— Что это такое? — недоверчиво спросила Ариадна, перед носом которой маячило блюдо с высокой, слегка курившейся бабкой, Ей не хотелось первой бросаться в атаку.
— Бери, бери скорее, а то осядет,— сказал Виктор.
Лакей, на лице которого не дрогнул ни единый мускул, с
презрительной миной внимательно наблюдал, как Ариадна погрузила вилку и ложку в бока бабки. Словно кровь и внутренности из бока раненого оленя, хлынули мороженое, крем и разноцветные кусочки фруктов.
— Это просто феноменально! — воскликнула Ариадна, торопливо наполняя тарелку этой сложной смесью. Тут же рядом с ней очутился серебряный соусник, который лакей держал в другой руке.
— А это что? — спросила Ариадна.
— Персиковый соус,— пояснил Гданский,— якобы обязательная приправа к этому блюду. Пожалуйста... Отведай!
Виктор взял десерт последним, зачерпнул не более ложки бабки «a la polonaise» и теперь нехотя ковырял вилкой в тарелке; он не любил сладкого.
— Возвращаясь к Раисе и Жаку,— сказал Гданский,— я думаю, что они ошибаются. Они не знают тебя так, как я... Известно ли вам,—обратился он к Янушу,— что Ариадна намеревается уйти в монастырь?
— Я уже слыхал об этом,— сказал Януш,— но не хотел верить.
В голосе Мышинского прозвучал такой холод, что Ариадна подняла глаза и пристально на него посмотрела. Ему показалось, что она только сейчас узнала в нем того прежнего Януша, каким он был девять лет назад.
— Ибо мне думается,— продолжал Виктор,— что можно все-таки сочетать жизнь праведника с трудами на поприще искусства. Я не понимаю этого скоропалительного бегства в монастырь.
Жизнь во Христе может сочетаться с мирскими занятиями, сам
Маритен не раз это повторял.
Только теперь Януш понял, что Жак и Раисе, столь фамильярно упоминавшиеся, были супруги Маритен и что его собеседники, возможно, с умыслом подчеркивали свои близкие отношения со столь выдающимися католическими деятелями, а он этого не оценил.
— Я, например,— без умолку разглагольствовал Виктор,— всегда выезжаю летом на два-три месяца в Лурд. Ухаживаю за больными, которых попросту некому носить к гроту, ведь их там сонмище. Надеюсь, что моя работа в Лурде, а она довольно тяжелая, полностью искупает мою мирскую жизнь и является достаточной компенсацией за грехи...
— За все ли? — спросила вдруг Ариадна с двусмысленной улыбкой.
— Ты злая! — воскликнул пискливым голосом Гданский и
рассмеялся.
В эту минуту лакей принес во второй раз остывшую теперь бабку. Ариадна снова положила себе солидную порцию. Януш тоже.
— Ты меня абсолютно не понимаешь,— возразила она Виктору, продолжая есть и от удовольствия облизывая губы.— Мирское несовместимо с жизнью во Христе. Либо одно, либо другое. Я уже давно об этом думала...
— Может, еще в Одессе? — спросил Януш.
— Представь себе, даже в Одессе. Правда, там я думала о православном монастыре, который, возможно, поэтичнее католического...
— «Стоны, звоны, перезвоны...» — начал декламировать Януш стихотворение Городецкого.
— Как ты все помнишь! — произнесла с оттенком недовольства Ариадна.
— Ты даже не представляешь, как я все помню,— вдруг серьезно сказал Януш, по тут же вернулся к прежней теме: — Значит, ты полагаешь, что монастырь чем-то поэтичен?
— Патер Бремон,— сказал Виктор,— считает, что поэзия и религия едины. Знаешь ли ты...
— Патер Бремон ошибается,— перебил его Януш,— монастырь не поэтичен, во всяком случае, не так, как вы это себе представляете. Мой дядюшка был монахом-базилианцем.
— Базилпанец — это другое дело,— бросил Виктор.
— Много ты понимаешь! — воскликнула Ариадна.
Все встали из-за стола. Лакей распахнул массивную дверь в гостиную. Там их ждал сюрприз: под резным распятием, на диване персикового цвета, сидела мать Виктора, старая Гданская, и в хитроумной серебряной кофеварке варила кофе.
Гданская, некогда известная красавица, ныне была маленькая, худенькая, увядшая особа с испуганным взглядом, крашеными волосами и манерами четырнадцатилетней девочки. Несмотря на все это, Януш даже как-то обрадовался ей — он всегда питал слабость к пожилым дамам, матерям своих друзей.
Поздоровавшись, Гданская обратилась к Виктору.
— Мой дорогой, заходил этот Сандро.— Она показала на
портрет полуобнаженного юноши, висевший рядом с распятием.—Хотел повидаться с тобой. Но я сказала, что у тебя гости.
Придет позднее. На редкость милый юноша,— добавила Гданская, обращаясь к Ариадне.— Несмотря на разницу в возрасте,
они с Виктором дружны, как братья. Правда, Виктор? — Она широко раскрыла глаза, как птица, проглатывающая муху.— Сандро
помогает ему в студии.
