Дядюшка то посвящал его в обстоятельства дела по наследству старой княгини Билинской, то рассказывал об акциях (в том числе и акциях Суэцкого канала), которые достались в Париже наследникам Миколая Потоцкого. У молодого человека глаза разгорались, когда он слушал рассказы о всех этих акциях, трансакциях и столкновениях интересов. Его приводили в восторг подвиги, совершенные Ротшильдами или Терещенками в начале их великой финансовой карьеры. Адась уходил поздно, и дядюшка, разумеется тайком от жены, совал ему в карман несколько злотых. Размечтавшийся юноша еще долго бродил по освещенным улицам Варшавы. Унаследованная от дядюшки добродетель бережливости боролась в нем со стремлением пойти по стопам Гуца или Ярослава Потоцкого, иногда он даже заглядывал в какое-нибудь злачное место, где встречал своих состоятельных коллег по Высшей школе сельского хозяйства. Со временем он научился выуживать у своего дядюшки мелкие суммы на водку и втянулся в компанию блестящих корпорантов из помещичьих семей, которым отнюдь не импонировало приставленное к его фамилии слово «Пшебия».
От внимания Шушкевича не укрылось то обстоятельство, что за последние четыре года, то есть примерно с момента возвращения из Парижа, молодой Мышинский все чаще исчезал из Варшавы, из особняка на Брацкон, и подолгу, иной раз по месяцу, жил в Коморове. Эту неожиданную тягу к сельскому уединению Шушкевич решил употребить на пользу дела. Прежде всего он расторг договор о сдаче Коморова в аренду. Осенью 1930 года он переговорил с Янушем, и было решено продать часть упавших в цене бумаг, купить на эти деньги грузовик, построить в Коморове парники и теплицы, разбить большой фруктовый сад (черешни и вишни) и таким образом поднять доходность имения. Януш решил переселиться в Коморов и на оставшиеся деньги привел в порядок дом. Расставаясь с братом, Марыся Билинская расчувствовалась и подарила ему свой подержанный легковой автомобиль Всеми коморовскими делами усиленно занялся Адась Ленц-кий, и, хотя он постоянно жил в Варшаве, теперь стал все чаще и чаще появляться в усадьбе. Коморов находился в сорока пяти километрах от Варшавы, и за час оттуда можно было добраться до столицы. Ранней весной 1931 года Януш окончательно переселился в Коморов и чувствовал себя здесь не то чтобы счастливым, но, во всяком случае, очень спокойным.
VI
Весна и одиночество действовали на Януша успокаивающе, даже исцеляюще. Он ложился очень рано, еще задолго до конца длинного дня, и просыпался утром отдохнувшим. Затем читал вчерашние газеты и выходил во двор. Теперь за овином с южной стороны виднелся обширный черешневый сад; маленькие деревца, привязанные к кольям, тянулись четкими шеренгами, словно клетки на английском пледе. Возле сада белела металлическими ребрами новая оранжерея, повернутая одним боком к югу, с рассадником у входа. Это было царство нового садовника, бородатого Фибиха.
Фибих работал здесь с января; рядом с оранжереей уже виднелись плоские прямоугольники парниковых рам, а сразу же за нею возвышались два остроконечных конуса: куча чернозема и дымившаяся, как вулкан, куча перегноя.
Однажды мартовским утром, когда в вышине торопливо скользили недосягаемые и светлые облака, а небо между ними казалось белесым, как Северное море, Януш вышел в сад в особо приподнятом расположении духа. Два работника в комбинезонах опрыскивали черешневые деревца, а возле оранжереи маленький Метек Козик рубил хворост, которым ее еще слегка подтапливали. Когда Януш вошел в стеклянное сооружение, оттуда острее, чем обычно, пахнуло теплом и запахами земли и растений. Высокая сочная ботва помидоров уже кудрявилась у стен. В рассаднике сидел Фибих и пикировал мельчайшие, едва различимые невооруженным глазом ростки бегонии из одного ящика в другой. Фибих хотел, чтобы основой садового хозяйства Коморова стали цветы и ранние овощи. Под столом, вкопанные в песок, виднелись огромные корневища далии, выбросившие длинные бледно-зеленые ростки. Сейчас там возилась сестра Метека, очаровательная Хельця, которая обрезала ростки далии и сажала их в горшочки, а потом относила эти горшочки в оранжерею, где уже стояли декоративные драцены, бегонии и хеллеборусы.
Увидев Януша, Фибих прервал свое занятие и, держа в руке заостренную палочку, с улыбкой обратился к нему:
— Вот увидите, какие у нас будут осенью красивые цветочки.
Он отложил палочку и показал Янушу лежащие на клочке
бумаги семена стрелиции — черные блестящие зернышки, к которым были словно прикреплены пушистые хвостики оранжевого цвета.
— Это самый удивительный цветок из тех, что мы выращиваем,— сказал садовник.— Он похож на птичью голову.
Януш молча посмотрел па причудливые семена.
— И знаете, их очень охотно покупают.
