— Послушай, Виниченко, ты плохо ведешь себя. Знай, даром тебе не пройдет холуйская услужливость...
Голоса адъютанта Аршакян не слышал.
— Что значит — прошу прощения? — вновь донесся до Тиграна голос Геладзе.— Это не военный язык. Ты запомни, я не выношу подлипал и холуев.
Тигран лег на кровать. Неожиданное расположение генерала не радовало его. Он всегда старался держаться подальше от начальства, не искал генеральского покровительства. Наверное, с завтрашнего дня в дивизии на него будут смотреть как на «приближенного», и, уж конечно, появятся у него кое-какие привилегии, и непосредственные его начальники станут не так требовательны к нему. Нет, не хочет он этого!
Он поднялся, надел шинель, вышел в тамбур.
— Куда вы, товарищ батальонный комиссар? — спросил адъютант.— Генерал ведь приказал, чтобы вы отдохнули.
В голосе адъютанта была какая-то неприятная приторность.
— А почему вы не в помещении, а в тамбуре?
— Генерал не разрешает, товарищ батальонный комиссар.
— Проситесь в полк. Там у вас будет возможность сохранить свое достоинство. Будь я на вашем месте, ни дня бы не остался на адъютантской должности.
XXV
Шагая по снегу, Тигран вдруг вспомнил адъютанта генерала Галунова, веснушчатого парня, погибшего вблизи Кочубеевского леса. Он словно ангел-хранитель следовал за Галуновым и погиб по его вине. Кажется, звали его Литвак... Алексей Литвак... Интересно, где сейчас Галунов, как сложилась его судьба? Казалось, что долгие, долгие годы прошли с той галуновской поры. «Где ваши танки, политик, где они? У немцев гораздо больше танков: против одного нашего — три немецких. Он уже захватил больше половины Руси. Гибнет Россия, понимаете вы?..»
Эти слова в ту пору были кошмаром для Тиграна, они потрясли его, не давая покоя ни днем ни ночью. Что сейчас говорит Галунов, когда враг дошел до Волги, до Кавказских гор? Многих больших начальников видел Тигран за время войны. Это были люди разных характеров: для всех война была тяжела, у всех ныла душа за судьбы народа и родины, но были среди них и Галуновы. А рядовые бойцы? Вот Михаил Веселый, написавший перед смертью письмо Луганскому, вот Тоноян... Тигран вспомнил Малышева, когда тот еще был командиром роты в батальоне Юрченко. Юрченко... Северный Донец... Город Вовча... Олесь Бабенко... Митя...
В политотделе, сидя за столом, Федосов читал политдонесения, присланные из полков.
— А, явились, Аршакян! — радостно приветствовал он Тиграна.— Я сейчас думал о вас. Знаю о замечательных делах батальона Малышева. Вообще здорово поработали сегодня полки нашей дивизии. Садитесь, садитесь. Куда это вас похитил генерал? Спрашиваю по телефону, говорят, поехал на санях с генералом...
Капитан Орехов положил на стол Федосова пачку новых политдонесений. Высокая девушка с монгольскими чертами некрасивого, с желтизной, лица сидела на месте Ульяны, печатала на машинке. Прервав работу, новая машинистка прислушивалась к разговору начальника политотдела с Аршакяном.
— Познакомьтесь с нашей новой сотрудницей. Машинистка протянула Тиграну руку.
— Надя Горохова.
— Надежда Горохова,— поправил Федосов.— У нас теперь и Орехов и Горохова,— пошутил он.
— А где наша Ульяна?
— В медсанбате.
— Это почему?
— Так надо было.
Тигран заметил, что новой машинистке не понравился его вопрос, а Федосов поспешил переменить разговор.
— Получено много заявлений о вступлении в партию. Партийные бюро не успевают рассматривать их. Очень скупо мы награждаем политработников. Генерал
сегодня лично отметил это. Я вас прошу сдвинуть с места эти дела в полках.
Федосов сегодня, как и всегда, был приятным, спокойным человеком, но, казалось, меньше в нем стало теплоты, живого интереса к людям. Тигран вспомнил слова генерала: «Он немного устал. Возраст дает себя знать; старость — не радость...» — «Неужели в возрасте причина? — подумал Тигран.— Ведь Луганской гораздо старше, но сколько в нем силы, огня».
Тигран вынул блокнот, стал записывать задания начальника политотдела.
Они еще не закончили делового разговора, когда Горохова протянула Федосову бумаги, сказала:
— Петр Богданович, уже второй раз представляют к награде эту Аник Зулалян. За что это, что она такого особого сделала?
Федосов взял наградной лист, посмотрел.
— А почему эта бумага попала в политотдел? Надо ее направить в штаб.
Капитан Орехов сказал:
— Зулалян — санинструктор и комсорг батальона.
— У нее уже есть Красная Звезда,—- еще раз напомнила Горохова,— а ей новый орден хотят дать.
