Люсик молчала. Она была словно околдована... Как сквозь сон она слышала возбужденные голоса людей, не понимая смысла их слов, улыбок. Мысль ее оцепенела.
— Прошел час и пять минут,— торжественно произнес Кацнельсон, поднося часы к глазам,— скоро в бой пойдут танки.
— Шура, куда ты, Шура? — вдруг вскрикнула Маруся.
Вовк побежала было вслед за Шурой в сторону Дона, но вскоре вернулась. Запыхавшись от бега, она проговорила:
— Не смогла ее догнать, убежала...
— И правильно сделала,— сказала Алла Сергеевна,— я понимаю ее. Мыслимо ли в такой день не быть в своей воинской части.
Вовк сказала:
— Глупая девчонка, где она сейчас найдет своих танкистов? Зря погибнет.
Перед операционной остановились две грузовые автомашины. Это прибыли первые раненые.
— Откуда берутся раненые, ведь противник не отвечает на наш огонь? — спросил Кацнельсон медсестру, сопровождавшую раненых.
— Кто вам сказал, что немцы молчат? — удивилась медсестра.— Их дальнобойная артиллерия все время бьет по нашим окопам.
Главный хирург наблюдал, как сгружают раненых с машины. Повернувшись к работникам медсанбата, он сказал:
— Надо выделить несколько человек для работы на передовой, должны пойти два хирурга, пять санитаров и сестра.
— Очень хорошо, я пойду! — решительно сказал Кацнельсон.
— Вы останетесь здесь,— Сказал Ляшко,—мне приказано отправиться с этой группой и продвигаться с войсками, если, конечно, наши продвинутся вперед.
— Продвинутся, товарищ военврач второго ранга,— сказала медсестра,— да еще как продвинутся. Сейчас наши поднимутся в атаку. Немцам негде закрепиться; по ту сторону от Клетской начинается совершенно открытая территория.
Ляшко сердито прервал ее:
— Хватит рассуждать. Скорее вносите раненых. Я вижу, все стали стратегами.
— Я видела, поэтому и говорю,— ответила медсестра,— я была там.
— Вы были там, а сейчас вы здесь, значит, помогайте сгружать раненых.
IX
Пехота, затаив дыхание, ждала окончания огневой подготовки, ждала, пока закончат свою могучую работу артиллерия, минометы, «катюши», воздушные бомбардировщики.
Сотни тысяч бойцов ждали мгновения, когда над окопами взлетят в воздух красные ракеты — сигнал атаки. Но артиллерийская подготовка все продолжалась.
Веселый лежал на броне танка, подоткнув под скулу воротник белого полушубка, и шумно, взволнованно дышал. Выкрашенные в белое танки сливались со снежными сугробами. Танки готовились войти в прорыв, прорубленный артиллерией и пехотой.
«Да разве хоть один живой немец мог остаться после такой артподготовки!» — думал Веселый. Ему было стыдно перед самим собой: еще недавно он сомневался в победе.
Правда, он никому не говорил об этих сомнениях, но они мучили его днем и ночью.
Мог ли знать Веселый, сколько могучих сил, сколько стали и взрывчатки собрано для наступления? Он полагал, что врага нужно остановить огнем автоматов и трехлинейных винтовок. Видя шквал огня, слушая грохот сотен тысяч орудий, солдат Веселый ощутил чувство гордости, спокойной силы. Гордился он и тем, что капитан-танкист взял его на командирский танк... Капитан сказал, что одновременно наступают несколько фронтов. Значит, не только здесь гремят пушки, значит, настал решающий час войны. Казалось, зимний воздух раскалился.
Веселый поднял голову, взглянул в сторону противника. Там густо рвались снаряды, дымный мрак навис над землей.
И вот в зимнем небе вспыхнули красные ракеты. Моторы танков зарычали все разом. Веселого сильно качнуло. Танк вздрогнул и двинулся вперед. Крепко стиснув зубы, Веселый оглядывался вокруг себя. Справа и слева от него шли белые танки. На них лежали солдаты в белых полушубках. В воздухе слышался посвист пуль, несколько раз неподалеку от танка, на котором был Веселый, рвались снаряды. При каждом разрыве Веселый прижимал голову к основанию башни, слышал лязганье осколков по броне. Расстояние до противника сокращалось все больше и больше. Вот уже вдали видны немецкие окопы. Сейчас танк должен проутюжить их. Веселый весь напрягся, положил палец на спусковой крючок автомата, приподнялся. Но удивительное дело: не слышно треска автоматов, разрывов гранат, молчат пулеметы. Танк прошел через вражеские окопы и помчался дальше. Веселый увидел трупы в желтых шинелях, в белых папахах. «Румыны»,— подумал он. Огонь артиллерии противника усилился. Снаряды, давая перелет, проносились над танком. Танк, не сбавляя скорости, шел вперед. Вот показалась вторая линия вражеских окопов. Сейчас, сейчас танк проутюжит и эти окопы. Из окопов стреляют пулеметы, в окопах рвутся советские снаряды. Дым и комья земли закрывают окопы, слышен скрежет ударяющихся по броне танка осколков. Танк с ходу ведет орудийный и пулеметный огонь, пламя вырывается из орудийного ствола, а тут же совсем рядом голова Веселого. Из дула пулемета вылетают пучки огня. Мотор танка ревет. Дым впереди рассеивается. Снежная целина взрезана сотнями танковых гусениц — война вспахала землю. Снег почернел от боевой копоти. Танк заносит, бросает, он проваливается в ямы. При каждом толчке Веселый сильно ударяется грудью о башню, судорожно прижимается к броне. Вот танк подходит ко второй оборонительной линии неприятеля. Видны торчащие в разные стороны бревна, разрушенные блиндажи, разорванная колючая проволока, исковерканные орудия, пулеметы. Несколько в стороне от окопов стоят обгоревшие черные танки с опущенными к земле дулами орудий, валяются трупы лошадей, а дальше снова лежат трупы румынских солдат.
