.. -- Он помолчал.
-- Ты, вроде, парнишка неплохой -- как мне говорили -- и я тебе только
добра желаю. Потерпи, все узнаешь в свое время. -- Чтобы подтвердить, что он
желает Гектору только добра, толстяк даже опустил кольт немного пониже, так
что глушитель глядел Гектору прямо в колени. Дурнота прошла, но задергалась,
заныла коленная чашечка на правой ноге. Несмотря на мирные слова, Гек остро
почувствовал, что толстому нетрудно убивать и что Гек значит для него не
больше крысы. Рисковать в неясной ситуации было совсем ни к чему. Он
осторожно покивал головой:
-- Так бы сразу и говорил... А то взяли, повезли, кто да что... Войди в
мое положение -- откуда я знаю, может ты не наш?
Но толстяк не клюнул:
-- Ваш, наш... Давай-ка, шлепай впереди меня. Сейчас ляжешь спать -- я
покажу где -- а то завтра дел много.
Весь диалог шел на бабилосе, Гек верно угадал земляка, но последняя
фраза прозвучала на английском. И ни разу больше не слышал Гек от своего
нового хозяина ни единого слова на родном языке.
Так Гек оказался в положении рабочей скотинки на подпольной фабрике по
очистке и переработке опиума в героин. И не ведал он, что здесь суждено ему
было проработать, просуществовать два долгих месяца. Что ж, и это жизнь...
Но по представлениям Гека она была не многим лучше смерти,
-- Что же случилось, ну что? -- эта мысль беспрестанно мучила его и она
же, внушая слепую надежду, удерживала от безрассудных поступков. Он
прикинул, что мог бы, пожалуй, застать врасплох и заделать толстого, но
слишком много риска, да и зачем?
-- Ведь если меня до сих пор не тронули, значит я им зачем-то нужен?
Может чертов Дудя испытывает меня таким образом? Хотя на фига ему это?
Но чутье говорило Геку, что испытания тут не причем; и мало-помалу
окончательно окрепло понимание, что хорошего ждать не стоит.
В ту ночь толстяк проводил его через погреб в подвал, где ему была
отведена свободная койка. Две другие уже оказались занятыми, как выяснилось
потом, коллегами по его новой профессии. Эти двое говорили крайне мало,
только между собой и только на английском. На Гека реагировали лишь во время
работы или по необходимости, например, когда требовалось подождать, пока
освободится унитаз или душ. Попытки завязать с ними контакт не дали
результатов: " Да, нет, отвяжись" -- в лучшем случае, а то и вовсе не
отвечали.
Все они: два этих друга, Гек и сам толстяк вели простую, размеренную
жизнь. Утром, после завтрака и сигарет, они переходили в другой подвал,
причем переходили подземным же коридором, узким и от сырости скользким. А
потом до вечера, не считая перерыва на обед, занимались сортировкой очисткой
и упаковкой товара. Работали в респираторах, каждый раз новых. Так и шло:
день да ночь -- сутки прочь. Впрочем, им никто не говорил -- где ночь и где
день, какой день недели какого месяца. Каждое "утро" их будило звяканье
ключей: открывалась дверь подземного коридора. Хозяин вкатывал тележку с
завтраком и сипел:
-- Мальчики, к столу, быстро!
Нехотя, но быстро, как и требовал надсмотрщик, умывались по очереди,
завтракали, курили (все, кроме Гека) и уходили в подвал, где их ждали
опостылевшие намордники. Гек ради эксперимента пытался сломать пару раз
установившийся порядок -- перед завтраком садился на унитаз, или спрашивал
таблетки от головной боли. Но толстяк молча становился перед низенькой
дверцей и смотрел на скрюченного Гека с такой откровенной злобой в глазах,
что Гек решил не искушать более судьбу, и без того не ясную, и эксперименты
прекратил.
Работа была несложная: все трое на подхвате у толстяка -- подай,
положи, отрежь, упакуй... Основное же действо, особенно с кислотами, он
совершал собственноручно. И взвешивал только сам. Видно было, что работает
профессионал.
