее головой. Она снова поднялась на ноги и побежала вперед. Чувство счастья, подъема не оставляло ее. Снова она увидела Ираклия и Тонояна.
Ираклий бежал во весь рост, не наклоняясь. Аник был ясно виден его светлый затылок. На миг Аник потеряла обоих бойцов из виду. И вдруг прямо перед собой она увидела лежавшего на снегу бойца и другого, наклонившегося над ним Это были Ираклий и Арсен.
Когда Аник подбежала к ним, Арсен уже перенес его в небольшой овражек.
Ираклий, закрыв глаза, тяжело дышал. Аник и Арсен расстегнули на нем шинель, девушка дрожащими пальцами разорвала на груди Ираклия окровавленную рубашку. Обнажилась грудь, Аник увидела страшную осколочную рану.
— Ираклий! — закричала она так пронзительно, с таким отчаянием, что сама ужаснулась своему голосу.
Обеими руками она обхватила голову друга.
Но Ираклий уже ничего не слышал и не видел. Он не слышал ни безумного голоса Аник, ни грохота орудий, ни железного скрежета пулеметов, не чувствовал дыхания ветра, бегущего над широкой степью между Доном и Волгой...
XXVIII
У неприятеля оказалось значительно больше танков, чем предполагали вначале в штабе армии Чистякова. Три немецких танковых батальона, преодолев сплошную завесу советского огня, остановили наступление полка Баланко и, прорубив коридор для немецких войск, дали возможность германской пехотной дивизии отойти к юго-востоку. Отходя, дивизия оставила на снежном поле немало трупов, танков, орудий, минометов и автомашин. Полк майора Баланко и батальоны соседней дивизии продолжали по пятам преследовать отступающего врага. Дорога на юг была открыта. Соседние полки и дивизии безостановочно продвигались вперед, навстречу войскам Сталинградского фронта.
Вплотную за взводами разведчиков шли батальоны подполковника Козакова. Стоя в санях, Козаков ехал рядом с шагавшими по снегу бойцами.
— Товарищи! — кричал он.— Это бьет советская артиллерия, идущая с юга! Шире шаг!
Он подъехал к головным подразделениям наступавшего полка. Здесь бойцы сами кричали ему:
— Наши бьют с юга, идут навстречу нам, товарищ подполковник!
Все ближе, все громче доносились раскаты артиллерии,— Сталинградский фронт шел на сближение с Донским.
Легко спрыгнув с саней, Козаков присоединился к шагавшим во главе первого батальона Аршакяну и Микаберидзе.
Начальник штаба полка вместе со всем личным составом штаба шел в колонне замыкающего батальона; в затылок батальону двигалась тяжелая артиллерия. Полковые орудия, опередив передовой батальон, нагоняли разведывательные взводы.
Заметив, что Аршакян и Микаберидзе едва не падают от усталости, Козаков предложил им сесть в сани.
— Нет уж! Хочу шагать с солдатами,— ответил Тигран.
— Я тоже,— отозвался Микаберидзе. «И когда это Микаберидзе успел так тщательно побриться? — подумал Козаков.— Вырядился, словно на парад собрался». Шалва, видимо, почувствовал взгляд Козакова, оглянулся
— Что глядишь, подполковник?
— Восхищаюсь! — засмеялся Козаков.
— И я восхищаюсь всем! — крикнул Микаберидзе, широко повел рукой.— Даем немцу прикурить, подполковник! А? Сердце стучит — боюсь, взорвется, как вулкан.
Ликование было всеобщим но не каждое лицо было способно так ясно выражать радость, как лицо Шалвы Микаберидзе,— оно, как чистое, прозрачное озеро, отражало солнце и небо. Тигран взволнованно обратился к подполковнику:
— Смотрите! Разведывательные взводы дали красную ракету. Это означало, что советские войска сближаются с неприятелем. Подтверждали это и с каждым мгновением нараставшие артиллерийские раскаты: подавали голос рвущиеся с юга войска Сталинградского фронта.
— Бего-о-ом! Вперед! — громко крикнул командир полка. В каждой колонне офицеры повторяли эти слова. Они разнеслись над степью многоголосым эхо. Через несколько минут бойцы первого батальона увидели разрывы снарядов: они рвались на окраине большого села Огонь вели шедшие с юга войска Сталинградскою фронта. Предстояло ударить по врагу с тыла,— и без приказа это стало ясно каждому ряд новому бойцу. В это время, обгоняя ряды наступающей пехоты, показались советские танки,— их было не меньше двадцати, они грохоча мчались на юг. До села оставалось не больше полукилометра. И вот над селом взвились в небо две белые ракеты. И тотчас такие же две ракеты взлетели над наступавшими с севера батальонами. Прозвучало протяжное, грозное, тысячеголосое «ура». Танки вырвались вперед, ведя беглый пушечный огонь по противнику. Бойцы бежали за танками, стреляли из автоматов и ручных пулеметов. Свершалось то, к чему всеми силами стремились многие десятки тысяч советских вооруженных людей: соединялись двигавшиеся с юга и с севера войска. Первыми бросились обниматься танкисты. Аршакян, Козаков и Шалва Микаберидзе, задыхаясь, бежали за батальоном. Миновав первые сожженные дома, они почти догнали танки. Солдаты стрелкового полка устремились вперед с ликующими и радостными криками. Сотни людей обнимали друг друга, целовались, бросали в воздух шапки, стреляли в воздух. Обнимались офицеры и рядовые, пожилые усатые солдаты и совсем зеленые юнцы, русские и грузины, сибиряки и армяне. Кое-где бойцы подхватывали на руки какого-нибудь лейтенанта или капитана и принимались подбрасывать его вверх, крича «ура» и смеясь.
Досталось и Аршакяну. Он наконец вырвался из сильных дружеских рук, увидел, что тут же рядом взлетает вверх, взмахивая руками, смеющийся Микаберидзе.
— Ну, хватит, ребята, хватит...— кричал он.
— Хватит, тенцевали, хватит... Когда комиссара опустили на землю, он подбежал
к Тиграну, обнял его и взволнованно сказал:
— Пусть сердца наших матерей почувствуют сейчас нашу радость!
Тигран вспомнил мать Шалвы,— она приезжала на вокзал в Тбилиси проводить на фронт двух своих сыновей. Вспомнил Тигран, как эта высокая седая женщина разговаривала с Дементьевым. Она сдерживалась на вокзале, чтобы дома свободно оплакать разлуку с сыновьями, подумал Тигран. Ему было приятно, что сейчас, в минуты самого большого счастья, Шалва вспомнил о матери. «Сердца наших матерей чувствуют нашу радость».
Тигран огляделся. Бойцы качали полного низкорослого командира, дружно кричали:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101