В кинотеатр привезли несколько бочек пива, и сам комендант приходил туда, смотрел, как готовится к спектаклю театральный кружок Анны Аниной. Пьеса, которую ставил кружок, называлась: «Русская девушка Галя в Берлине». В пьесе рассказывалось, как хорошо живется Гале — целыми днями она поет и веселится,
ждет не дождется приезда в Берлин своих подруг из России, хочет, чтобы и им было весело.
— И почему партизаны не укокошат эту Анну Анину? — спросил как-то у Мити Коля.
— Зачем это? — усмехнулся Митя.— Пусть себе живет старушка.
— Старая щука! — сказал Коля.— Видел, какие она готовит спектакли?
— Ну и что же, пусть готовит.
В это время проходивший по улице патрульный солдат задержал Митю и Колю. Оказывается, комендатура собирала девочек и мальчиков «добровольно» мыть полы в здании кинотеатра к новогодней елке. Колю и Митю тоже погнали туда. Мальчики таскали ведрами воду и выливали ее в корыта и ведра, а девочки тряпками мыли грязный затоптанный пол. Солдаты прибивали к стенам кинотеатра плакаты и лозунги.
Солнце уже спускалось к холмам за Шебекином, когда детей отпустили домой. Обгоняя друг друга, они выбежали на улицу. Навстречу им шел комендант, держа на поводке собаку. За ним шли два солдата-автоматчика. Подняв руку и улыбаясь, он крикнул по-русски:
— До свидания, ребят!
В это время через дорогу перебегала большая черная кошка. Одна из девочек негромко засмеялась.
— Смотрите, черная кошка переходит дорогу коменданту.
Комендант помрачнел, смутился — видимо, он был суеверен. Наклонившись к собаке, он отстегнул поводок от ошейника, крикнул: «Пиль!»
Собака рванулась к кошке, но кошка, вместо того чтобы убежать, остановилась, выгнула спину, распушила хвост. Вдруг, шипя, она подпрыгнула и царапнула собаку лапой по морде. Собака взвизгнула и, отбежав от кошки, прижалась к ногам хозяина.
Ребята стали хохотать. И тут «добрый» комендант что-то яростно закричал, выхватил пистолет. Дети в ужасе разбежались. Коля и Митя подбежали к воротам дома деда Игната и, опасливо оглядываясь, постучались в калитку.
— Вот тебе и «веселый комендант»,— сказал Коля, вбегая во двор.
— Веселый? Все они бешеные собаки! — проговорил Митя.
«Черная кошка перебежала дорогу коменданту, значит, плохи дела фашистов».
Этот клочок бумаги испортил праздничное настроение коменданту Адольфу Штейну. А к вечеру настроение Адольфа Штейна стало еще хуже: советские самолеты сбросили над Вовчей листовки. Правда, большую их часть унес сильный ветер, разметал по полям и лесам, но все же не одна сотня листовок упала на улицы, во дворы и на крыши домов.
Через час все население Вовчи уже знало, что Красная Армия продолжает сжимать кольцо вокруг окруженных в Сталинграде фашистских войск, что она освободила уже много городов и сел, что Гитлер отступает с Северного Кавказа.
XVII
В городе перед зданием кинотеатра играл духовой оркестр, солдаты ходили по домам и звали на праздник молодежь. Мало кто шел на комендантскую елку.
— Больны наши ребята, не могут прийти,— оправдывались некоторые матери.
— А наши уже пошли к кинотеатру,— объясняли другие.
— Мои поехали в Харьков встречать Новый год у тетки.
— А я не хочу идти,— ответила Зина Чегренова посланцам коменданта.
— Почему, красавица? — спросил, подкручивая усики, молодой немец.
— Вот так, не хочется.
Мать перепугалась, упрекнула дочь:
— Глупости, доченька, пошла бы повеселилась.
— Мне не хочется веселиться.
Солдаты минуту постояли, переминаясь с ноги на ногу, посмеялись и ушли. Им было приказано в этот день не применять насилия.
В фойе кинотеатра на стене висел огромный портрет Гитлера. Елка была расцвечена электрическими лампочками, украшена игрушками. Уже загримированные и одетые для спектакля гуляли по залу молодые актеры Анны Аниной. Комендант Штейн, нахмурясь, ходил по фойе, покусывая губы. На праздник собралось не больше пятнадцати человек.
— Ну разве не свиньи ваши люди? — сердито говорил Аниной комендант.— Я хотел делать им радость, а они... Чем вы объясняете это, госпожа Анина?
— Вы уже объяснили, господин комендант,— свинством.
Несколько пар пробовали танцевать под праздничную музыку оркестра. У елки появился молодой немецкий солдат, одетый скоморохом. Он принялся выделывать фокусы, спотыкался, падал, изображая пьяного. Но над его ужимками смеялись только немецкие солдаты. Комендант подошел к худенькому большеглазому пареньку, державшему в руке старенькую скрипку.
— Умеешь? — поощрительно спросил комендант.
— Умею, я и петь умею,— улыбнулся паренек.
— А почему твои товарищи не пришли?
— Боятся.
— Кому боятся?
