Но собака не удовольствовалась лаской. Она все стояла возле их столика, очень жалкая, и, даже когда они встали и пошли, не двинулась с места, а только смотрела им вслед фарфоровыми кукольными глазами навыкате и мерно помахивала желтым облезлым хвостом.
Вечером у Гани Эванс собралось небольшое, но «весьма избранное» общество. Януш, как всегда в таких случаях, чувствовал себя одиноко, неприкаянно и дивился Эдгару, который развлекался, смеялся и слегка флиртовал с хозяйкой. Во фраке он выглядел великолепно. У Януша, разумеется, выскакивала запонка из манишки, и ему постоянно приходилось ее поправлять, так что в конце концов возле петельки образовалось темное пятно. Это не давало ему покоя.
Когда уже все собрались и музыканты приготовились исполнить квартет (первым номером был квартет Гайдна), вошел какой-то господин во фраке с подчеркнуто закругленной линией и пышном белом галстуке. Януш с изумлением узнал в нем Нево-лина. Тот не заметил его, и они не раскланялись. Музыканты настроили инструменты, и сразу зазвучала музыка.
Во время исполнения квартета Гайдна Януш, немного скучая, разглядывал присутствующих. Сидели в большой гостиной, а не в той, где Ганя Эванс пела Янушу арию из «Тоски». Гостей собралось не более двадцати: несколько очень красивых женщин, Анна де Ноай, как всегда, в коричневом тюрбане, старый Пенлеве, Павлова-Клемансо — старая венская еврейка в голубом бархатном платье, еще несколько дам. На всех лицах отражалась скука, которую старались скрыть из вежливости. Музыка совершенно не интересовала гостей. В темном углу Януш разглядел маленького сухощавого человека с пышной гривой волос, единственного из всех присутствующих, который, казалось, наслаждался Гайдном. Веселые пассажи скрипок и повторы основной темы отражались на его худом лице и в больших черных глазах, оттененных оправой очков. Еще до концерта Шиллер сказал Янушу, что это и есть известный ученый Марре Шуар, физик, выдвинутый на Нобелевскую премию. Тот самый, который, по словам Эдгара, фотографирует расщепленные атомы. Радостная музыка Гайдна доставляла ему явное удовольствие.
Едва раздались первые звуки квартета Шиллера, Япуш почувствовал что-то необычное. Все слушатели словно нахохлились, оробели. «Если бы они были птицами,— подумал Януш,— то взъерошили бы сейчас перья, как филины». Враждебная атмосфера, мгновенно возникшая, передалась музыкантам, и они, не уверенные в успехе, играли квартет Эдгара как-то скованно.
Януша тоже поразило это произведение, ни на что не похожее, не укладывающееся ни в какие рамки. Оно выражало какой-то не доступный сейчас ему мир, но, исполняемое артистами явно вопреки их музыкальным вкусам, звучало скорее жалко. Януш смущенно опустил глаза, потом поднял их и взглянул на Эдгара. Тот сидел в первом ряду, очень спокойный, невозмутимый, и с легкой усмешкой под коротко подстриженными усами курил сигарету. Первая часть квартета была крайне сложной. По своему многоплановому звучанию она напоминала скорей симфонию, а не квартет. Януш был так ошеломлен неожиданным впечатлением, которое на него произвел квартет Эдгара, что вторую и третью часть пропустил мимо ушей... Однако его забавляла реакция Шуа-ра. Квартет Шиллера привел ученого в экстаз; он закатывал глаза, закрывал их рукой и наконец во время исполнения части, написанной в ритме мазурки, принялся слегка притопывать.
Когда музыканты кончили играть, раздались скупые аплодисменты. Януш подошел к Эдгару. И лишь в этот момент понял, что его произведение кажется непонятным из-за своей необычности и что квартет этот нечто новое, неожиданное и великолепное.
— Эдгар,— сказал Януш, опуская руку ему на плечо,— зачем ты позволил играть эту вещь здесь? Ведь это ужасно! И вообще — как мы очутились здесь? Ведь только мы с тобой тут люди.
— И Шуар,— усмехнулся Эдгар.
— Остальные — манекены.
Но в этот момент к ним подошла миссис Эванс и обратилась к Шиллеру с пылкими провинциальными комплиментами. Януш обернулся к Неволину. Тот смотрел на него, удивленный и как будто немного испуганный. Потом протянул руку, словно извиняясь, но не произнес ни слова.
— Валя,— шепнул Януш,— рад тебя встретить. Я видел тебя в чайной на выставке. Слышал, как ты пел.
— Видел мою жену? — спросил Неволин каким-то сдавленным голосом.
— Видел и слышал,— сказал Януш.— Поет, как ангел...
Миссис Эванс пригласила всех в буфет. Гостей было так мало,
что они пододвинули стулья и уселись вокруг стола, сервированного «a la maniere polonaise» l.
