Мы друг для друга не случайные встречные.
— Даже если и случайные..» Все равно эти дни навсегда останутся для меня самыми прекрасными.
— Будут и еще прекраснее.
— Но вряд ли такие же беззаботные;
— Ты боишься забот?
— Нет, но...
— Что <<но»?
— Я боюсь другого... Как бы с тобой чего не случилось.
Рут заметила вдруг, что они сидят на самом краю обрыва, и попыталась встать. Но тут Пауль схватил ее в объятия и, прижав к себе, стал горячо целовать.
— Ты с ума сошел! — вырываясь из его объятий, вздохнула Рут. — Мы же упадем вниз! Пусти, Пауль, пусти!
Она и сама не знала, чего больше страшилась — Пауля или крутого обрыва. Кажется, все же обрыва, так как, стараясь удержаться, она обхватила руками шею Пауля.
Когда Пауль уехал, Рут принялась ждать от него писем.
Как-то раз она явилась к обеду в необычно дурном настроении.
— Что с тобой? — спросила мать.
— А что?
— Ты чем-то расстроена.
— Да, — ответила Рут, еле сдерживая слезы.
Она получила от Пауля письмо, в котором тот рассказал о своем столкновении с начальством и последовавшем наказании — трех сутках карцера.
— Наверно, он их заслужил, — сказала мать.
В тоне матери чувствовалось злорадство. Это подлило масла в огонь.
— Откуда ты знаешь? — запальчиво спросила Рут.
— Без причины никто не накажет, тем более генерал.
— По-твоему, рядовой всегда виноват? А начальство всегда право? Даже такой прощелыга, как Винналь? Странно, очень странно!
— Ну конечно, твой Пауль всегда прав! — в прежнем тоне ответила мать.
— Оставь Пауля в покое!
— Подумаешь, святыня какая!
Рут вскочила и, хлопнув дверью, убежала к себе наверх.
— Зачем ты ее обидела! — упрекнул профессор жену.
— А что я сделала? Ей в последнее время слова нельзя сказать. Будто сглазили девчонку.
— Зачем вмешиваться в ее дела?
Профессор очень любил дочь и, верный своим либеральным взглядам, не желал стеснять ее свободу. Не дай бог, конечно, чтобы дочь ступила на скользкую дорогу, — но можно ли заподозрить в чем-то плохом ее искреннюю и, несомненно, чистую симпатию к Риухкранду? К тому же молодежь упряма, она обычно поступает наперекор советам старших. А Риухкранд? Побольше бы тех молодых людей.
— Ты берешь под защиту этого Риухкранда? — удивилась профессорша.
— Под защиту или нет, но я его понимаю и ценю его смелость.
— Как бы он со своей смелостью не очутился там же, где и его отец...
И профессорша рассказала мужу, что слышала от дочери о судьбе Риухкранда. Это встревожило профессора. Не сказав больше ни слова, он взял зонтик, с которым не расставался даже в хорошую погоду, и отправился погулять.
Возле речки он присел на ствол поваленной березы и принялся ковырять зонтом землю, отбрасывая комочки в сторону.
Да, Риухкранд вместе со своим отцом, видимо, слеплен из иного теста, чем он, Кянд. На отцовском хуторе в нем старались воспитать христианское послушание и почтение к сильным. В душе он восставал против подобного раболепия, но у него не хватало силы воли и мужества, чтобы восстать открыто. Он понимал горячность молодежи, сочувствовал ей и восхищался ее смелостью. Он не мог не одобрить мужества Пауля. Дух противления? Хорошо, если он есть у человека. А Риухкранд, он таков, что решается возражать, — это чего-нибудь да стоит. Пийбер, например, не решается! Самое большее, на что он отваживается, — это на сомнение. Что поделаешь, искусству сомнения профессор Кянд сам обучил Пийбера...
Профессор Кянд вдруг заметил на мостике Рут, которая глядела в воду, и очнулся от своей задумчивости. «Мучается», - подумал отец и, встав, подошел к дочери.