Даже во время работы, на животе за поясом у него всегда торчала пушка,
которая, по-видимому, нисколько его не стесняла. Кроме того, они трое стояли
за длинным столом, похожим на прилавок в мелком магазинчике, где каждый
выполнял свой перечень операций, а по другой стороне стола, в метре от него,
находилась электрическая плита. И только за ней уже, почти впритык, стоял
стол, за которым священно действовал толстяк. ( Можешь звать меня Фэт, --
представился он в ту первую ночь, но Гек ни разу не обратился к нему так, а
про себя продолжал называть "толстяк". Сам же он почему-то представился
Бобом и никто не возражал -- Боб так Боб.) Когда это диктовалось работой,
они обходили стол-прилавок и брали что нужно с плиты или с его стола, но
только поодиночке и всегда с его разрешения. Постели, туалет за ширмой, да и
вообще комнату никто из них не убирал. Однако, когда толстяк, вынув
часы-луковицы, снимал фартук и объявлял перерыв на обед, в помещении все
было аккуратно прибрано и стол накрыт. Тоже самое происходило после
окончания работы, только на столе еще лежала новая пачка сигарет с
неизменным верблюдом на ней. За едой толстяк расслаблялся отчасти и не
принимал таких строгих мер предосторожности против своих подопечных, хотя
сидел все же чуть поодаль, как бы во главе стола. Может кто-то незримый
подстраховывал его, а может он просто любил пожрать и отметал заботы,
способные отвлечь его от любимого занятия. Но кольт и здесь был у него под
рукой.
Ни телевизора, ни радио, ни газет им не полагалось. После ужина толстяк
молча выкатывал тележку с грязной посудой и закрывал дверь снаружи.
Предоставленные сами себе они развлекались тем, что перебирали огромную кипу
старых иллюстрированных журналов, самых различных по направлениям: от порно
до религиозных и на почти всех европейских языках -- встречались даже
китайские и на бабилосе. Пит и Лао -- так, похоже, звали молчаливых
подельщиков -- постоянно играли в какую-то странную игру, где камешки или
иные мелкие предметы, их заменяющие, то ставились в перекрестья
расчерченного поля, то снимались. Одна партия продолжалась порою по
несколько дней. Иной раз Гектору хотелось просто посидеть рядом, понаблюдать
... и понять суть игры, научиться ей, не выспрашивая игроков о правилах. А
потом поразить их своим неожиданным умением и на этой почве скорешиться,
наконец с ними и понять , что происходит....
-- Тьфу, пропасть! Что за дрянь в голову лезет! Нашел о чем мечтать --
в двух шагах от морга.
-- Нельзя размякать, -- увещевал он сам себя, -- рано еще в детство
впадать. Пусть себе играют, а ты должен думать, чтобы у тебя все стало
нештяк.
Но Гек не знал, как должен выглядеть этот вожделенный нештяк; в голову
ничего не лезло, а действовать хотелось. И опыт других и собственное
разумение предписывали: не знаешь, что делать -- не делай ничего. Самураи в
подобных случаях советовали как раз противоположное: не знаешь, что делать
-- сделай шаг вперед. Но Гек не слыхал об этом, да и самураем не был. Жди. И
шли дни за днями, серые и тревожные.
Однажды, на исходе пятой недели, во время обеда, пришла удача. Гек
понял это только после работы, когда покончив с вечерней жратвой, рассеянно
листал очередной журнал. Толстяк за обедом слушал радио -- передавали
репортаж с футбольного матча. И после продолжал слушать -- уже во время
работы. Это было единственный раз. Геку, разумеется, было глубоко плевать
кто там с кем играл, но по радио дважды сообщали время. Гек почти машинально
соотнес темп работы с этим промежутком и, таким образом, запомнил его.
Вечером уже, путем нехитрых выкладок, ему удалось сделать такие выводы, от
которых долго не хотелось спать.
Итак -- их рабочий день, за вычетом обеда, длится 10 часов или близко к
этому. Итог каждого дня, если сделать поправку на разные технологические
мелочи, примерно четыре килограмма высокосортного героина. Их суточный цикл
смещен на шесть часов вперед, против обычного для нормальных людей. Так они
ложились спать около пяти утра, когда в комнате вырубалось электричество --
сначала две лампочки , а через пару минут третья. А вставали -- ну, в 12-30,
где-то так... В первую ночь, когда он здесь оказался, те двое уже спали, а
значит к работе они приступили одновременно с ним, а не раньше; да и опыта у
них не было поначалу -- теперь то очевидно, если вспомнить. Потому и
скальпель удалось незаметно тяпнуть, что бардак еще был: либо точка новая,
либо в резерве была. Вон они спят... и сопят так дружно, ублюдки, а Гектору
не спится. Значит в Марселе по-прежнему гонят героин на всю катушку,
несмотря на полицейские враки об успехах... И толкают -- оптом. Недаром весь
товар в углу накапливают, а не порциями дневными выносят...Это раз. Долго
они здесь не пробудут -- при таких-то темпах переработки понятно, что работа
сезонная . Это два. После "Праздника Урожая", то есть -- когда все закончат
-- их либо наградят и отпустят на все четыре стороны, либо перегонят на
новую точку, либо на Луну... Скорее третье. А кому они нужны? Все -- по
первому разу в этом деле, держат -- как в тюрьме и даже хуже. Ему обещал
толстый объяснить что к чему -- и молчит, Дядя Джеймс так и не проявился --
а должен был бы по всем договоренностям. Он, конечно, сволочь, но слово без
нужды не нарушит. ...Хозяин, надо понимать, останется, а вот нас точно
ухлопают, Непонятно, кстати, на что надеются эти двое скотов...