— Ага,— недоверчиво буркнул Мышинский.
Хельця глянула на него из-под своего стола, продолжая обрезать ростки далии.
Тут вошел Метек и сказал Янушу, что какая-то женщина хочет его видеть. Януш удивился, Коморов был, по сути дела, захолустьем, и Мышинский не ждал никаких визитов. Он велел просить и пошел в оранжерею, в которой никого не было.
Когда вошла маленькая худая женщина, Януш сначала не узнал ее. Она протянула ему руку и, очень смущенная, жалобно улыбнулась.
— Вы меня не узнаете? Ничего удивительного. Мы не виде
лись десять лет, даже больше. Я Згожельская.
Янушу стало не по себе.
— О, это вы! — сказал он.— Нет, как же, помню. А что поделывает ваш отец?
— Отец умер,— ответила Зося Згожельская таким тоном, словно это произошло за несколько часов до их встречи. Потом добавила: — Шесть лет назад.
На минуту воцарилось молчание.
— Какая чудесная оранжерея! — вдруг сказала Зося, оглядываясь.— Давно вы ее построили?
— Нынешней осенью,— ответил Януш и замолчал в ожидании.
Но Зося облокотилась о стол с декоративными растениями и в молчании принялась теребить пестрый лист серебристой бегонии.
Эта ситуация раздражала Януша. Вообще Зося раздражала его еще в те времена, когда он покупал Коморов.
— Могу ли я узнать, что привело вас ко мне? — произнес он
весьма официально.
Зося посмотрела на него с грустью, и взор ее был ясен, как цвет сегодняшнего неба.
— Привели меня сюда разные неприятные вещи.
— О! — сказал Януш.— Что же это за неприятности?
— Не догадываетесь? Вы пустили нас по миру.
— Я? — Мышинский стремительно прижал руку к груди и почувствовал, что сердце у него забилось быстрее.
— Ну конечно. Вы купили у нас Коморов за марки, которые через несколько месяцев потеряли всякую ценность. Это вам наверняка хорошо известно.
— Но ведь не я покупал Коморов,— не задумываясь, возразил Януш.
— Что вы говорите, граф,— сурово сказала Зося, и в глазах ее сверкнул холодный огонек.— Как это не вы покупали Коморов? А кто подписал акт?
Януш понял, что сказал глупость.
— Разумеется. Нет, я не то хотел сказать...
— Вы приобрели у нас Коморов, расплатившись марками, на которые отец через несколько месяцев смог купить только два золотых обручальных кольца. Вот и все.
Она смотрела на него неприязненно и строго. Янушу стало неловко.
— Панна Зося,— сказал он,— вы не вышли замуж?
— Нет,— ответила она.
— Панна Зося,— продолжал он,— тут нет ни моей вины, ни злого умысла...
Зося мотнула головой.
— Здесь ужасно жарко,—сказала она.— И такой запах...
Молодая зелень помидоров действительно выделяла терпкий резкий запах, который растекался в сыром и горячем воздухе.
— Конечно,— добавила она, немного погодя,— вы не виноваты, но и мне неохота подыхать с голоду. Я без работы...
— А что вы умеете?
— Что умею? Ничего. Умею хозяйничать в Коморове... и то теперь бы, наверно, не справилась... с этими оранжереями и автомобилями... Но все-таки только на это я еще способна. Я приехала просить вас, чтобы вы взяли меня к себе в имение экономкой.
Зося робко посмотрела на него и зарумянилась. Она машинально дергала стебли аспарагуса, который стоял на столе декоративных растений. Януш спокойно отодвинул горшок.
— Не надо. Жалко растение,— сказал он.
Одним этим жестом он взял над ней верх. Она уронила руки и смотрела теперь на него не как человек, требующий ответа, а как робкая просительница.
— Представьте, в каком я положении, раз пришла к вам...
Тут все выглядит, как десять лет назад... только эта ненужная
оранжерея... Прошу вас... поймите. Я одна и без места, работы
нет... Куда ни пойду, всюду говорят, что кризис, и сразу же выставляют... Читаю объявления в газетах. Отец меня ничему не на
учил, а вы обманули нас и получили Коморов все равно что
даром...
Януш возмущенно пожал плечами.
— Но ведь это же так, признайтесь!
Януш пришел в ярость.
— Ну хорошо, признаюсь,— сказал он.— Я преднамеренно обманул вас, прикарманил Коморов, довел вас до нищеты. Чего вы от меня хотите?
— Возмещения убытков.
— Я не могу предложить вам места в Коморове,— продолжал Януш холодно и невозмутимо,— но, если узнаю о какой-либо вакансии, дам знать. Ваш адрес?
— Я живу в Кракове.
— Вы специально приехали сюда?
— Да, на последние деньги,— прошептала Зося, опуская глаза.
— Это верх остроумия,— с издевкой заметил Януш,— тратить последние деньги на какую-то безумную затею. На какой улице вы живете?
— На Сальваторе. Улица Гонтины, два.
На глазах у нее блестели слезы. Янушу стало жалко ее.