Танк проутюжил окоп и, развернувшись, остановился.
Из окопов выскакивают, бегут румынские солдаты. Веселый прикладом автомата ударил о башню танка и крикнул: «Налево, налево!»
Услышал ли его капитан или нет, Веселый не понял. Танк вновь двинулся вперед. По правую и левую сторону от него шли советские танки. Они с ходу стреляли по бегущим румынским солдатам и по уцелевшим огневым точкам. Командирский танк на большой скорости повернул на юг, чтобы перерезать путь бегущим румынам. Они остановились, подняли руки. Танк остановился. Были ясно видны высокие белые папахи из овчины, смуглые лица, полные ужаса глаза.
Капитан вылез из танка и громко крикнул:
— Бросай оружие!
Большинство румын бросило оружие еще во время бегства, те же у кого в руках оставались винтовки или автоматы, тут же поспешно бросили их в снег.
Остальные советские танки, не останавливаясь, двигались вперед, преследуя врага.
— Веселый, прыгай вниз, гони румын в тыл! — крикнул капитан.
Веселому очень не хотелось уходить в тыл, наступление шло так успешно!
Радист доложил капитану, что дан приказ продолжать движение, углубить прорыв.
На холме показалась идущая за танками пехота.
— Гони их в тыл, Веселый! — снова крикнул капитан.
В эту минуту вокруг стали рваться снаряды. Пленные легли на землю, капитан побежал к танку. Веселый увидел, что огонь ведут стоящие в лощине вражеские танки. Он побежал за капитаном к танку. Пробежав несколько шагов, он вдруг негромко ахнул, упал на землю. Через несколько часов он пришел в себя в палатке медсанбата.
Веселый лежал на койке, под белым полотняным небом. Чья-то добрая рука гладила его по голове. Рядом неярко горела свеча.
X
— Где я... кто ты? — спросил Веселый.
— В медсанбате. А я врач, меня зовут Люся Сергеевна.
Он попросил воды, выпил два глотка, посмотрел вокруг.
— Хочу спать,— прошептал Веселый.
Когда он проснулся, было светло. Он услышал стоны. Веселый вспомнил имя вчерашнего врача «Люся Сергеевна»... Ее рука касалась его лба, рука была такой ласковой.
— Сестра...
— Миша, Веселый,— тихо произнес лежащий рядом раненый.— Не узнаешь, Миша, это я, Ухабов?
В палатку вошла Люсик. Веселый уже пришел в себя,— он разговаривал с лежащими рядом товарищами.
Люсик подошла к нему, положила руку на его влажный, горячий лоб. Он полузакрыл глаза, негромко произнес:
— Мне показалось, что это рука моей матери. Люсик готова была сделать все, чтобы спасти жизнь
этому тяжелораненому парню. Она гладила Веселого по светлым волосам, ласково смотрела в глаза.
— Меня отправят в тыл, Люся Сергеевна? — спросил он, медленно, старательно произнося ее имя.
— Должны отправить, чтобы вы быстрее поправились.
— Рана тяжелая?
— Да, нелегкая, но у вас крепкий организм, вы справитесь с ней.
Он помолчал, потом спросил:
— Сильно сопротивляются?
— Сдаются целыми частями,— сказала Люсик,— вот недавно бойцы провели мимо нас в тыл тысячи пленных.
Веселый снова закрыл глаза. Он вспомнил румын, махавших платками, их белые высокие папахи. И вспомнился ему генерал Луганской, разглядывающий окоп Веселого. Этот окоп теперь засыпан снегом, он далеко, далеко на тыловой, тихой земле.
— Люся Сергеевна,— прошептал он,— я хочу попросить вас об одном деле. Напишите письмецо... Вы напишите, а я подпишу.
Ему захотелось написать Луганскому.
Задыхаясь, делая долгие паузы, Веселый продиктовал:
— ...Я ранен, меня привезли в медсанбат, сделали операцию. За мной хорошо ухаживают, только боюсь, что потом я потеряю свою часть. Очень прошу, товарищ генерал, не отправляйте меня в тыл, чтобы мне не потерять своих товарищей.
