Рай.
Глаза бойцов привыкли к полутьме блиндажа, они оглядывались, улыбались друг другу. Вошла девушка в ватных брюках, в телогрейке и ушанке, принесла на подносе несколько тарелок жареного мяса с гречневой кашей.
— Здравствуйте, товарищи,— поздоровалась она, ставя на стол поднос.
— От души вам благодарны, красавица,— ответил Ухабов.
— Кушайте, благодарить будете потом.
Бойцы с удовольствием смотрели на еду и на миловидную девушку.
— Что вы все смотрите на меня, человека, что ли, не видели? — спросила она и рассмеялась.
— Давно я мечтал услышать такой смех,— сказал Савин.— Смейтесь, девушка, громче, подымайте нашу боеспособность всем врагам назло.
Девушка удивленно взглянула на Савина, вдруг прыснула, выбежала из блиндажа.
Савин пододвинул свою тарелку Мусраилову.
— Ешь, Алдибек, я подожду второй очереди. Алдибек придвинул тарелку Ивчуку.
— Ты ешь, Ивчук, я тоже подожду — третьей очереди.
— А я ждать не буду,— сказал Ивчук и придвинул к себе тарелку.
Вошла вторая официантка, эта была совсем хороша — высокая, стройная. Ее лицо показалось Савину знакомым, не из Тулы ли она? Девушка поставила на стол поднос и, как ее предшественница, почувствовала, что взгляды всех бойцов обращены на нее. Савин думал, что бы ей сказать веселое, видимо, думал об этом и Ухабов.
— Шура! — вдруг крикнул Каро. Девушка растерянно посмотрела на него.
— Шура! — отчаянно крикнул Ивчук, узнав сестру.
— Коля! — Она бросилась к брату.
Каро рукавом вытер наполнившиеся слезами глаза — он был так взволнован, словно это его сестра внезапно появилась в блиндаже на берегу студеного . Дона.
IV
Полковник-танкист сам показывал пехотинцам, как десантнику надо садиться на танк, как вести себя, когда танк движется, как на нем укрываться от вражеского огня, прижимаясь к броне.
— Когда танк ведет орудийный огонь, лежи спокойно, прижмись к броне грудью; когда живая сила врага близко, так близко, что башенный стрелок не видит ее у себя под самым носом, ты коси немцев из автомата, а когда танк проходит по окопам противника, оглянись назад: не остался ли сзади кто живой, не собьет ли тебя вылезший из земли враг. Если видишь врага — тотчас бей из автомата! Не такая уж опасная работа, как может показаться,— ведь немец очень боится чаших красавиц — «тридцатьчетверок».
Шура Ивчук с мучительным нетерпением ждала, когда же, наконец, можно будет рассказать Коле, как она попала в армию, какие трудности пережило население Вовчи во время эвакуации, как ей с матерью казалось, что жизнь кончена и что они никогда уж не увидят ни отца, ни Коли. И вот они вместе. Если бы мать знала об этом!
А Коля словно забыл о сестре. Он прыгал на броню неподвижного танка, ложился на него плашмя, переползал по броне, прижимался грудью к кованой стальной башне. Сердце Шуры сжалось. Она представила себе, как вокруг Колиной головы засвистят осколки снарядов, бронебойные пули. Когда же наконец кончится эта беседа? Правда, ей все же удалось улучить минуту и спросить об Ираклии. Этот чудак Савин шепнул ей, что Ираклий вылечился и вернулся в полк. Шура притворилась, что принимает эту весть спокойно. А сколько ей надо сказать брату!
Полковник все учил солдат своей науке.
— А шо робыць, колы танк подобьют? — спросил Бурденко полковника.
— Ты на движущейся крепости,— сказал полковник,— а если танк неожиданно остановится, тогда ты окажешься на неподвижной крепости. Спрыгни с брони, займи позицию за стальным корпусом танка, защищай себя и свою крепость, не давай противнику приблизиться. Если жив башенный стрелок, крепость может оставаться неприступной — сеять вокруг себя смерть.
