— Это наш человек!
— Немецкий он знает безупречно, как немец.
— Он родился в городе Энгельсе, мать у него немка, он еще в гражданскую войну партизанил.
— А вы кто по национальности? — спросил Гриша.
— Я армянин. Партизанам сообщили, что вас собираются арестовать гестаповцы, и был дан приказ вас спасти. Долгое время проверяли с нами вы или с немцами.
— И как вы решили?
— Мать ваша рассказывала Чегреновой о жестоких ссорах между вами и бургомистром Макавейчуком.
...Да, это была свобода, они оба были свободны!
С деревьев на их плечи и головы падали легкие хлопья снега. Ноги спотыкались о корни берез и елей. Спуск в овраг был крутой, неудобный. Послышался голос птицы. Они остановились, прислушались. Снова зазвучал голос птицы. Аргам свистнул три раза. В лощине стояла тишина. После второго трехкратного свиста из заснеженных кустов показались две белые фигуры, два бесшумных призрака. И вдруг чей-то голос громко крикнул по-армянски:
— Вай, Аргам, да умереть мне за тебя! Неожиданным, невероятным чудом казались эти
армянские слова, прозвучавшие в заснеженном молчаливом лесу.
— Умереть мне за тебя, Аргам.— Маленький сгорбленный человек в белом халате обнял Аргама.
Это был Минас Меликян.
А второй партизан, как старого друга, обнял Гришу Макавейчука.
— Тише, дед-мороз,— сказал он Меликяну,— не шуми.
— Извини, Вася, извини,— ответил Минас. Держа за обе руки Аргама, он с восторгом смотрел на него.
— До чего же подходит тебе одежда этих негодяев. Подальше от тебя — ты как всамделишный фашист. Вай, Аргам, мне больше нет смерти. Ты помнишь, как я на плечах тащил тебя? Я говорил, что с нами ничего не случится, что мы и из ада выберемся на свет божий. Помнишь?.. Немного похудел, побледнел. Ничего! На свежем воздухе скоро поправишься... Вай, Аргам, Аргам...
— Ну пошли, пошли,— сказал второй партизан. Подойдя к Аргаму, он крепко пожал ему руку.
— Давайте знакомиться, мне сестра о вас рассказывала, я хорошо вас знаю.
— Кто ваша сестра?
— Галина, мать Зины.
— Вы и есть Василий Дьяченко? Я ведь тоже вас знаю.
Партизан улыбнулся.
— Что ж, значит, будем знакомы.
Они долго кружили по лощине, потом поднялись вверх по ее склону и остановились возле трех старых дубов. Дьяченко закричал, подражая голосу птицы. Кто-то откликнулся из-за деревьев. Они пошли по направлению голоса. Навстречу им вышел человек в белом халате и, спокойно протянув руку пришедшим, тихо произнес:
— Добро пожаловать, товарищи.
Минас Меликян сказал Аргаму по-армянски:
— Командир нашего отряда, герой парень. Командир отряда, румяный, чисто выбритый, высокий и полный, выглядел не старше сорока лет.
— Ну, пошли к нам в хату, посмотрим, что вы нам хорошего принесли.
Он откинул край плащ-палатки, прикрепленной к толстому стволу дерева, и перед пришедшими открылся вход в землянку. В землянке никого не было. Командир зажег лампочку, и все уселись на деревянные чурбаки, служившие стульями.
— Григорий Макавейчук, давай сначала послушаем тебя,— сказал командир отряда.— Я понимаю, тебе сейчас тяжело. Мы были уверены, что ты честен. Бургомистр Макавейчук должен был с часу на час отдать тебя в руки гестапо, конечно, ты не знал об этом.
— Я все время искал вас,— сказал Гриша,— никто не говорил мне, где вы находитесь.
— Да, да, ты спрашивал у всех и у каждого. Это настораживало нас.
Гриша молча сжал виски ладонями.