— Вас боятся, говорят, вы собираете молодежь, чтобы угнать в Германию.
— А ты не есть боишься?
— Нет, я не боюсь. Комендант сказал:
— Ты молодец. Как твое имя зовут?
— Макаром.
— Ну, играй, Макар, мы слушай тебя.
Актеры Аниной окружили Макара. Подошли и солдаты. Парень провел по струнам смычком.
Послышалась легкая, веселая мелодия. Скрипач отбивал ногой такт, большие глаза его блестели. Он стал подпевать музыке, сперва тихо, потом все громче и громче.
Штейн вдруг ударил Макара сапогом в живот, паренек, уронив скрипку, упал на пол.
— Что вы делаете, господин комендант? — крикнула Анина.— Зачем вы его бьете? Ведь это больной, ненормальный парень!
Но Штейн был разозлен. Он поднял упавшую на пол скрипку и, размахнувшись, ударил ею об стену. Скрипка разлетелась на куски.
— Ну, хорошо, хорошо, вы меня еще узнаете! — прокричал комендант и пошел к двери.— Я вам покажу, собачьи свиньи!
На рассвете на всех городских перекрестках стояли автоматчики, а на площади были установлены пулеметы. С утра в день Нового года солдаты врывались в дома. Там, где им не сразу отпирали, они вышибали двери, и, угрожая автоматами, выгоняли на улицу девушек и парней — всех, кто выглядел старше пятнадцати лет. Солдаты вели задержанных в помещение кинотеатра. Но елки, украшенной лампочками и пестрыми игрушками, в кинотеатре уже не было.
То там, то здесь слышалась трескотня автоматов — это солдаты стреляли по тем, кто пытался бежать.
До полудня солдаты продолжали гнать к кинотеатру группы задержанных. Весь день, до позднего вечера, на площади слышались плач и проклятия матерей. Здание кинотеатра было оцеплено автоматчиками, у входа стоял пулемет.
На следующее утро порожний товарный состав подошел к Вовчинскому вокзалу, и тогда всем стало ясно, что молодежь угоняют в Германию.
В полдень к кинотеатру подъехали двенадцать грузовых автомашин с открытыми кузовами. Автоматчики распахнули двери кинотеатра, и толпа многоголосо зашумела. Послышались крики, плач девушек, брать парней. Под дулом автоматов молодежь загоняли в машины,— увозили на вокзал.
Митю и Колю старик Бабенко запер в своей комнате, чтоб они не вышли на улицу и не попали в беду.
Когда мальчики остались одни, Мите удалось раскрыть ставни, распахнуть окно, и оба они выпрыгнули на улицу. Перелезая через заборы, крадучись по дворам, они пробрались к вокзалу. Все перекрестки были оцеплены — немцы преградили дорогу отцам и матерям, рвавшимся к вокзалу, чтобы проститься с детьми. Прячась, ползком, мальчики добрались до вокзала и увидели толпу молодежи, оцепленную автоматчиками. Слышалось пыхтение стоявшего под парами паровоза. Солдаты ударами автоматов загоняли молодежь в вагоны, избивали непокорных.
Коля заплакал. Ведь и Зину схватили и увели. Мальчики всматривались в толпу, но Зины они не увидели. Может быть, ее уже загнали в вагон?
— Что разревелся, маленький, что ли? — угрюмо сказал Митя.
— Тебе что! — ответил, всхлипывая, Коля.— Мою сестру увозят, не твою.
Он вытер рукавом слезы.
— Митя,— сказал Коля,— я так не могу! Я пойду туда.
— Куда? — Митя с изумлением посмотрел на него. Коля махнул рукой в сторону вокзала.
— Пойду, может быть, увижу Зину. Мне еще нет пятнадцати лет, меня они все равно не возьмут.
И Коля пошел к вокзалу.
— Колька! — крикнул Митя.— И я с тобой!
— Стой, стой, глянь! — вдруг проговорил Митя. Немцы-конвоиры стали тревожно поглядывать
вверх,— послышалось быстро нараставшее гудение самолетов. Неужели и на этот раз советские летчики пришли на помощь несчастному городу?
Еще не было ясно, чьи воздушные машины идут в сторону Вовчи. Но гудение моторов было таким мощным, грозным, что среди немецких солдат произошло замешательство. Послышались крики: «Русь, русь!»
И тут же десятки молодых голосов закричали: «Наши, наши летят!»
Задержанные, воспользовавшись замешательством стражи, бросились врассыпную. Замешательство немцев было недолгим — самолеты шли не на Вовчу, видимо, у них была другая цель,— они летели на запад, в сторону Харькова.
Бежать удалось немногим, но все же несколько парней и девушек спаслись, спрятались в пустырях и в привокзальных оврагах. А кое-кому удалось добраться до Холодного Яра.
В этот день неизвестно куда исчезли актеры Аниной. Исчезла и она сама...
Вечером в кабинет «веселого» коменданта зашел капитан Шварц. Комендант пил кофе. Он предложил и Шварцу выпить стакан кофе, но тот отказался.
— Трудно покорить этот проклятый народ, капитан,— проговорил комендант,— мы имели совершенно ложное представление о них.