Наконец полковник ушел в другие подразделения, где танкисты также вели занятия с пехотинцами. Учение продолжал капитан Краснов. У него серьезное, строгое лицо, и это смешило Шуру: еще вчера капитан просил ее хотя бы улыбнуться, уж если нельзя ее поцеловать. Он чуть не плакал, но ведь нельзя было только из жалости позволить себя поцеловать. Подумать только, она увидит Ираклия! Она об этом и мечтать не смела.
Краснов, должно быть, уже знает, что Коля — брат Шуры. Капитан сам влезает на броню танка, вертит в руке автомат, показывает, как надо стрелять по вражеской засаде; потом он быстро оглядывается: не остались ли за спиной гитлеровцы, смотрит направо, налево, потом снова вперед — чо направлению движения танка.
Подошло время обеда. Наконец капитан объявил перерыв, и Шура подбежала к брату, обняла его.
— Коля, ну как ты, расскажи о себе!
— Что мне рассказывать, Шура, лучше скажи, как мама. Где она сейчас? Есть ли вести от папы?
— Мы от папы ничего не получали. А мама работает в Бухаре.
— Неужели она отпустила тебя в армию?
— Даже и не пыталась возражать. Иди, говорит, вижу, на сердце у тебя тревога, иди, я бы тоже в твоем возрасте пошла. Мама вся поседела...
Они вышли из блиндажа. С передовой линии доносился привычный треск пулеметов, раскаты артиллерии. Из-за облаков выглянуло солнце.
— А как ты себя чувствуешь здесь, у танкистов?
— Хорошо. Они культурные ребята. Ты не думай, что я здесь только подавальщица... Я заведую библиотекой, всей бригаде доставляю книги.
Шура точно оправдывалась перед братом в том, что не участвует в боях.
— А ты совсем не изменился, Колька, наоборот, еще лучше стал,— сказала она, положив руки на плечи брата и глядя ему в глаза.— Береги себя...
— Шура, хорошая ты моя, родная!
Всегда немногословный, скрывающий свои чувства, Коля никогда так ласково не разговаривал с сестрой. Даже придя домой в день смерти Миши, Коля был сдержан, молчалив. Он молча постоял на могиле брата, побыл дома с полчаса, потом вместе с Аргамом пошел к двери: «Нам пора, мама».
— Коля, а где Аргам? — спросила Шура. Брат покачал головой.
— Убит?
— Числится пропавшим без вести. Они помолчали.
— Ох и обрадуется Ираклий, услышав о тебе! — сказал Коля.— Каждый раз, когда встречает меня, глаза у него делаются грустными, тебя вспоминает.
— А далеко он отсюда? Может быть, я попрошу разрешения повидать его? Как по-твоему?
— По-моему, проси.
— За день до эвакуации я долго искала его, когда узнала, что он ранен. Сперва сказали, что он в Новой Таволжанке, я поехала туда на попутной машине, а там говорят, что его перевезли в какой-то-госпиталь у хуторов Вовчи. Я — туда. Так и не нашла. Как он? Изменился? Помню, как в первый раз пришли вы к нам ночью во время разведки.
К ним подошли бойцы-пехотинцы.
— Давайте и мы с вами побалакаем,— сказал Бурденко.— Мы родные, посторонних тут нема.
— Шура, а Шура,— перебил Савин,— раз мы все родные, почему бы вам не вернуться в родительский дом, в наш стрелковый полк? А? Смените место работы!
— Что вы! Как же я танкистам об этом скажу?
— И говорить незачем,— вмешался Ухабов.— вы только согласитесь.
— Тихо, хлопцы, тихо,— сказал Бурденко,— не баламутьте дивчину, ровно чертяки. Вона на военной службе.