— Но ты не сокрушайся, Гриша,— сказал командир отряда.— Я поручился за тебя. Я был уверен, что, узнав об измене отца, ты только среди партизан сможешь облегчить свою душу... Я уверен, что это тяжелое несчастье тебя не сломит, воля твоя еще больше закалится.
Гриша грустно взглянул на командира отряда.
— Иван Алексеевич, спасибо... за ваше доверие, за эти ваши слова... Но... меня гнетет мысль о матери. Ведь она думает, что то меня арестовали фашисты, повели на расстрел.
— Сегодня же она будет знать, что ты на свободе.
— А она сама? Останется там?..
— О ней подумаем. Только ты будь крепок, возьми себя в руки.
Командир посмотрел на Аргама.
— Ну, а как ты, молодой человек? Хорошо о тебе заботились украинские матери? Говорят, что ты даже влюбился. Кто в такое время может влюбляться, тот, наверное, крепко любит жизнь, в победу верит. Привезли с собой шапку Андрея Билика?
— Привезли,— ответил Аргам,— еще привезли одежду двух немецких офицеров и трех солдат.
— Хорошо,— одобрил Иван Алексеевич,— и особенно хорошо, что вы оба знаете немецкий. Это нам очень сгодится... Ты, Вардуни, с сегодняшнего дня начни изучать радиосвязь, а ты, Гриша, будешь при мне. Вместе с Дьяченко станешь действовать по моим указаниям по линии разведки. А сейчас ступайте, ребята, отдыхать.
X
С этого дня Аргам и Гриша Макавейчук стали бойцами партизанского отряда имени Андрея Билика. Аргам ночами просиживал перед рацией, сообщал командиру партизанские шифры, зачастую не понимая смысла, скрытого в них. В первые дни партизан-радист Роман Мозоль объяснял Аргаму каждую техническую мелочь, научил его пользоваться листочками, испещренными пятизначными цифрами.
Спустя неделю Аргам уже работал самостоятельно. Голос Большой земли радовал его каждую ночь. Он записывал сообщения Совинформбюро и чувствовал себя счастливым и гордым: здесь, на земле, оккупированной врагом, он первым слышал о жизни Советского государства, о действиях Советской Армии. Его огорчало лишь то, что он никак не мог поймать ереванскую радиостанцию. Однажды он услышал грузинскую передачу. Аргам не понимал языка, но обрадовался, услышав слова знакомой песни.
Всю ночь песня звучала в его душе. А через несколько дней он наконец услышал и родную речь — армянские песни. Он сразу же узнал певца — пел Шара Тальян.
Сердце у Аргама бешено забилось. Он выбежал из землянки и свистнул три раза. Показался Роман Мозоль.
— Где Меликян? — спросил Аргам.— Я поймал передачу из Еревана.
— Он далеко, сейчас его не найдешь,— ответил Мозоль.
Аргам вернулся в землянку. Песня кончилась.
Весь мир — гостиница, Дживан, а люди — зыбкий караван, Как бег минут, придут — уйдут...
В лесной лощине стояла тишина, мирно дремали заснеженные вершины елей. Можно было подумать, что во всем мире царит безмятежный покой. Но ведь шла жестокая война. Аргам в этот день записал сообщение Совинформбюро о том, что советские войска ведут бои с неприятелем в районе Сталинграда, у Нальчика, на юго-западе от Туапсе...
Молчаливый и задумчивый, Аргам повторял про себя старую песню народного гусана. «Как дни зимы, дни неудач придут — уйдут...»
На следующий день, под вечер, он снова сидел у приемника. В землянку вошел Минас. Меликян, как и каждый раз при встрече, обнял и поцеловал Аргама.
— Довелось бы нам выжить, Аргам-джан, поехали бы в Ереван, вспомнили бы эти дни... Интересно, что думают о нас? Наверное, уже выпили за упокой наших душ. Твоя мать и моя жена проливают слезы. Не знают, что я и ты всегда будем бессмертны.