Януш оказался рядом с Неволиным. Но разговор у них как-то не клеился, и только после нескольких бокалов шампанского Неволин преодолел сковывавшую его неловкость. Теперь он бойко орудовал вилкой, накладывая себе закуски. Он был голоден.
Януш почувствовал, как у пего кольнуло в сердце, и машинально налил Неволину еще вина, Неволин чокнулся с ним и вдруг заговорил. В болтовне его было что-то невыносимое — болезненное самобичевание и цинизм и нечто такое, от чего у Япу-ша сжималось горло. Он слушал Неволина, не перебивая, только время от времени подносил к губам бокал и отпивал глоток вина.
— Ты видел Ариадну,— говорил Неволин.— Я знаю, видел
вас в той чайной, ты был с ней, я знаю... Она говорила обо мне
ужасные вещи. Верно? Говорила ужасные вещи... Она меня ненавидит. Так всегда бывает: если кто кого предаст, то потом его ненавидит. Ты не согласен? Она меня предала... Ты думаешь, это я ее бросил?.. Куда там к черту... Это она меня выгнала. Понимаешь? Выгнала... Ну, словом, я так себе, ни то ни се, ничего особенного...
В голове у Яыуша звучала первая фраза квартета, он видел, как по другую сторону стола Шиллер разговаривал с миссис Эванс, и вдруг почувствовал, что в светлых глазах этой женщины мог бы обрести спасение от тех черных, восточных глаз. Он хотел прервать разговор с Неволиным, но это не удалось — пьяный Валериан разболтался вовсю:
— Ты думаешь, что я могу так жить? Ну ладно, жена. Что
там жена? Она поет, поет,— протянул он,— прекрасно поет, ма
лость подучить — и прямо в оперу. А на что учить? Денег у меня
нет, а надо бы... Ну и что? Да, жена. А она, проклятая, бродит за
мной, словно тень. Где бы наш хор ни пел, она тут как тут... Где
мы, там и она, если не вечером, то в полдень... И смотрит на меня
своими глазищами. И, кажется, съесть готова, и неизвестно, любит
она меня или ненавидит. А может, попросту презирает...
Валериан вдруг со стуком поставил бокал — миссис Эванс взглянула, не разбился ли он, а потом вернулась к беседе с Эдгаром. Януш почувствовал усталость и раздражение. Он сказал Не-волину:
— Мне трудно тебя слушать, музыка слишком подействовала
на мои нервы.
Неволин грязно выругался.
— Музыка, черт побери, тебя нервирует, а жизнь не нерви
рует? Ты думаешь, я ничего не знаю? Я о тебе все знаю!
Януш, уже направившийся к миссис Эванс, остановился и обернулся к Неволину.
— Знаешь,— неторопливо произнес он,— я видел Володю. Он
велел тебе кланяться.
Неволин открыл рот и замер с бокалом в руке. В его глазах мелькнул не то страх, не то ненависть. Потом он снова резким движением поставил бокал на стол. На этот раз тонкое стекло не выдержало, разбилось, шампанское разлилось по вышитой скатерти. Воспользовавшись общим замешательством, Януш покинул своего собеседника и подошел к Шиллеру. Миссис Эванс принялась спасать залитую вином скатерть. «По одному этому в ней узнаешь Ганю Вольскую»,— подумал Януш.
— Идем отсюда,— сказал он Эдгару.— И зачем ты позволил играть этот квартет здесь?
— Подожди минутку,— усмехнулся Эдгар,— я обещал Гане, что поеду с ней...
Януш испытующе взглянул на композитора.
— Ах, вот что,— проговорил он,— ну, тогда я пойду. Я обещал Янеку зайти к нему пораньше. Хорошо бы лечь спать до двенадцати.
Он повернулся на каблуках, ни с кем не прощаясь, юркнул в переднюю, разыскал свою шляпу и, с силой хлопнув дверью, вышел на лестницу.
Только на улице Януш почувствовал, что у него основательно кружится голова от вина и от злости.
XIII
На следующий день рано утром он зашел к Янеку. Тот уже ждал его, и они, не мешкая, отправились в путь. Спустились в метро. Здесь было душно, приторный запах соснового экстракта, распыленного в воздухе, не облегчал дыхания, а в поездах царила давка. Мышинский и Янек попали в не очень переполненный вагон. Пассажиры здесь ехали весьма своеобразные. В одном углу высокий молодой человек читал спортивный журнал, в другом священник разрезал перочинным ножом книгу «Contre la Russie» l. Януш обратил внимание на мальчугана, который учил наизусть стихи из учебника. С унылым видом повторял он фразы, заглядывал в книжечку и снова читал по памяти. Януш прислушался. Мальчишка по-детски неосмыслеппо бубнил Расина.
Януш улыбнулся своим мыслям. Заметив это, Янек ответил ему улыбкой, и Мышинский почувствовал вдруг прилив симпатии к этому рабочему парню.
— Чему вы смеетесь? — спросил он.
— Рад, что вижу вас, дорогой...— сказал Вевюрский.
— Правда? — Януш был благодарен ему за простодушный ответ.