Подошли танкисты. Пехотинцы замолчали, как заговорщики. Танкисты позвали гостей обедать, сообщили, что полковник велел оставить пехотинцев в танковой части,— имеется такое указание.
V
Обед в блиндаже прошел весело. Савин острил, смешил до слез Шурину подругу-подавальщицу. Ухабов шепнул Савину:
— Если парторг согласится, я украду эту девушку.
— Как это? — удивился Савин.
— Наш медсанбат близко, там у меня знакомая сестра,— спрячем эту Шурку у нее и доставим Микаберидзе.
Веселый, услышав этот разговор, сердито вмешался:
— Ты что, спятил? Разве можно? Бурденко спросил у Веселого:
— Что там у вас случилось, шуму много, а драки нема?
— Пустое, ничего особенного,— ответил Веселый. Старшина поставил перед каждым гостем стакан
и налил водки.
— Давно стакана в руки не брал,— сказал Гамидов.
— Хозяин знает, как держать дом,— добавил Мусраилов.
— Товарищи,— обратился к красноармейцам Гамидов,— пусть кто-нибудь скажет хорошее слово.
— Ты и скажи,— предложил Бурденко.
— Нет,— отказался Гамидов,— тут есть старше меня.
Выбор пал на Тонояна. Он смущенно отказывался, но товарищи уговорили его. Что веселого может сказать Арсен в это трудное время? Он вспомнил сегодняшнее сообщение Совинформбюро: «Сталинград, Нальчик, Туапсе». А сколько городов и областей остались под немцем. Он вспомнил безрадостную карту...
Арсен встал, погладил усы.
— Ну, товарищи, что сказать... всем желаю здоровья, чтобы живы остались. Выпьем за тот день, когда мы освободим нашу Родину и все родные встретятся! За здоровье Коли и Шуры. Они сегодня всех нас порадовали. Всем солдатам желаю жизни и здоровья.
Простые слова Тонояна всем понравились. Савин подошел к Веселому, шепнул ему:
— Ты молчи, браток, мы ведь эту Шуру не в тыл хотим сплавить, а на передовую, это же не дезертирство.
— Все равно, без начальства нельзя.
— Я тебя об одном прошу,— умоляюще произнес Савин,— ты только молчи. Любовь, понимаешь?
— А «Тараса Бульбу» помнишь? — сказал Веселый.
— Чудак. Там этот Андрюшка полюбил классово чуждую, враждебную. Тоже мне, сравнил.
В блиндаж вошел полковник, все встали. Бурденко доложил, что бойцы уже пообедали и идут отдыхать.
— Довольны вы танкистами? — спросил полковник.
— Угостили нас, як дорогих гостей, товарищ полковник,— ответил Бурденко.
— Как родню,— добавил Савин.
— Конечно, вы нам родственники,— засмеялся полковник,— давайте вместе хозяевать?
— Пока хозяину не наскучили...
— Вот что... Оставайтесь у нас. Сейчас капитан Краснов укажет каждому из вас боевую машину, познакомит с экипажем танка, потом пойдете отдыхать.
Долго Шура ждала брата. Наконец Краснов отпустил красноармейцев на отдых.
Ивчук подошел к сестре, спросил, позволил ли ей полковник пойти в полк.
— Отказал,— грустно сказала Шура.— Рад, говорит, что неожиданно встретила брата. А посещение полка прошу отложить.
Подошел Ухабов и, по лицу Шуры поняв, о чем идет речь, проговорил:
— Конечно, отказал, бюрократ, так я и думал. Брат и сестра молчали.
— Знаете что, Шура? — обратился Ухабов к Шуре.— Я вас провожу в наш медсанбат, он с километр отсюда. Там есть славная сестра, она вас приютит, а я сообщу о вас политруку Микаберидзе. А захотите, там и останетесь, все равно будете служить в армии.
Шура и Коля удивленно посмотрели на него.
— Вы предлагаете мне бежать? — спросила Шура.
