.. Я к чему: урка -- не
свинья, зажираться ему -- неправильно, забудет о тех, кому голодно и холодно
в бурах да трюмах... Болят суставы?
-- Болят.( Гек накануне учился выводить суставы на руках из своих
гнезд, чтобы легче было высвободить их из наручников или веревок.)
-- Ну и хорошо, раз болят. Коли привыкнешь -- так и болеть меньше
будут, но зато чаще выскакивать станут из своих мест, а порой и не вовремя.
Так что -- пусть болят, не отвалятся. А сейчас из мойки жиллетовской будем
иголку делать под шприц. Тоже уметь надо, хоть мы и не эти... не
марафетчики. Как по-нынешнему шприц?
-- Аккордеон. Или дурь-машинка.
-- А в свое время -- насосом называли... Для мастырки иной раз шприц --
первое дело...
Но вот настал последний день месяца, отпущенного Геку и ванам для
совместного земного существования. Ваны надели наконец доставленные им по
договоренности новые, ни разу не надеванные рубашки, постиранные накануне
кальсоны, побрились, не прибегая к услугам тюремного цирюльника, безопасными
лезвиями, невесть как к ним попавшими, просто держа их в уродливых, но
крепких еще пальцах.
Потом их увели на суд, точнее на внесудебное разбирательство, состоящее
из зачтения приговора и разрешения подать на апелляцию в течение суток. Итог
был заранее оговорен -- по девяти граммов на вана, поэтому ваны претензий не
имели и от апелляции отказались. В течение суток приговор должен был быть
исполнен, а пока их отвели обратно в камеру, к Геку. Последний обед был
роскошен: суп с говядиной, жареный гусь, разделанный кусками, кисть
винограда на килограмм с лишним, хлеба без ограничений -- если попросят --
еще принесут. Ваны выставили коньяк, половину разлили по кружкам(Геку --
чисто символически), поклонились друг другу и выпили залпом.
Геку кусок в горло не лез, хотя жареного гуся он, пожалуй, и не
пробовал никогда. Он сидел и тяжесть была у него на сердце -- справлять
тризну при живых людях, к тому же самых близких ему за всю нехитрую жизнь.
-- Гек, мы решили, что отныне и навсегда, на память от нас с Варлаком,
дается тебе погоняло, которое тебе не понадобится -- потому что некому тебя
будет так называть. Правда ли, ложь, а старые люди рассказывают, что раз в
тысячу лет, на рассвете или на закате -- в сумерках, в общем, из мглы и
богова праха нарождается цветок. И цветет он, пока сумерки не кончатся
тьмою, либо светом. И силы Неба, и силы Зла ищут тот цветок, каждая -- чтобы
успеть вперед, потому что он сам по себе -- сила. Но какая -- никто не
знает. И никто заранее не ведает его судьбу, и никто не понял -- зачем он. А
если сам вырвется он на свет -- или тьму, то и даст утешение всему, что
есть. Но за все разы не вырвался он, ибо обречен на сумерки. В чем утешение
-- не ведомо.
Все в цвет, словно о тебе сия сказочка. Ты наследник наш, на счастье
свое, аль на беду. В тебе есть сила, мы чуем ее, а в нас сил уже не
осталось. Ты дал нам утешение. Устоишь ты, переживешь ли сумерки, стопчут ли
тебя лихие времена -- кто ведает? Но так ли, эдак -- не будет тебе счастья,
ибо не остановишься. Живи, будь прям в своих понятиях, помни о нас. Варлак и
я, Суббота, оставшиеся из Больших Ванов земли бабилонской, авторитетно
нарекаем тебя Большим Ваном, последним на все оставшиеся времена, и даем
тебе горькое и тяжкое имя -- Кромешник.
Варлак встал -- Суббота и Гек выпрямились вслед за ним -- разлил
остатки коньяка в три кружки (себе и Субботе поровну, Геку на донышко):
-- Вик все сказал как надо, добавлю: Гек, нам не страшно умирать,
потому что в конце пути мы встретили тебя и наши сердца согрелись... Аллах
да простит мне последний мой грех -- Варлак лихо опрокинул в себя коньяк,
запрещенный Кораном, вместо закуски с шумом потянул ноздрями и уселся за
стол. Суббота и Гек, также стоя, выпили свои порции и тоже не закусили. Гек
поморщился с непривычки, присел, не дыша, и потянулся за гусиной ногой.
Некоторое время ели в полном молчании, все слова, вроде, были уже
сказаны. Коньяк никак не подействовал на присутствующих: Гек выпил граммов
сорок от силы, а деды умели держать себя в руках. После обильного обеда с
градусами ванов все же разморило слегка и они решили взбодриться "индюшкой"
-- чифиром из индийского чая. И вот, когда кипятильник уже зашипел
тихонечко, обещая скорый кипяток, идиллия внезапно закончилась: пробухали
сапоги, заскрежетал замок на двери, в камеру ввалился конвой. За
Геком(Робертом Миддо -- по тюремным документам.) Его миссия закончилась и
администрация, уже две недели почти, как получившая его дело и предписание
освободить и препроводить в Иневию, в ГОРУПр (управление приютов), не хотела
больше держать на своей шее лишнего сидельца-малолетку. Его поишь-кормишь, и
он же , науськанный сволочами-доброхотами, еще и жалобами в прокуратуру
замучает. А ваны до утра без прислуги обойдутся.