— Нам нет смерти,— продолжал философствовать Минас,— я это говорил и буду говорить. Когда ночью пришли меня забирать фашисты, я понял, что меня ведут на расстрел. А через полчаса меня отбили Дьяченко, Мозоль и другие ребята. Я спасся от смерти, ты вышел из стольких испытаний,— сейчас мы сами себе хозяева! Больше не горюй, все будет хорошо, Аргам-джан.
— Интересно, в какую сторону бежал зурначи Бено, спасся ли он. Жаль, мы не узнали. Он увидел тебя в подвале и не сообщил гестаповцам, значит, он хороший парень. Вай, Бено, Бено, пусть впрок пойдет тебе съеденный тобой советский хлеб! А я считал, что парень предатель. Его обманул Сархошев, это змеиное отродье, потащил его за собой. Мы с тобой тоже виноваты, Аргам. Ни разу не поговорили как следует с парнем, чтобы посмотреть, что у него на душе. Оставили его на съедение Сархошеву. Забыл тебе сказать, Аргам, Сархошев бежал из Вовчи. Говорят, уехал в Харьков. Наверное, к своей тетке. Эта женщина — настоящий скорпион... Как я тогда ее не понял, глупая моя башка!
Минас покачал головой.
— Глупец, глупец. Вчера ночью я и Вася пошли в Вовчу, чтобы схватить этого негодяя. Узнали, что он смылся. Сегодня мы снова должны пойти в Вовчу рассчитаться с бургомистром. Какой славный парень этот Гриша. Семь дней он и Дьяченко были в разведке, дошли до Харькова, три дня оставались там. Подумать только, что от такого негодяя отца родился такой славный парень. Говорят, и мать у него хорошая женщина. Разве такая история могла прийти кому-нибудь в голову, Аргам? Как подумаешь — голова разрывается. Бедный парень, как он мучается. Дьяченко говорит, что он сам своими руками хочет расстрелять отца. Дьяченко говорит, что никто не прочитал столько книг, сколько Гриша, а ему только двадцать один год. Э, а что тут такого — Гукасу Гукасяну тоже был двадцать один год во время карского восстания, но получать у него приказы приходили сорокалетние революционеры. Азербайджанцы говорят: «Акыл яштан дейил, баштан-дыр». Это значит: ум не от возраста, а от головы...
Неясный шум маленького радиоприемника вдруг прекратился, раздались звуки позывных. Аргам торопливо положил на колени бумагу и карандаш.
— «В последний час»? — спросил Меликян. Аргам дрожащей от волнения рукой записывал
сообщение о великом событии — успешном наступлении советских войск в районе Сталинграда. Среди командармов, отличившихся в боях, был назван генерал Чистяков. Услышав фамилию Чистякова, Аргам вскочил с места, бросился к Минасу, обнял его и стал целовать.
Потом в маленькой землянке радиста в Холодном Яре раздались звуки Интернационала.
— Дай мне эту бумажку, отнесу Ивану Алексеевичу,— сказал Минас.
Он торопливо взял листки и вышел из землянки. Оставшись один, Аргам решил поискать в эфире немецкие станции. «Посмотрим, что сейчас говорят немцы»,— думал он.
Как обычно, диктор рассказывал об уничтоженных советских танках и самолетах, о том, как иссякают последние силы Советской Армии, как хорошо живется жителям оккупированных областей, как счастливы советские юноши и девушки, отправленные в Германию. «Сейчас вы их услышите,— сказал диктор,— у микрофона жительница Харькова Вера Маслова, послушайте ее».
Девушка рассказывала о том, как она и ее подруги интересно и весело живут в Германии, но голос у нее дрожал, срывался.
Неожиданно голос «счастливой» Веры Масловой осекся. Аргам услышал всхлипывания... Передача тотчас прервалась. В эфире наступила тишина. После долгой паузы диктор объявил: «А сейчас будет говорить юноша из Полтавы Петр Глебак...»