— Не бежать, а переместиться, это не преступление,— сказал Ухабов.
— Без приказа?
— Дело ваше,— ответил Ухабов.— А то просто пройдитесь до нашего медсанбата, оттуда можно с Микаберидзе связаться по телефону.
— Боюсь без разрешения.
— Да ведь за десять минут дойдем. Ну ладно, не хотите, дело ваше.
Ухабов зашел в землянку, лег возле Савина.
— Значит, не хочет? — шепотом спросил Савин.
— Ты спи, а я еще попробую ее уговорить,— ответил Ухабов.
Через полчаса он незаметно вышел из землянки.
После года окопной жизни теплая землянка показалась пехотинцам раем. Они уснули крепким сном, тем сном, которым спят усталые солдаты. Их не смогла даже разбудить сильная артиллерийская стрельба, какой давно уже не было на этом участке фронта.
— Встать! — крикнул капитан Краснов, входя в землянку. Теперь это был властный, командирский голос, а не голос гостеприимного хлебосола.
Пехотинцы повскакали с мест и, услышав могучий гром советской артиллерии, поняли, что час наступления пришел.
Капитан отдал команду, голос его звучал взволнованно и торжественно.
Бойцы вышли из землянки, выстроились. Началась перекличка.
— Тоноян! — сказал Бурденко.
— Есть.
— Гамидов!
— Есть.
— Мусраилов.
— Здесь.
— Веселый!
— Савин!
— Копбаев!
— Хачикян!
— Ивчук!
— Ухабов!
Бурденко еще раз громко повторил:
— Ухабов! Молчание...
Бурденко, едва сдерживая ярость, сдавленным голосом доложил капитану:
— Группа пехотинцев выстроена, товарищ капитан; отсутствует боец Ухабов.
— Здесь! — раздался голос Ухабова. Он, с расторопностью опытного, вымуштрованного солдата, вытянулся перед капитаном.
— Разрешите встать в строй, товарищ капитан?
— А где це вы булы? — сердито спросил Бурденко.
— Отлучился по естественной надобности, товарищ парторг.
— Товарищи! — обратился капитан к бойцам.— Мы двигаемся к исходным позициям, наша артиллерия стреляет только для того, чтобы скрыть от противника выход на исходные механизированных воинских частей. К танкам!
Бурденко повторил:
— К танкам!
А через минуту заревели моторы, и скованная льдом земля задрожала под страшной тяжестью бронированных машин.
Командир танковой части смотрел на движение танковых рот, батальонов, полков. Связисты снимали провода, штаб готовился перейти на западный берег Дона.
— Товарищ полковник,— смущенным голосом проговорил капитан Краснов,— по неизвестной причине отсутствует Александра Ивчук.
— Как это отсутствует? — удивился полковник.
— Ищем, ищем, и след простыл.
Полковник пожал плечами, размеренным шагом подошел к своему «виллису».
Большие, рыхлые хлопья снега беззвучно спускались на ветки деревьев, на холмы и поля, на головы и плечи солдат, на боевую сталь.
493
VI
...Шура разговаривала с подругой в землянке, рядом с кухней, когда ее неожиданно окликнул Ухабов:
— Можно вас на минуту? Шура вышла к нему.
— Ребята уснули, но мне не спится — из-за вас и из-за нашего политрука,— сказал Ухабов.— Ребята говорят, что он совсем иссох. Сейчас все отдыхают, мы можем с вами дойти до нашего медсанбата, а оттуда позвоним ему в полк. Сами сможете с ним поговорить. А потом решите, что делать. Сердце мое прямо болит за вас, честное слово. В медсанбате есть одна славная деваха — Мария, Мария Вовк, она моя знакомая, все для вас сделает.
— Погодите, погодите,— перебила его Шура,— я ее помню, она знает, что я искала Ираклия, она меня узнает.
— Вот видите, через десять минут будем там, а захотите, тотчас же вернемся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101