— Возвращайтесь в Краков. Сколько стоит билет?
— Четырнадцать семьдесят пять.
Голос Зоей дрогнул, когда она называла эту сумму.
— Пожалуйста, вот сто злотых.— Януш подал ей банкнот.—
Возвращайтесь в Краков. В случае чего я извещу вас.
Зося взяла деньги, отвернулась вдруг от Януша и, склонившись над бегонией, расплакалась.
— Успокойтесь,— проговорил Януш безучастно, но взял молодую женщину за руку. Ему доставляло удовольствие говорить ей неприятности.—Не стоит плакать.
— Я знаю, что не стоит,— сказала Зося, пытаясь унять слезы и все еще пряча лицо от Януша,— но все это меня уже так измучило...
— Я постараюсь что-нибудь сделать для вас,— произнес Януш, на сей раз помягче.
— Ну, мне пора,— шепнула Зося, вытирая глаза платком, который она неловко вытащила из дешевой сумочки.
— Вы пришли пешком? — осведомился Януш.
— Да. Из Сохачева.
— Я велю отвезти вас.
— Не нужно.
Януш, недовольный, посторонился, давая ей дорогу.
— Я велю запрячь лошадей.
— Благодарю, я вернусь пешком.
Она подала руку, которую Януш поцеловал.
— До свиданья.
— Сейчас я отвезу вас.
— Нет, нет. Как жарко в этой оранжерее. Когда поспеют помидоры?
— Фибих говорит, что в первых числах мая.
— О, тогда они будут в цене.
— Ну, посмотрим. Это только первый год, на пробу... Хотя Фибих опытный садовник.
Зося проследовала через оранжерею, вышла и тут, словно вспомнив о цели своего прихода, церемонно склонила голову в черной шляпке, прощаясь с Япушем, быстрым шагом пересекла двор и свернула на Сохачевскую дорогу. Януш хотел открыть гараж, но ключи остались дома. Он вернулся к себе и послал наконец за шофером Феликсом. Пока подали машину, прошло порядочно времени. Зосю они догнали, по крайней мере, в километре от Коморова. Дорога была грязная, и Зося испачкала ботинки и чулки. Януш усадил ее в машину почти силой, но в пути она немного оживилась. Разговаривали о погоде.
Проехав через местечко, они подкатили к вокзалу. Поезд на Варшаву должен был подойти с минуту на минуту. Януш еще раз попрощался с Зосей и еще раз спросил адрес. Записал его в свой блокнот. И, вернувшись домой, не только не пожалел, что потратил массу времени на пустую болтовню со странной девицей, а, напротив, пришел в хорошее расположение духа и, помогая Фибиху в оранжерее, тихонько насвистывал.
— Садоводство всегда способствует хорошему настроению,— сентиментально заметил Фибих.— Только не забудьте насыпать на дно горшочка цветочной земли для этой рассады.
VII
Шел год за годом, а в отношениях Марии Билинской и Кази-межа Спыхалы ничего не менялось. По-прежнему Спыхала, переведенный обратно в центральный аппарат министерства, делал вид, что проживает на Смольной, и чувствовал себя по-прежнему неудобно, неловко, нехорошо. Все то же притворство перед прислугой, перед самим собой. Законной жене еще можно изменить, но как изменить жене мнимой, ненастоящей? Ведь считалось, что их с Билинской связывала только «любовь». Фактически же любовь давно перешла в простую привязанность. Алеку исполнилось лишь тринадцать лет, до его совершеннолетия оставалось еще восемь, а думать о браке они могли лишь тогда, когда ему исполнится двадцать один год. Оба они хорошо знали об этом, но предпочитали этой темы не касаться. Такое положение страшно тяготило Казимежа. А тут еще прибавились материальные трудности. Пока он жил в Париже, ему вполне хватало заграничного жалованья и тех средств, которые отпускались ему на представительство. Но на родине он получал только свое скромное жалованье, а тот необычный образ жизни, который ему приходилось вести, требовал больших денег. К тому же в те времена коренным образом изменился и весь стиль жизни высших чиновников — касты, к которой теперь принадлежал и он сам. Все его коллеги, нажив состояние, несмотря на кризис и тяжелое хозяйственное положение страны, сорили деньгами. Они приобретали виллы и имения разоренных помещиков, а главное, прожигали жизнь, играли в карты по крупной. Спыхала, издавна привыкший к скромным расходам, не так уж много тратил на себя лично. Время от времени приходили умоляющие письма от отца, которого он переселил с железнодорожной станции на маленький фольварк неподалеку от Городенки, но и отцовские просьбы он удовлетворял кое-как. В Париже Спыхале удалось даже сделать небольшие сбережения, он вложил их, как тогда было модно, в акции солидных фирм. Но сейчас стоимость и этих акций падала с каждым днем. Бумаг этих он пока не трогал, хотя и стал понемногу влезать в долги. Адась Ленцкий доставал для него ссуды у каких-то евреев, а может быть, эти деньги подсовывал своему племяннику сам Шушкевич в расчете на кабальный процент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86