Уже на пороге камеры Гек остановился, развернулся лицом к ванам и
поклонился им в пояс. Заранее строго-настрого было обговорено, что "на
людях" Гек и ваны друг другу -- чужие, а Гек под влиянием минуты
договоренность как раз и нарушил.
Бывает у большинства людей потребность время от времени плыть в
фарватере чужой воли и чужих решений, навязанных в виде приказов, или правил
хорошего тона, или просто обычаев. (Иной котлету сожрать не сумеет, если, к
примеру, вместо вилки и обязательного ножа ему вручить алюминиевую ложку. И
он же, если ему организовать соответствующие условия, через неделю начнет
хлебать из свиного корыта, урча... В первом случае с личности просто не
содран слой так называемой цивилизованности и культуры. ) У животных это
проявляется в виде стремления следовать за вожаком. Те же из людей и
животных, кто не желает бежать в общем стаде, по жизни распределяются в
разные края гауссианы -- либо они изгои, либо законодатели. Гек решил как
законодатель -- и это стало фактом и фактором текущих событий, покорных
последствиям его решения. Ваны мгновенно и синхронно решили, как им
реагировать на неожиданную выходку Гека : они качнули головами сверху вниз и
Суббота сделал крестное знамение в сторону Гека. Ни слова не было
произнесено, на это у Гека ума и выдержки хватило.
Его неспешно вели тюремными коридорами, то и дела поворачивая лицом к
стене -- чтобы не видел идущих навстречу арестантов, о чем сопровождающие
унтеры загодя предупреждали характерными щелчками пальцев. В "предбаннике",
после тщательного шмона и личного досмотра, ему дали время одеться и
принесли под роспись вещи, изъятые при аресте. Гек с изумлением глядел на
обувь и одежду, которая была ему впору четыре года назад, покачал с
сомнением головой, но все же свернул ее в узел и сунул в почти пустой сидор.
Гек выходил на волю, не имея на себе ни одной вещи вольного образца:
казенное белье, нитяные носки, форменные брюки, рубашка не по росту, но
подогнанная, бушлат и шапка-ушанка неизвестного меха. Цепной буркнул ему на
ухо, что готов все это, имея в виду детские вещи, взять за десятку, но Гек
возмущенно затряс ушами и заломил полтинник. Сошлись на пятнадцати. Расчет
произошел сразу, как только они свернули в грязную, мокрую и кривую улочку с
потешно-мемориальным названием. Унтер должен был довезти его до самой
Иневии, до городского управления приютами, но решил сэкономить на
"командировочных" деньгах и отдал документы Геку на железнодорожной станции.
Возвращаться на работу не имело смысла -- к концу смены позвонит из дому и
доложит о выполнении задания. Бедняга не знал, что уже на следующий день,
невзирая на двадцатилетнюю безупречную службу, его с волчьим билетом
выбросят из органов, а пока он, довольный удачным днем, торопился домой, где
его ждал вчерашний наваристый суп, приготовленный снохой, и сонный отдых под
бормотание радиоприемника.
Ванов к вечеру тоже изъяли из их камеры и перевели на другой этаж, туда
где содержат смертников накануне приговора. Бывает, что приговоренные живут
месяцами и даже годами, ожидая смертного часа. Известен был случай, когда
один мужичок успел помереть своей смертью, от общего заражения крови, но на
этот раз проволочек не предвиделось. Их даже не стали переодевать в
полосатые робы -- к утру все должно быть закончено: приговор, исполнение,
заключение врача -- и дело в архив.
-- Что же с Геком теперь -- не засалим ли его?
-- Не знаю, Вик. Он мужчина, знал, что делал. Это его судьба. Да может
цепные-то и не придадут значения, подумают -- деревенская вежливость. Да
может и в кляпах нас на распыл-то поведут? Не будем гадать, долой суету...
Он будет жить, это пока главное.
Помолчали...
-- Что, Вик, боишься ли?
-- Не. Самую малость разве что. Видать -- не насытился я жизнью, все
хочется заглянуть, как там дальше будет... без нас...
-- Как было, так и будет. Я вот себе лес представляю -- я в лесу
родился и рос мальцом. Забрось тебя или меня на глухую полянку, посреди
чащи, да спроси -- "какой век идет?" -- нет, не скажу. Это в городах
суетятся, да злобятся, жить поспешают... а не надо никуда спешить... Сидел
бы я сейчас в тулупчике, на полянке у речки, да глядел бы на снег, да на
солнышко... А я ведь солнышка -- сколько лет не видывал... И не увижу
никогда. Никогда, Вик, в это только вдуматься -- никогда!