Виктор молча смотрел в окно.
— Вы постоянно живете в Париже? — спросил Януш. Но Гданская вдруг подпрыгнула на диване и закричала.
— Ах, ах, кипит, кипит! Убежит кофе!
— Надо завернуть!—воскликнул Виктор.
Януш молча повернул ручку кофеварки и погасил пламя горелки, задвинув серебряный кружок.
— А я вот никак не могу на это решиться,— сказала Гданская, вздыхая.— Как только закипит, я сразу же пугаюсь, и
кому-нибудь приходится меня спасать.
Януш улыбнулся.
— Значит, вы не можете самой себе готовить кофе.
— Вот именно. Это обычно кончается катастрофой.
Она налила всем кофе; пили, сидя у низенького столика. Ариадна хмуро уставилась в пространство, не произнося ни слова.
— Вы спросили, давно ли я живу в Париже? — вспомнила Гданская.— Нет, я живу в Лодзи, но каждый год приезжаю сюда к Виктору на пять-шесть месяцев. В Лодзи у меня второй сын, внучата, семья. У моего старшего сына фабрика... Впрочем, у нас есть дом и в Варшаве.
— Вы живете в Варшаве?
— Немного здесь, немного там. Для детей полезнее в Варшаве. Викторека я вырастила в Варшаве, он был такой болезненный.
Януш с некоторым недоверием оглядел мускулистую, стройную фигуру Виктора, его прямую и мощную шею, ассирийскую голову — точеный профиль Виктора вырисовывался на фоне красноватого витража.
— В Лодзи постоянно свирепствуют эпидемии детских болезней,— продолжала Гданская, беспомощно разводя маленькими ручками, на которых густой россыпью сверкали бриллианты.-— Дети там мрут как мухи... Я не могла держать Викторека в таком городе...
— Ну, и благодаря тебе я отвык от Лодзи,— сказал Виктор.— Не могу уже там жить. Вы знаете,— обратился он к Янушу,— в Лодзи любая картина покрывается за три месяца слоем черной сажи в палец толщиной, и отмыть ее уже невозможно.
— А тем более легкие! — воскликнул Януш и, вдруг поперхнувшись, закашлялся.
Панп Юлия Гданская вскочила с дивана.
— У вас кашель, граф? Сейчас я вам дам великолепное
средство от кашля. Примите два порошка, и кашля как не бывало. Это порошки доктора Ландсберга... Какой доктор! Вы знаете его, граф? Вот это доктор!
Гданская торопливо выдвинула маленький ящичек секретера в стиле Ренессанс, вытащила из него коробку, наполненного пакетиками с аптекарскими снадобьями, и принялась быстро перебирать их.
— Может, у вас слабое сердце?—спросила она Януша.— У меня есть чудодейственные порошки доктора Ландау. Это тоже светило! Только по другой части...
— Но мама.— произнес с легким раздражением Виктор,— Януш совершенно здоров...
— В самом деле, я только поперхнулся,— пытался защищаться Януш.
Но все было напрасно. Мышинскому пришлось немедленно принять один порошок от кашля — Гданская позвонила, велела лакею (называя его «мой Валентин») подать стакан воды, а затем все-таки сунула Янушу в карман маленькую коробочку с порошками.
— Вы будете благодарить меня,— заверила она,— вот увиди
те. Только принимайте.
Ариадна не проронила ни слова. Она встала и, взглянув на часы, сказала, что должна встретиться по срочному делу с самой Ланвен. Пора уже обсудить моды осеннего сезона.
Виктор тоже поднялся.
— Знаешь что,— сказал он,— тебе не хватает такой добродетели, как любовь к ближнему,— charitee.
Ариадна подняла на него удивленный и полный недоумения взгляд.
— А тебе? — спросила она.
— Я никогда не скучаю,— возразил Виктор.
— Потому что упиваешься самим собой,— сказала Ариадна и обратилась к Янушу: — Я позвоню тебе послезавтра утром. Мне бы все-таки хотелось поговорить с тобой,
Януш слабо улыбнулся.
— Как хочешь,— прошептал он,— но стоит ли?
Виктор посмотрел на них с легким удивлением, словно только теперь заметил, что этих людей что-то связывает. Но тут же спохватился и поцеловал Ариадне руку.
— Au revoir, madame — сказала она папи Юлии.
— Au revoir, comtesse — ответила старуха Гданская и с преувеличенной сердечностью пожала ей руку.
Виктор проводил Ариадну до передней и вернулся на прежнее место под распятие.
— Вы слыхали, граф,— обратилась Гданская к Янушу,— что эта сумасшедшая хочет уйти в монастырь?
— Мама,— сказал Виктор,— что ты говоришь?
— Я понимаю всякие причуды,— сказала мама Гданская,-— но в монастырь! Ну и ну!
— Действительно,— заметил Януш.— А вы не знаете, как это пришло ей в голову?
Виктор зевнул.
— Не думайте, что у нее легкая жизнь. Parmi cette f acticite...'
— А вам не кажется, что это тоже «factice»?