— Ладно, я посмотрю,— сказал Федосов. Странным показалось Тиграну вмешательство
машинистки, но еще более странным было отношение к этому начальника политотдела.
Федосова по телефону вызвал генерал. Он быстро поднялся, попросил Аршакяна просмотреть и подписать наградные листы, подготовленные для Военного Совета армии, и вышел.
Аршакян начал внимательно читать характеристики политработников, представленных к награде.
«Когда командир роты был тяжело ранен, политрук Макаров, взяв на себя командование у высоты 93, отбил три атаки немецкого батальона. Враг оставил на поле боя 23 убитых, 7 раненых. Взято в плен 7 немецких солдат...»
«Комсорг Улугбаев 22 октября из снайперской винтовки убил пятерых фашистов, а 28 октября, когда враг своим минометным огнем остановил продвижение роты, Улугбаев первым поднялся в атаку с криком: «За Родину! За мной, коммунисты и комсомольцы!»
Тигран прочел 18 наградных листов, подписал их и, отложив в сторону, спросил:
— А где листок Анны Зулалян?
— Полковой комиссар сказал ведь, что посмотрит потом, вы сами слышали,— ответила Горохова.
— Дайте его сюда! — сказал Аршакян.— И впредь не вмешивайтесь не в свои дела. Слышите, делаю вам серьезное предупреждение!
— Я коммунистка,— самоуверенно ответила Горохова.— Почему вы так разговариваете со мной?
— Вы сержант. Следовательно, научитесь подчиняться дисциплине, если хотите работать в политотделе.
Лицо Гороховой помрачнело. Не глядя на Аршакяна, она положила перед ним наградной листок Зулалян и вышла.
Тигран прочел:
«...Вернувшись из госпиталя, Анна Михайловна Зулалян в первый же день под сильным вражеским огнем спасла жизнь трем бойцам, вытащив их с поля боя за полосу огня. 31 октября 1942 года, находясь во время боя в окопах, она взяла ручной пулемет тяжелораненого бойца и вместе с другими пулеметчиками пошла в атаку. А. М. Зулалян — один из лучших агитаторов полка, преданная советской Родине и Коммунистической партии, пользуется большим уважением среди бойцов и командиров...»
Тигран взял ручку, чтобы подписать наградной лист Аник, но раздумал. Лучше будет, если этот лист подпишет Федосов.
Через некоторое время вошли Федосов с Гороховой.
— Что тут у вас произошло, почему вы обидели Горохову? — спросил Федосов добрым голосом.
— Никто ее не обижал,— ответил Аршакян.— Я попросил ее не вмешиваться не в свои дела.
Начальник политотдела посмотрел на Горохову.
— Батальонный комиссар поступил правильно, чего ты так насупилась.
Аршакян протянул начальнику политотдела листок Зулалян.
— Зулалян представлена к награде за личную храбрость, прочтите, товарищ полковой комиссар.
— Потом, потом, генерал зовет нас.
— В таком случае разрешите мне подписать, я нахожу, что Зулалян достойна награды.
Подписав наградной лист, Тигран передал его капитану Орехову.
— Пошли, пошли, осталось десять минут,— торопил Аршакяна начальник политотдела.
Когда они вошли в просторный блиндаж начальника штаба дивизии, генерал и полковник Дементьев уже были там.
— Почему такая неточность, товарищи? — сказал генерал, поглядев на часы.— Ну ладно, садитесь. Куда вы сбежали из моей машины, Аршакян? Я ведь велел вам отдохнуть.
— Я должен был явиться на доклад к своему непосредственному начальнику, товарищ генерал.
— Видно, боитесь полкового комиссара Федосова, очень боитесь!
— Чувство страха перед начальством слабо развито во мне, товарищ генерал,— улыбаясь, сказал Аршакян в тон веселому голосу Геладзе.— Я уважаю полкового комиссара.
— Могу свидетельствовать, что эха именно так,— проговорил полковник Дементьев.
— От тебя я не слышал ни одного критического слова об Аршакяне,— сказал генерал.— Наверное, у вас тайный договор о союзе. Федосов, давай и мы с тобой составим блок.
XXVI
В блиндаже собрались командиры полков и их заместители по политчасти, начальник артиллерии, командир танкового полка, командир подразделения гвардейских минометов. Генерал пригласил всех сесть. Заработал штабной движок, и в блиндаже загорелся ослепительный электрический свет. Отвыкшие от яркого света люди зажмурили глаза, заулыбались. Тигран сидел между Козаковым и Шалвой Микаберидзе.
Все смотрели на генерала.
В несколько мгновений облик Геладзе изменился. Этот обычно веселый, любящий шутку человек сейчас был серьезен, озабочен, даже мрачен.
Держа в руках деревянную указку, он подошел к карте, висевшей на стене.