Напирающая толпа разделила их, в вагоне сделалось тесно. Никто, однако, не терял хорошего расположения духа. Так они доехали до Порт де Лила и вышли вместе со всеми. Вевюрский прочел адрес, который был у него записан на клочке бумаги.
— О, видимо, далеко,— сказал он,—у самого собора.
Это был рабочий район, но отнюдь не из романов Золя. Януш видывал возле Порт де Версаль или Клиньянкур такие кварталы, серые и зловещие, с суетливыми поблекшими обитателями. Тут все выглядело иначе: небольшие домики стояли на некотором расстоянии друг от друга, встречалась даже зелень, цветы, чего в тех кварталах и в помине не было.
Они отыскали, как было указано в адресе, невысокое белое здание и вошли в квартиру на первом этаже. Их встретила молодая очаровательная девушка лет двадцати в белом фартуке и темном платье.
— Я специально осталась дома, чтобы продавать билеты на это представление,— сказала она.— Это будет чудесно...
— Но сюда, наверно, мало кто приходит? — спросил Януш.—» Слишком уж далеко ехать за билетами.
— О, что вы, билеты уже почти раскуплены, и все больше нашими. Понимаете, всем страшно интересно: Ромен Роллан!
Имя это она произнесла таким тоном, каким ксендз провозглашает имя святого.
— Видите ли, я иностранец,— сказал Януш,— и мне бы хотелось знать: популярен ли у вас Ромен Роллан?
— Популярен? — повторила девушка с наиграпным удивлением.— Мы просто любим Ромена Роллана, по крайней мере, что касается нас, французских рабочих.
— А почему? — спросил еще Мышинский, удивляясь собственной навязчивости.
— Ну, потому, что он против капиталистов... и против войны. А война — это самое страшное зло, какое только есть на свете!— убежденно воскликнула девушка.
— А если рабочие начнут войну против капиталистов? — снова спросил Януш, украдкой взглянув на Вевюрского.
— Война — это наихудшее зло, какое только есть на свете.
Януш заплатил за билеты, с удивлением обнаружив, что стоят
они довольно дорого. Как рабочие могут позволить себе такие расходы? Но удивление его достигло вершины на другой день — на спектакле. Ему было мучительно стыдно перед Янеком, который сидел рядом и без конца задавал вопросы. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Даже Януш с трудом разбирался в громоздкой символике пьесы Ромена Роллана, вдобавок поставленной еще с исключительной «изобретательностью». Одни актеры выступали только в виде теней на экране, других заменяли куклы, а третьи появлялись перед публикой и играли «взаправду». Зрители, разумеется, ничего не понимали, но принимали спектакль по-разному. Первые ряды партера и ложи великолепного современного зала, где давалось представление, заполняла публика, которая легко могла приобрести весьма дорогие билеты. Это были парргж-скпе снобы, дамы, блистающие брильянтами и мехами, как на большом спектакле в опере. На ярусах же и в задних рядах теснились обитатели предместий, соседи мадемуазель Андре, которая продавала им билеты. Януш полагал, что купил слишком дорогие билеты, поскольку сидел с Вевюрским в самом центре, среди «родственников», как он шутя подумал про себя. Яне Вевюрской спектакль даже понравился. Особенно забавляло ее, что куклы говорили человеческими голосами и что на большом белом экране, который украшала сломанпая колонна из серебряной бумаги, появляются говорящие тени. Но сам Вевюрский был возмущен.
— Дорогой мой,—сказал он Янушу во время действия и к
тому же довольно громко,— что они тут нам показывают? На что
это похоже?
Януш украдкой поглядывал на других рабочих и на их спутниц. Они сидели, внимательно глядя на сцену, но лица их выражали удивление и глубокое разочарование. Они пришли сюда ради Ромена Роллана, своего любимого писателя. Им чудилось, что где-то там, наверху, есть человек, который борется пером за их дело, они верили, что Ромен Роллан борется. А теперь они увидели пустоту. «Лилюли» оказалась иллюзией, и им не оставалось ничего другого, как бороться самим. Писать же они не умели. Япек Вевюрский то и дело хватал Япуша за колено и повторял растерянно:
— Ну и что? Ну и что? Что это значит? Зачем они нам это
показывают? А? Вы это понимаете?
Януш понимал, что все было сплошным недоразумением — пьеса, ее постановка, вся эта работа известного режиссера-коммуниста, который, вероятно, рассчитывал поразить еще одну разновидность снобов. В зале царила гробовая тишина. Януш с трудом улавливал наивную, но вместе с тем туманную символику поэмы и кусал губы от стыда за писателя, актеров и за рабочих, которые должны были принимать на веру подобные вещи.
Представление тянулось до бесконечности, в зрительном зале было очень душно. В антрактах почти никто не вставал с места. Януш заметил, что Вевюрская под конец слегка вздремнула. Но Янек никак не мог успокоиться, он был взбешен и до самого окончания спектакля на чем свет стоит ругал постановку, французов и организаторов этого представления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86