— Ах, она просто сумасшедшая,— пожала плечами Гданская.— Вот уж не хотела бы я, чтобы мой Виктор на ней женился. Хоть она якобы и графиня.
— Она почти такая же графиня,—сказал Януш,— как и я. Ее отец был полицмейстером в Одессе!
— Tant pis,— проворчала Гданская,— а она хочет здесь делать la pluie et le beau chour...3
— Le beau temps,— поправил Виктор.
— Как этот Неволин сбежал от нее,— прошипела Гданская,— так она сразу в монастырь. На меньшее не способна — только в монастырь... Графиня...
— Да, кстати,— отозвался Януш, вдруг сообразив, что он проглядел самое главное в жизни Ариадны,— что случилось с Неволиным?
— Женился на молоденькой русской, сказал Виктор,— теперь поет в хоре русской чайной в предместье Сеит-Оноре.
— Ах, вот оно что,— протянул Януш. А сам подумал: «Господи, какой я идиот».
И Януш попрощался с Гданскими. Пани Юлия попросила, чтобы он сопровождал ее на какой-то благотворительный концерт, но Януш отговорился недостатком времени.
— Жаль,— сказала она,— но, я надеюсь, мы встретимся на концерте Падеревского? Правда?
— Да, я там буду. Моя сестра достала билеты через посольство.
— А мы еще два месяца назад получили билеты,— сказала Гданская.— Этот Сандро, приятель Виктора, такой предусмотрительный!
Януш очутился на улице, залитой теплым, даже слишком прекрасным солнечным светом.
«Господи, какой я глупец,— сказал он самому себе,— ведь я о ней ничего не знаю. У нее была своя жизнь все эти долгие годы, а я веду себя так, словно ничего не изменилось! Как я мог даже думать о ней!»
Но он думал о ней весь этот день и весь следующий, вплоть до ее телефонного звонка.
VII
Концерт Падеревского состоялся в просторном зале театра, который принадлежал Гане Вольской. Сбор от этого концерта был предназначен на благотворительные цели, и супруга польского посла приложила большие старания к тому, чтобы заполучить помещение бесплатно, но это ей не удалось. Американская миллионерша, вернее, ее импресарио, запросил обычную цену — весьма солидную. Несмотря на дорогие билеты, зрительный зал был переполнен. Ожидалось присутствие президента Речи Посполитой с супругой и королевы Елизаветы Бельгийской. Концерт назначили на три часа. Был погожий апрельский день, и каштаны на Кур ля Рен с зажженными свечами соцветий стояли так же выпрямившись, как мощные фигуры национальных гвардейцев, застывшие на лестнице театра в сверкающих нагрудниках и киверах с конскими хвостами. Президент прибыл минута в минуту. Посол с супругой встретили его внизу, в вестибюле, и повели наверх. Посол вел супругу президента. Президент со старомодной галантностью подал руку супруге посла, украшенной разлохмаченными черными перьями. Она обернулась назад и громко, так что слышали все окружающие, сказала префекту полиции:
— Скажите королеве, чтобы она подождала нас. Мы спустимся тотчас же.
Спыхала, увидев посла с супругой, входящих в ложу для почетных гостей вместе с президентом и его «половиной», встревожился за судьбу королевы. Его опыт советника посольства подсказывал ему, что тут может получиться какая-нибудь неловкость, а этого, как всякий настоящий дипломат, он боялся пуще всего. Поэтому он устремился на входную лестницу, которая круто подымалась вверх, как в греческом храме.
Тревога Казимежа была вполне обоснованной. По широкой лестнице поднималась невысокая женщина, хрупкая и худощавая, но тем не менее величественная. На фоне огромной толпы, заполнившей вестибюль, она выглядела несколько сиротливо; широкая лестница была совершенно пуста, на нее, кроме королевы, никого не пустили. Гвардейцы, стоящие по обеим сторонам лестницы, узнав королеву, сами сообразили, что делать (префект полиции куда-то помчался встречать свое начальство), и приветствовали ее без приказа, вразнобой стуча и бряцая саблями, шпорами и каблуками. Спыхала, подойдя, склонился в глубоком поклоне. Королева подала ему руку. Спыхала извинился, сказав, что посол с супругой только что проводили в ложу президента. Это было уж совсем некстати. Королева пропустила мимо ушей тираду Казимежа и, грациозно шествуя по лестнице, обратилась к нему:
— Вы знаете, каждый концерт Падеревского для меня огромное переживание! Я так волнуюсь, словно сама должна выйти на эстраду. А предвкушая впечатление от музыки, начинаю волноваться еще больше. Особенно когда он играет Шопена.
— Majeste ,— это великий артист,— сказал Спыхала, подымаясь по лестнице па шаг позади королевы.
«Вот бы отец меня сейчас увидел!»—мелькнуло у него в голове.
На верху лестницы появился польский посол в Брюсселе. Спыхала передал августейшую особу его попечению. Посол метнул на Казимежа такой взгляд, как будто это по его вине королева оказалась в одиночестве, и отнюдь не оценил того, что Спыхала, собственно говоря, кое-как спас положение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86