Когда девушки и бойцы ушли, лейтенант похвалил патрульного.
— Молодец, Копбаев, правильно поступил. Широкое лицо казаха Копбаева ухмыльнулось.
Оно как бы говорило: «Всегда буду исправным, исполнительным бойцом».
VIII
В полушубке, туго подпоясанном ремнем, с подвешенными двумя гранатами «Ф-1», которые бойцы называли попросту «лимонками» либо «феньками», командир батальона Юрченко твердым шагом направлялся на опушку леса в штаб полка. Снежные поля ослепительно блестели на солнце. Юрченко знал, что никто не видит его, кроме сопровождающего бойца, но он шел по снеговой фронтовой дороге четким шагом. Он мог шагать так и в осеннюю распутицу и по снежным сугробам. «Вот это настоящий кадровый»,— говорили о нем командиры.
Капитан Юрченко никогда не терял выправки, четкости в движениях и бодрости. Он полагал себя героем, способным на любой воинский подвиг, готовым выполнить самое сложное задание командования. На любой приказ у него был один лишь ответ: «Есть, выполню!» И действительно, ни тяжелая фронтовая жизнь, ни жестокие испытания во время отступления не сломили его.
«Интересно, что еще сочинили штабные?» — думал капитан по поводу внезапного вызова в штаб.
Миновав овраг, холм, капитан дошел до лесной опушки, где расположился штаб. В полутемной землянке, казавшейся особенно темной после ослепительной белизны поля, он доложил командиру полка:
— Товарищ майор, капитан Юрченко явился по вашему приказанию.
Еще не закончив фразы, он почувствовал, что сделал что-то не так, что поступил как-то неладно.
— Здесь присутствует генерал,— с легким упреком, обращенным к Юрченко, сказал майор Дементьев.
— Товарищ генерал-майор...
— Ладно, ладно,— прервал его генерал. Юрченко, освоившись в полутьме, увидел красное
веснушчатое лицо генерала, его густые огненные волосы, закрывавшие уши. «Почему он не сострижет такую копну?» — совсем некстати подумал Юрченко. Генерал, разложив карту на маленьком столике, сколоченном из свежевыструганных сырых досок, объяснял окружавшим его командирам план предстоящей наступательной операции.
— Хватит нам отсиживаться в землянках,— сказал он.— А то соседи действуют, воюют, а мы подземные дворцы строим. Северный Донец не всегда будет покрыт льдом, лед растает, и тогда река для наступающего станет тяжелой преградой, а для обороняющегося — выгодным рубежом обороны, а ведь наступающими будем мы. Следовательно, нам надо перейти на тот берег по льду, пройти пешком и колесами, переправить технику. Лед прочный, надежнее любого моста. Согласны, товарищи?
Генерал знал, что никто ему не возразит, но тем не менее испытующим взглядом обвел командиров подразделений,— согласны или не согласны?
— Совершенно верно, вполне согласен,— проговорил Юрченко.
— Спасибо за поддержку,— сказал генерал. Командиры засмеялись.
— Стрелковые полки должны захватить две деревни на западном берегу Донца,— произнес генерал,— получше там закрепиться, а о дальнейшем скажет командование.
Генерал продолжал медленно, не спеша говорить о некоторых подробностях предпринимаемого наступления.
Когда он склонялся над картой, огненные волосы его падали на лоб, и генерал отбрасывал их рукой; казалось, его широкое лицо окружено рыжим светящимся кругом. «Вот это генерал»,— думал Юрченко. Ему казалось, что генерал Яснополянский все время смотрит на него.
После совещания генерал вдруг подошел к Юрченко и слегка похлопал его по широкой груди.
— Броня, бронзовый щит, с такой силищей горы можно перевернуть.
Юрченко смутился.
Вечером Юрченко созвал к себе в землянку командиров рот. Керосиновая лампа, которую раздобыл для командира Бурденко, ярко горела.
— Итак, товарищи,— сказал капитан,— Северный Донец не всегда будет скован льдом, лед растает, и тогда река для наступающего станет серьезной преградой. А наступающими, ясно, будем мы...
Видимо, капитан очень уж горячо воспринял слова генерала и теперь искренне считал, что слова эти родились в его, юрченковской, душе. Потом он принялся разъяснять задачу, стоящую перед батальоном, предложил своему заместителю — старшему лейтенанту Малышеву — составить письменный приказ о наступлении.
В полночь командиры рот и политруки разошлись по своим подразделениям. В землянке остались Юрченко и Малышев. Сняв со стены гитару, Юрченко положил ее на колени и, мечтательно глядя в потолок, запел старинную, слышанную еще в детстве, украинскую песенку.
— Я эту песню, наверное, двадцать лет не вспоминал. Семилетним услышал ее, когда с матерью поехали на похороны дяди в село возле Киева. А сейчас вдруг вспомнил... Это сестра поет о своей тоске по брату,— объяснил Юрченко Малышеву,— ты послушай.