— Разговор наш будет короток,— сказал Геладзе. Он сообщил, какие силы противника стоят перед
фронтом дивизии; определил боевую задачу — разбить противника и встретиться с войсками Сталинградского фронта, идущими на Калач с юга, выполнить этим волю высшего командования... На правом и на левом флангах дивизии Геладзе стоят соседи — дивизии армии Чистякова. Они начнут наступление одновременно с хозяйством Геладзе,
— Итак, задача такова: в пять ноль-ноль Баланко начнет теснить правый фланг противника, в тог же час Козаков должен разбить его левый фланг. Вот так.
Генерал показывал на карте, какой полк и откуда должен начать атаку.
— Наша артиллерия, танки и гвардейские минометы должны сосредоточить свои силы главным образом на флангах — помочь Козакову и Баланко. Фланги фон Роденбурга слабы, его соседи истекают кровью. Через полчаса после начала наступления, в пять тридцать, но можно чуть раньше, можно и чуть позже,— это предоставляется решить вам самому в зависимости от обстановки,— вы, подполковник Кобуров, будете атаковать противника с фронта, в лоб. Вам следует сохранить боеспособность своего полка для решения последующих задач. Но первая основная задача: разбить врага и стремительно броситься вперед. Кто первым соединится с нашими войсками, идущими с юга, тот прямо обеими ногами войдет в историю.
Последние слова генерал произнес с пафосом, подняв вверх сжатый кулак. Губы его задрожали от волнения.
— Вот и все,— сказал он своим обычным голосом.— Мы все должны сейчас быть в полках, в ротах. В штабе дивизии останутся только полковник Дементьев и полковой комиссар Федосов. Больше никто.
Все молчали.
— Вас, товарищи, я также прошу,— обратился Геладзе к командирам приданных дивизии частей усиления,— в течение ночи без суеты, бесшумно завершить концентрацию своих сил на флангах дивизии.
— Разрешите задать вопрос, товарищ генерал,— оказал Кобуров.
— Прошу, Кобуров.
Кобуров взволнованно заговорил:
— Я бы просил, чтобы мне было разрешено первому открыть огонь...
— Это зачем? — удивленно спросил Геладзе и шагнул в сторону Кобурова.
Кобуров стал объяснять:
— Пусть до начала наступления в четыре сорок пять мой полк откроет огонь по противнику. Придайте мне для этого дополнительную батарею. Одновременно с артиллерийским огнем пусть загудят моторы танков, чтобы противнику казалось, что мы начинаем атаковать в лоб. Противник быстро сосредоточит все свои силы в центре, против меня, и тогда Баланко и Козаков ударят по его ослабевшим флангам, сомнут их. Если после этого противник начнет оттягивать силы на фланги, это создаст благоприятные условия для фронтального удара, который буду осуществлять я. Генерал наморщил лоб, помолчал.
— Предложение интересное,— сказал Геладзе,— деловое предложение,— повторил он.— Решение примем на месте. Сейчас двадцать два часа тридцать семь минут. Не будем терять времени, товарищи.
Через несколько минут десятки саней понеслись к полкам и батальонам. Ехали работники разведотдела и оперативщики, инструкторы политотделов, офицеры, занятые техническим снабжением, командиры-танкисты, командиры частей гвардейских минометов, командиры отдельных батальонов, связисты и саперы. Нагрузив на сани белые палатки, двигались в сторону передовой хирурги и санитары медсанбата.
Аршакян был прикреплен к полку Козакова. В санях он сидел между Козаковым и Шалвой Микаберидзе. Кони мчались, как стрелы, выпущенные из лука.
— Видели, как сияло лицо Кобурова, когда генерал благосклонно отнесся к его предложению? — усмехаясь сказал Шалва.
— В самом деле, предложение неглупое,— заметил Козаков.
— Стратег,— насмешливо добавил Шалва. Аршакян молчал. Казалось, вечность прошла с той
минуты, как он расстался с Люсик.
Сильно морозило. Мимо промчались чьи-то сани. Галопом прошел кавалерийский эскадрон.
— Все спешат двумя ногами войти в историю,— пошутил Тигран.
— А Кобуров хочет войти не только ногами, всем телом,— добавил Шалва.
— В самом деле, друзья, день будет историческим,— произнес Козаков.— Какое сегодня число?
— Двадцать первое ноября тысяча девятьсот сорок второго года,— ответил Микаберидзе,— третий день наступления.
XXVII
Геладзе до рассвета был в полках. Он ходил из батальона в батальон, из роты в роту, и, опережая его, шел солдатский шепот: «К нам идет генерал, снова в наступление пойдем...», «Генерал в соседнем батальоне...», «Генерал приказал наступать...».
568
Вышли на фланги дивизии танки, артиллерия, гвардейские минометы.
Под плащ-палатками, прикрывавшими вырытые в снегу блиндажики, секретари партбюро полков при свете коптилок читали заявления о приеме в партию. Бойцы возвращались после заседания партбюро в свои роты и, ложась рядом с товарищами в снеговые окопы, говорили: «Приняли».
Рассвет был уже близок, когда члены партбюро полка Ираклий Микаберидзе и Бурденко возвратились в свой батальон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101