— Вы просто устали, майор. Когда их армия будет уничтожена, прекратится и сопротивление населения.
Комендант прихлебнул кофе.
— Может быть, и в самом деле у меня расшалились нервы, может быть. Тем не менее я отказываюсь понимать этот народ.
В кабинет вошел лейтенант Миллер.
— Лес горит, господин майор,— сообщил он, вытягиваясь у стола.
— Ну и пусть горит! — отмахнулся комендант.— Нам-то что.
Комендант и капитан Шварц подошли к окну, долго всматривались в далекое зарево.
— Нет, это не пожар, Миллер. Это вновь горит костер на могиле партизана,— сказал Шварц.
Комендант вернулся к столу, отхлебнул глоток кофе.
— Зачем они зажигают этот костер, с какой целью? Что это — напоминание, угроза?
— Не понимаю,— покачав головой, сказал Шварц.
— Значит, все-таки в этом лесу есть партизаны?
— Не думаю. Я убежден, что это действуют только диверсанты. И все же я полагаю, что надо загасить этот костер. Бандиты могут подумать, что мы боимся их.
Штейн задумался.
— Нет, я не пошлю ночью в лес своих солдат. Горит и пусть себе горит!
Всю ночь на могиле Билика пылал костер...
В эту ночь Олесь Григорьевич Бабенко, крепко заперев ворота, при тусклом свете свечи писал свою летопись:
«Я обращаюсь к вам, будущие люди, к вам, которые будут жить без страха и тревоги на свободной, счастливой земле. Своим слабым пером я хочу описать зверства варваров двадцатого века в моем родном городе Вовче. Я хочу рассказать вам о наших муках и страданиях, о нашей любви к родной земле, о том, как мы ненавидели лютых, безжалостных врагов, которые рекой проливали невинную кровь, не жалели ни детей, ни стариков.
Наш маленький городок захвачен врагом, но до нас доходят родные голоса с востока, мы видим рассвет, занимающийся там, на востоке».
XVIII
Шло великое сражение между Волгой и Доном. Зима в приволжских степях бывает жестокая,— с севера и с востока дуют ледяные ветры, бураны заносят снегом степные овраги, села и станицы. Белой снежной пылью наполняется воздух, земля и небо как бы сливаются воедино. А когда затихает тысячеголосый вой ветра и небо проясняется, когда днем над горизонтом встает негреющее белое солнце, а по ночам холодная луна равнодушно смотрит на снежную степь,— земля немеет, намертво скованная лютым морозом. Кажется, что навсегда остановилась жизнь, что умерли все степные птицы и животные. Человек, впервые попавший в приволжские зимние степи, не верит, что на этих ледяных просторах может зеленеть трава, что падают с неба теплые весенние дожди, поют птицы.
Суровой, холодной была зима 1943 года.
Отряхнув полушубок от инея, Тигран Аршакян вошел в землянку начальника штаба дивизии. Ему хотелось поговорить с полковником Дементьевым, с которым они не виделись уже больше недели.
— А, Тигран! — сказал Дементьев, вставая.— Веришь, я знал, что ты сегодня придешь! Снимай скорей полушубок. Удивительная вещь — предчувствие! А?
— Ну и холода! — отозвался Тигран, снимая полушубок.— Такой зимы я еще не видел.
Дементьев взял полушубок Аршакяна, повесил его у двери.
— Не видел такой зимы? — засмеялся он.— Великолепно! Пусть еще сильнее будет мороз, еще холоднее будет ветер! Великолепно! Водки выпьешь?
Не дожидаясь ответа, он снял со стены флягу, налил Аршакяну водки.
— Пей. Сразу согреешься.
Тигран залпом выпил. Огонь побежал по телу. Он с наслаждением крякнул, потом спросил:
— А какие новости? Бойцы ждут новостей.
— Вся страна ждет,— ответил Дементьев,— а может быть, и весь мир. А новости, дружище, есть важные!
Он снял со стены небольшую керосиновую лампу с круглым рефлектором и, поставив ее на стол, развернул карту.
— Садись вот сюда.
Руки Дементьева, распростертые на столе, казались огромными; тень его не умещалась на стене,— казалось, сказочный великан втиснулся в фронтовую землянку.
— Посмотри, что произошло на юге,— сказал Дементьев. И неожиданно, вместо того чтобы продолжить рассказ, он прикрыл карту своими огромными ладонями и посмотрел в лицо Тиграну. Владимир Невозмутимый — так прозвали его за то, что всегда был он непоколебимо спокоен. Но сейчас он был взволнован.
— Недавно, дружище Тигранище, я вспоминал историю известных великих сражений и увидел, что во все времена все роковые ошибки полководцев были удивительно похожи одна на другую. Полководцы верят лишь в свой собственный военный гений и не хотят допускать, чтобы природа могла наградить этим достоинством и их противника. Им всегда кажется, что неприятель не способен понять их стратегию, расшифровать их тактический план. А ведь это глубокая ошибка, и она вечно повторяется, несмотря на горький опыт тысячелетий. Взгляни на карту и посмотри, что произошло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101