— Есть у тебя сестра, Малышев? — спросил Юрченко, кладя гитару на колени.
— Есть. В этом году должна была окончить десятилетку.
— А моя сестра замужем, детишки у нее есть, в Полтаве живет. Она мне вместо матери была. Мать умерла с горя, не могла пережить смерти моего братишки. Аппетит у нее пропал, неделю ничего не ела, слегла в постель и уж не встала. А о сестре я сейчас ничего не знаю.
Юрченко снова запел.
Потом капитан повесил гитару, достал папиросу и присел перед печкой. Перекидывая в пальцах раскаленный уголек, он закурил и бросил уголек в печку.
Он встал, потянулся.
— Под огнем неприятеля в предстоящей операции не ложиться, подвигаться вслед за огневым валом нашей артиллерии,— торжественно произнес Юрченко.
Он повертел в руке папиросу.
— Дрянной табак, сырой, не горит.
Юрченко вновь нагнулся над печкой, на этот раз обжегся и стал дуть на пальцы.
— А почему не прикурить от спички? — спросил Малышев.
— Так. Люблю брать огонь руками, пусть обжигает. Вот какое дело, Малышев. Начальник штаба полка Кобуров все напишет, как и что нужно. А наше дело простое — воевать, действовать по-настоящему. Военная наука это, брат, не религия, бояться ее нечего.
IX
Ночью саперы разминировали проходы, ведущие к переднему краю обороны противника, и вернулись лишь к утру, усталые и намерзшиеся.
Разведка засекла огневые точки и установила расположение окопов неприятеля еще до приказа о наступлении, но точность этих сведений была вновь проверена. Казалось, никакая случайность не может помешать удаче наступления. Но Юрченко был полон тревоги. Зная о слабости младшего лейтенанта Гамзы Садыхова к спиртному, он вызвал его к себе. «Шкуру с него спущу, если окажется пьян»,— мысленно решил он.
Вошел громадный, как медведь, Садыхов. Шрам на его Схмуглом лице стал от холода совсем белым, словно по левой щеке Садыхова кто-то провел меловую черту. Капитан вплотную подошел к артиллеристу, почти касаясь грудью его груди.
— Сколько вас братьев, Садыхов?
— Шесть братьев,— торжественно ответил Садыхов, еще не понимая цели капитанского вопроса,— если все вернемся живыми, то шесть.
— Все похожи на тебя?
— Все порядочные люди, товарищ капитан.
— Я говорю о физическом сложении — все такие здоровые, как ты?
— Все, и у каждого ум по росту. Один я мало занимался умственным развитием, товарищ капитан, борьбой увлекался, вот и остался таким: по виду генерал, а по общему развитию — младший лейтенант.
— Тоже неплохо... А ну-ка, дыхни мне в лицо.
— Зачем?
— Посмотрим, как у тебя с легкими?
Садыхов догадался, зачем понадобилось капитану испытывать перед боем его легкие, и стал изо всех сил дуть в капитанское лицо.
Юрченко попятился.
— Чудище,— ласково сказал он,— бурю поднимешь.
Он обнял младшего лейтенанта.
— Не знаю, какие у тебя братья, но лично ты молодец.
Садыхов плутовато улыбнулся.
— Никогда у Садыхова мишень в глазах двоиться не будет, официально могу заверить вас.
— Сам ты — хорошая мишень для неприятеля.
— Меня пуля не возьмет, осколок не пробьет, талисман у меня есть.
— Ну, иди к своим ребятам, Садыхов,— отпустил его Юрченко.— Останемся живы, выпьем вместе целый литр, я тоже не святой.
Еще не полностью рассеялась предрассветная мгла, когда заговорила советская артиллерия. Начинался облачный и туманный день.
Со своего НП капитан Юрченко следил за работой артиллерии и минометов. Вначале были видны лишь облака дыма да взлетавшие при взрывах комья земли и снега. Потом запылали хлевы на окраине деревни, где неприятель соорудил свою оборону.
Юрченко видел, как забегали, засуетились немецкие солдаты. Некоторые немцы были в белом. Сначала Юрченко подумал, что это разведчики в маскировочных халатах, и лишь потоМ сообразил, что это застигнутые врасплох солдаты и офицеры выбегали из домов в нижнем белье. Передний край окутало дымом. Траншеи противника, которые перед боем были ясно видны, сейчас потонули в тумане и дыму. Капитан в бинокль увидел, как по селу спешно тянутся орудия на конной тяге. Он не успел приказать артиллерии открыть огонь по этой новой цели, как советские снаряды накрыли немецких пушкарей. Значит, артиллеристы сами вовремя все сообразили. Лошади и орудия исчезли в дыму. «Молодцы, артиллеристы!» — крикнул капитан Юрченко в телефон.
Ответный огонь неприятеля был слабым. Снаряды врага разрывались на открытом поле, давали перелеты: по-видимому, немцы не знали, насколько близко советская пехота подошла к их обороне. Не замечая больше движения неприятеля в глубине села, Юрченко приказал артиллеристам снова сосредоточить огонь на переднем крае немецкой обороны. Он сильно опасался, что артиллеристы могут накрыть огнем залегшую вблизи от немцев советскую пехоту.