Самым непонятным для Гека было, почему он здесь? Его не убили, его не
допрашивали, ему ничего не объяснили, Но ведь все это что-то значит?
Конечно, во всем есть свой смысл, но он-то его не знает! Гек и так и сяк
вертел в голове самые замысловатые версии, а потом уснул.
На следующий день, по его счету, выходило воскресенье, но они
трудились, не зная выходных, что еще раз подтверждало догадку об
"аккордной", временной работе: ну они-то скоты бессловесные, но хозяин и
себе поблажки не дает -- пашет наравне, даже больше... В этот день Гек устал
больше обычного, потому что не выспался и потому что был возбужден
передуманным, а показывать этого никак не хотел. К вечеру он вполне
успокоился, принял душ, поужинал ( сначала -- поужинал, конечно), выждал за
журналом приличное время и завалился спать. Пит и Лао играли в свою
нескончаемую игру и привычная монотонность ее помогла Геку быстро
расслабиться и заснуть по-настоящему. Пусть все отлежится в голове,
успокоится; тогда может, что и дельное соображу, а то такого напридумываю,
что и поварешкой не размешаешь. Так он решил в воскресенье, сознательно
отгоняя от себя соблазн поразмышлять на волнующую тему. Этому его никто не
учил; он сам заметил, еще мальчишкой, что заманчивую идею, если есть
возможность, лучше "забыть" на время, а потом вернуться к ней с холодной
головой. Так было и когда он задумывал кражи на рынке, и когда решал задачки
в журналах, да и позднее, когда перенимал приемы у Патрика...
Умея читать и писать, Гек не любил тратить на это время, разве что
необходимость заставляла -- документы и магазинные вывески не в счет --
предпочитал доходить до всего своим умом, не подозревая, что зачастую
"открывает велосипед". Или перенимал опыт других -- учился вприглядку: у
Субботы, Патрика и даже Дуди. Так делали все вокруг, так делал и он.
Особенность Гектора заключалась в том, что учился он быстрее остальных и
умел приспосабливать усвоенное в повседневной жизни. Однако из-за другой
особенности -- скрытности и сдержанности -- это просекали немногие. Дядя
Джеймс заметил и Патрик тоже, но они, вероятно, приписывали это и своему
педагогическому дару, что, кстати, тоже имело место.
Любой человек, передающий свои знания и опыт другим, испытывает досаду,
когда видит, что слова его пропадают впустую. Ученик либо пропускает все
мимо ушей, либо не так понимает, либо считает, что его собственное понимание
глубже и правильнее. На этом зиждется "конфликт отцов и детей", на этом
стоит цивилизация. "Батя, я не знаю, что ты там предлагаешь, но мне оно не
нравится!" Драгоценный опыт поколений почти весь пропадает впустую и
человечество год за годом, век за веком крутится на одном и том же пятачке
страстей и предрассудков, "Младшие не уважают старших...", "Куда катится
общество...","Мы уйдем и все рухнет...", "Зачем? -- Ведь все это уже было,
было...", "Куда спешите, ваше время придет..."
Из какой страны и из какой эпохи пришли к нам эти сетования? -- Нет
ответа. Но пятачок, на котором человечество топчется, становится все
обширнее. Опыт -- в виде языка и традиций, знаний и вещей и прочих атрибутов
культуры -- передается от поколения к поколению, как врожденный сифилис.
Инстинкт сохранения вида требует стабильности. Инстинкт самосохранения
подсказывает утратившим молодость и нахрап, что знакомый и привычный мирок
лучше продляет личное существование, чем ненужный риск за семью морями, ибо
их инстинкт продолжения рода -- удовлетворен либо уже угасает.
"Наше время пришло" -- так говорили они совсем недавно, вчера, захватив
старые территории или утверждаясь на новых. И заявления типа: "ваше время
прошло" от семян из чресл их -- гром среди ясного неба. Они ведь
только-только распробовали жизнь на вкус и даже не успели вдоволь
порадоваться ей, как их уже ... Идет война с неизбежным финалом: новое
побеждает старое.
Но старое, отступая и погибая, трупным ядом проникает в кровь
победителя и терпеливо ждет перерождения его по своему образцу и подобию.
Но новое, одержав пиррову победу, обреченное теперь на дряхлость и
неизбежность, в неведении своем успевает сделать шаг за освоенные пределы и
оглянуться по сторонам.
И покуда инстинкт продолжения рода сильнее инстинкта самосохранения, а
инстинкт сохранения вида равно служит победителю и побежденному --
человечество обречено жить, обзывая свой образ жизни -- эволюцией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54