Аргам выключил приемник. Плач Веры Масловой взволновал его. «Пропала она, пропала»,— думал Аргам. Он решил описать этот случай в листовке для жителей Вовчи. «Слышали ли вы плач Веры Масловой у микрофона? Это было в час ночи 25 ноября 1942 года...»
Кончалась листовка словами: «Как жаль, что Вера не знала, что в тот же час, когда она рыдала на чужбине, советские войска в районе Сталинграда...»
Аргам перечел написанное. Тяжелое чувство охватило его. Вот со славой воюет армия генерала Чистякова, в ее рядах Тигран, Каро, Аник, Бурденко, Тоноян, Ираклий... А Аргама нет с ними. Его считают убитым или пропавшим без вести. Наверное, уже сообщили о его гибели родным.
Он мертв для всех: родных, друзей, товарищей по оружию. Эта мысль показалась Аргаму невыносимо мучительной, его нервы, измученные тяжелыми испытаниями, вдруг не выдержали, он заплакал, быть может, так же горько, как плакала Вера Маслова в немецком плену...
XI
Как-то вечером в землянку Аргама вошли командир партизанского отряда Иван Антонов, Минас Меликян и Василий Дьяченко. Аргам стал настраивать радиоприемник на московскую волну. Был час музыки. Станция передавала «Пиковую даму» из Большого театра. Партизаны молча слушали оперу, повествующую о печальной истории Германна и Лизы.
В тесной землянке в эту минуту люди слышали не орудийные раскаты, не плач матерей, находящихся в немецком плену, не последние слова умирающих на поле боя бойцов. Они слышали рыдающий голос Германна, ощущали его трагедию, казалось, они видели, как крепостные девушки вели старую графиню в ее спальню. Удивительная вещь — искусство! Жизнь людей, живших в далекие времена, волнует тебя. Но что значат страсти и страдания Германна по сравнению с муками, которые выпали людям наших дней! И все же дивный рассказ Пушкина, музыка Чайковского волнуют и печалят поколения людей. Вот взволнованы и партизаны в лесной землянке. Ведь это рассказ о том, как человек стремился стать счастливым и как ушло его счастье...
Началась пурга. От сильного ветра качались вершины деревьев. Казалось, что шумят горные потоки, с высоты падают в лесную лощину.
Аргам разжег маленькую жестяную печурку. В землянке стало тепло. Днем печи не топили, чтобы не видно было дыма. Люди с нетерпением ждали наступления ночи — мечтали погреться у печки.
Музыка кончилась, и в маленькой землянке наступила грустная тишина. Партизаны прислушивались к глухому дыханию леса.
— Ну как, Вардуни, доволен партизанской жизнью? — спросил командир отряда.
Не дожидаясь ответа Аргама, Антонов, улыбаясь, произнес:
— Верно, ты света солнечного не видел, не дышал свежим воздухом, каждую минуту был под страхом, но зато там была красивая девушка, а сюда к нам она прийти не может.
Антонов лукаво подмигнул Дьяченко. Аргам привык к этим добродушным насмешкам, они его не смущали.
— Здесь я себя чувствую, как на родине. Здесь я слышу Москву, Тбилиси, Баку, а иногда и Ереван, я забываю, что нас всего только горсточка в этой лощине, оторванная от большого мира и нашей армии.
— Видно, что ты поэт, красиво говоришь. ,
— Иван Алексеевич,— вмешался Минас,— как только наша армия освободит Вовчу, мы сыграем хорошую, большую свадьбу: Аргама мы должны женить здесь. И мы с Васей Дьяченко будем сватами. Посмотри, Вася, что за парень. Лучшего жениха, чем он, где ты еще найдешь?
Минас взял Аргама за плечи, повернул его лицом к Василию Дьяченко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101