Но Малышев, шедший с первой ротой, доложил ему, что снаряды рвутся точно над немецким расположением и исходным позициям советской пехоты никакого вреда не причиняют. Вскоре Малышев вновь кратко доложил:
— Все в порядке, артиллеристы работают на совесть.
Связь с полком и ротами работала хорошо. «Пойдет, все пойдет успешно, лишь бы соседи не подкачали»,— думал Юрченко.
Но вот пришла пора давать сигнал к атаке. Юрченко по телефону приказал Малышеву пустить белую ракету. Через минуту он увидел, как сотни людей вдруг полезли из окопов, словно какая-то сверхъестественная сила подняла их, ринулись вперед.
Восторг и волнение сжали сердце капитана.
— Два тяжелых немецких пулемета бьют беспрерывно,— доложил Малышев,— создали огневую завесу.
— Завеса, завеса! — закричал Юрченко.— Поднять роты, закидать немецкие пулеметные гнезда гранатами! Завеса! В театре мы, что ли?
Но Юрченко понимал, что дать такой приказ легче, чем выполнить его. Он поднес бинокль к глазам и увидел: взвод красноармейцев, видимо успев подавить огневые точки противника, приблизился к немецким окопам. Капитан слышал грохот, видел дым разрывающихся гранат в немецких окопах. «Вот это ребята, вот это ребята»,— бормотал он про себя. А через мгновение первая рота ворвалась в окопы врага.
Связь с Малышевым прервалась. От командного пункта батальона вдоль линии побежал связист, на спине его болтался полупустой вещевой мешок. А первая рота уже приближалась к хатам на восточной окраине села.
— Заходим! — отчаянно крикнул Юрченко. По телефону он выругал за медлительность командира второй роты, но тут же увидел, что вторая рота подошла к селу с правого фланга. Капитан снова приказал артиллеристам зорко следить за движением противника и безостановочно вести огонь по западной окраине села.
— Мои артразведчики с пехотой, все будет в порядке, бакинец не подкачает, товарищ капитан,— ответил Садыхов.
А связист бежал обратно к командному пункту батальона — очевидно, обрыв провода был устранен. Капитан вызвал старшего лейтенанта Малышева.
— Докладывай обстановку, герой!
— Первые хаты заняты! — сказал Малышев, и Юрченко не узнал его голоса.
Юрченко тотчас связался с командиром полка.
— Мои роты в Старице. Разрешите преследовать врага?
— Сведения точные? — спросил Дементьев.
— Своими глазами вижу, старший лейтенант Малышев подтверждает по телефону.
— Занимайте село, закрепляйтесь.
И тут-то Юрченко совершил свою первую ошибку: переоценил свой успех. Первая рота его батальона заняла лишь несколько окраинных хат. Пока бойцы закрепляли эти занятые на окраине деревни позиции, Дементьев приказал артиллерии и полковым минометам оказать поддержку второму батальону. Тогда-то капитан Юрченко и попал в тяжелое положение.
Артиллерийский огонь неприятеля по восточной окраине села усилился. Заговорили немецкие дальнобойные орудия. Огонь отсек от передовых подразделений ворвавшиеся в село резервы, которые должны были поддержать атакующую роту. Под сильным огнем резервы залегли и не смогли продвинуться.
Боец-связист, восстановивший связь на линии, шатаясь, упал на дно окопа. Капитан посмотрел на смертельно бледное лицо связиста. Товарищи расстегнули на нем шинель, он умирал.
Что это, что творится? Капитан посмотрел в бинокль.
Бойцы, добравшиеся до села, теперь перебежками возвращались на исходные позиции. Над хатами поднялось густое облако дыма... Зазуммерил телефон, послышался голос Малышева. И вновь Юрченко не узнал его — это уже не был ликующий хриплый голос, которым Малышев сообщал об успехе.
— Враг идет в сильную контратаку! — кричал Малышев.— Огонь головы не дает поднять, на левой окраине села показались танки. Артиллерия слабо нас поддерживает.
— Веди роту вперед! Танков сдрейфили? — отчаянно заорал в трубку Юрченко и тут же крикнул своему адъютанту:
— Оставайся здесь!
И выскочил из окопа, побежал в сторону села. В эту самую минуту на КП батальона появился комиссар полка Микаберидзе.
— Куда вы, капитан! Назад! Капитан Юрченко! — закричал он.
Но Юрченко не слышал его. Надо было спасать положение — атака выдохлась.
X
Положение батальона стало тяжелым — неожиданным было появление немецких танков, неожиданным оказался внезапный плотный огонь подоспевших немецких подкреплений.
Дальнейшее продвижение вперед стало невозможным. Часть красноармейцев залегла в бомбовых и снарядных воронках, остальные побежали к развалинам хат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101