-- А вдруг нас за городом... того?... На природе...
-- Жди больше. Подвалы у них есть, с электрическими балдохами,
специально для нас. Нет, Вик, не боюсь я костлявой, но малодушно помышляю о
том, чтобы меня первым вызвали. Так-то не хочется напоследок оставаться,
томно... А ты помоложе, все-таки...
Старики вновь замолчали. Суббота курил у стенки, по обыкновению, а
Варлак улегся на нары, -- кроватей здесь не было, камера была значительно
меньше и темнее прежней, к которой они привыкли за последние месяцы. Но
вместо параши и здесь был унитаз, только не фаянсовый, а из грубого металла,
по типу чугун. Таял табачный дым в затхлой тишине камеры, где-то капала
вода, стуком своим словно бы нарезая вечность на тонкие ломтики смертной
печали. Прощание с жизнью проходило буднично и тупо, как с родственниками в
приемном покое онкологической клиники, когда чувство усталости и страха
взаимно истощили друг друга и ты уже просто ждешь своей вполне понятной
участи... Они лежали и знали, чувствовали, что думают об одном. Да, путь
пройден до конца, а зачем и для чего был их путь -- так и не ясно. Они ели,
пили, любили, убивали, боролись и учили, а зачем, во имя кого и чего? А ни
для чего, просто жили. А остатки ее перелили в своего наследника, посланного
им судьбой на старости лет. Такова жизнь. ( Они думали, что это -- жизнь.)
-- Вик... Вик! Черная твоя морда! Унитаз!
-- А... в цвет!!! Ну Варлак, ну, настоящий пахан -- башка у тебя, как у
слона, только уши махоньки! -- Суббота сплюнул окурок в мусорницу, схватил
ненужную теперь кружку и стал вычерпывать воду из унитазного отверстия.
Действительно, их перевели в другое крыло и на другой этаж. Маловероятно,
чтобы и здесь никто не сидел в окрестностях импровизированной камеры
смертников. Власти не в силах были преодолеть вековые шаблоны службы и
профилактики, по которым расстрельных располагали в строго определенном,
специально подготовленном месте, к тому же в последний месяц их усыпила
спокойная отрешенность ванов...
Варлак не мог говорить громко, сразу же садился голос, поэтому он стоял
рядом с Субботой и давал ему наставления. Но Суббота и сам знал, что нужно
делать.
-- Эй, люди, отзовись кто!... Через несколько секунд отозвался густой и
очень четко слышный голос:
-- Отзываемся. Кто зовет?
-- Варлак и Суббота, проба -- Большие Ваны. Завтра поутру идем налево,
формально -- за крякву.
-- Кто? Ваны?!!! Вы что, парни, обкурились напоследок? Скворечник
засорился, что ли? Вы кто, в натуре?!
-- Ты слышал. Кто у вас сидит? -- На том конце "провода" затихли.
Прошло не меньше десяти минут. Сквозь собственное хриплое дыхание Ваны,
привыкшие ловить каждый звук, ушами, кожей, оголенными нервами, расслышали,
что флигель проснулся: послышались стуки, очень далекие неразборчивые
голоса. Наконец унитаз ожил:
-- Что у Субботы на спине?
-- Мадонна Рафаэля с нимбом из колючей проволоки... И много еще чего,
медведь оскаленный, каре на тузах...
-- Фашиста знаете?
-- Молодой урка был во время оно, хотя и не нареченный -- семейный был.
Из правильных. Я ему лично на лоб пентаграмму колол, на Магидской пересылке
в одна тысяча девятьсот пятьдесят втором году. Звали его Генрих, из немцев.
-- В цвет. Он привет передает из сорок четвертой камеры. И сам Варлак
здесь?
-- У него горло побито, чтобы говорить, рядом он...
-- А это правда, что он на президентскую виллу скачок сделал?
-- Давно это было, -- вмешался Варлак, сипя так громко, насколько ему
позволяли связки, -- еще при прежнем "богдыхане"...
Еще несколько минут продолжалась ознакомительная, полупроверочная
беседа, в ходе которой выяснилось, что с ванами беседуют особо опасные,
тяжеловозы-долгосрочники из числа золотой пробы. Ваны чувствовали, что те
пребывают в шоке от неслыханной, невероятной новости : рядом находятся двое
живых ванов -- герой песен, легендарный урка, гениальный кольщик Суббота и
канонизированный при жизни, хранитель мифического урочьего общака,
отсидевший четвертак в одиночке, апостол преступного мира тюрьмы и воли --
Варлак...
-- Что мы должны сделать, чтобы тормознуть исполнение? Сейчас
постараемся кипеш устроить!
-- Не надо ничего. Наш день пришел. Ржавые, это вам, между прочим,
наука. Помните, никто не вечен. За нас поставьте свечку, по обычаю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54