Голос Веселого прервался. Люсик быстро отложила карандаш и бумагу, взяла Веселого за руку, стала проверять пульс. Лоб юноши холодел, лицо бледнело. Он широко открывал рот, стараясь побольше вдохнуть воздуха, голубые, ясные глаза его начали тускнеть.
XI
Выписавшись из госпиталя, Аршакян направился в политуправление фронта. Там, в отделе кадров, ему предложили выехать на Кавказ для прохождения службы во вновь сформированных национальных воинских частях.
В первую минуту это предложение показалось ему очень заманчивым, и он возликовал.
Начальник отдела кадров, видя, как обрадовался Тигран, с усмешкой сказал: «Конечно, вы поедете на Кавказ, если сами того желаете, в противном случае...»
Вскоре воодушевление первых минут прошло. Аршакяна сомнения: ехать или не ехать? Совесть стала тревожить его,— ведь о нем могут плохо подумать люди, с которыми он сроднился, столько пережил вместе. Ведь его дивизия тоже национальная, самая старая армянская воинская часть, которая по приказу наркома со второго декабря 1920 года именовалась частью Армянской Красной Армии. Оставить Лорийский полк, оставить Дементьева, Тонояна, Бурденко и Каро Хачикяна, оставить Шалву Микаберидзе, Баграта Самвеляна и уехать? Это значит отказаться от самого себя.
Он не знал, кто из них жив, кто погиб, но он твердо знал одно,— его не Забыли, его ждут. В политотделе, в полках, в медсанбате боевые друзья ждали его возвращения. Он не знал, что и Люсик ждет его.
На следующее утро Тигран представил начальнику отдела кадров докладную записку: он просил оставить его на фронте.
В тот же день Тигран добрался до политотдела армии, получил приказ выехать в свою дивизию. В политотделе он узнал, что Люсик уже несколько недель работает в медсанбате. Тигран заночевал в штабе армии. От радостного волнения он не спал до утра.
Рано утром он услышал глухие раскаты артиллерийского грома. Войска фронта перешли в наступление.
Он вышел на главную фронтовую дорогу. Стремительно мчались к фронту сотни машин, груженных боеприпасами, оружием, продовольствием. К фронту двигались крытые брезентом «катюши», конные обозы, броневики и танки, тягачи и тракторы, полем шли кавалерийские эскадроны. Шум автомобильных моторов, ржание лошадей, гул самолетов, рев танков смешались в один грозный густой звук. Это было великое военное половодье.
Суровая русская зима только начиналась, но Тиграну казалось, что это первый день весеннего пробуждения.
Грузовик выехал на обочину и остановился. Тигран с радостью прочел номер машины — Г-2-00. Это были литера и цифры номеров машин в его дивизии. Тигран подбежал к машине, открыл дверцу кабины. Шофер, смуглый парень, видимо азербайджанец, вопросительно посмотрел на Аршакяна.
— Вы едете в сторону Клетской? — спросил Арша-кян по-русски.
— Эвет,— ответил водитель и улыбнулся.
— Адрбейджанлысыз ? — спросил Тигран, влезая в кабину.
— Йох,— ответил шофер,— ермением.
— Вы армянин?
— Да, я армянин. Вы тоже армянин, товарищ командир? Как я рад, что мы встретились.
После первых же слов Тигран понял, что водитель — репатриант.
— Откуда вы пришли в армию?
— Из Еревана, товарищ командир.
— А откуда приехали в Ереван?
— Из Греции в тысяча девятьсот тридцать шестом году. Как я рад, товарищ командир, что встретил вас, каждая встреча с армянином для меня большая радость. Я знаю французский, турецкий, греческий, но русский знаю очень плохо. Я стесняюсь говорить на русском языке, а товарищи в шутку зовут меня немым. Их смешит, когда я не могу подобрать русских слов и отвечаю по-французски. Очень и очень я доволен, товарищ командир, что встретил такого армянина, как вы, если господь меня сохранит и мы останемся живы, будет кого вспомнить.
— На бога не надо надеяться, человек сам должен себя беречь,— сказал Тигран.
— Сам беречься не хочу, пусть уж бог меня бережет. Стану беречься, еще примут меня за труса. Если скажут — армянин трус,— мне это хуже смерти. Не хочу хвастать, товарищ командир, но мне говорят другое: «Молодец Аршак Феранян, храбрый фронтовой водитель»... Я награжден медалью «За отвагу». Не опозорил доброго имени армянина, товарищ командир.
Разговаривая, Феранян крепко держал руки на руле, его грузовик шел в стремительном потоке машин.
— Мой командир тоже армянин,— сказал Феранян.
— Капитан Петрос Петросян?
Феранян с удивлением посмотрел на Аршакяна.
— Вы знаете капитана Петросяна?
— Он мой приятель.
— И капитана Саркисяна знаете?
— И его тоже.
— Читахяна тоже знаете?
— Веселого Арама? Конечно, знаю.
— Что вы говорите! — воскликнул Феранян и вновь повторил: — Как я рад, что встретил вас, товарищ командир.
— Я тоже рад, Феранян,— сказал Аршакян.— Мы еще встретимся с вами, в одной дивизии служим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101