— Перила тут совсем расшатались, — заговорил он. — Опасно облокачиваться. Надо их починить.
— Перила? — словно проснувшись, спросила Рут. — Да. Но кто их починит?
Она знала, как беспомощен отец в практических делах.
— Я попробую...
— Тоже мастер! Лучше предоставь это мне.
— Ладно. Впрочем, и ты вряд ли сумеешь.
Профессор ступил на мостик и попробовал рукой прочность перил. Они с треском подались, и профессор чуть не свалился в воду.
— Пусть пока так и останутся, — сказал он. — Лучше будет. А то еще введут кого-нибудь в заблуждение...
Уходя, он обернулся и как бы между продам сказал:
— От трех суток карцера еще никто не умирал. Не стоит из-за этого печалиться.
— Я не из-за этого...
Отец вопросительно взглянул на дочь.
— Нет, не из-за этого! — повторила Рут. — Меня возмущает несправедливость. И эта постыдная угодливость перед немецким генералом... Просто противно!
Профессору понравилась горячность дочери, которой он раньше не замечал в ней.
— Ты права. Хорошего тут мало.
Профессорша надеялась, что, когда Риухкранд вернется с лагерного сбора, ветер переменится и увлечение дочери остынет. Она ничего не имела против того, чтобы дочь завоевывала поклонников. Летом у них часто бывал Пийбер, и, надо полагать, ради Рут. Он был магистром, готовился к соисканию докторской степени и со временем мог стать профессором. А что такое Риухкранд? Всего-навсего газетный корректор, ничтожная личность! Какие у него виды на будущее ? Рут, так та через два-три года станет врачом, а у этого человека нет даже высшего образования. Какой же это брак, если жене придется зарабатывать и на себя и на мужа? Неужели Рут так глупа, что собирается выйти за подобного человека? Правда, Риухкранд красивее и мужественнее Пийбера., но для мужчины наружность не важна. Ведь и Роберт мал ростом и худощав, но разве можно его равнять с другими, — он на голову выше всех!
После возвращения с лагерного сбора Риухкранд, к сожалению профессорши, не стал ездить к ним на дачу хоть чуть реже, а Рут не перестала временами пропадать в городе.
Как-то раз, когда профессор, сидя в саду в плетеном кресле и попыхивая трубкой, читал газету, к нему, прервав у колодца свои хлопоты, подошла жена. Вытирая руки фартуком, она сказала с досадой:
— Хотелось бы мне знать, когда я смогу отдохнуть. Рут почти не бывает дома. И что она водится с этим парнем? Неужели ей так загорелось замуж выйти?
— Разве девушка непременно должна выходить замуж, если она поддерживает с кем-то знакомство? — ответил профессор, не поднимая головы.
— Тебе, как видно, все равно, что будет с твоей дочерью и что она делает. Тебе и дела до нее нет!
— Ну-ну-ну, — возразил профессор, выпрямляясь в кресле. — Если я не желаю ограничивать свободу дочери, то, по-твоему, мне до нее нет дела. Может, не откажешься вспомнить, как мы поступали сами, когда были еще молоды... Позволяли мы кому-нибудь вмешиваться в наши дела? Так ли уж я считался с мнением родителей?
Профессор коснулся чувствительного места. В свое время родители Роберта Кянда, зажиточные хуторяне, были против женитьбы высокоученого сына на дочери швеи, не считая ее достойной партией.
— Я всегда твердила тебе, что ты сделал ошибку, когда женился на мне, — с видом страдалицы, который должен был тронуть мужа, ответила профессорша. — Но что ты скажешь, — продолжала она, — если парень только соблазнит Рут и потом бросит? Пауль ведь очень смахивает на соблазнителя, такие нравятся девушкам, и те к ним так и льнут.
— Оставь, — махнул рукой профессор, — это дело самой Рут, а не наше.
Правду сказать, он этого не думал, — да что ответишь жене, которая считает, что тебе и дела нет до дочери?
Но профессорша была уверена, что девчонка уже попалась в сети. Она так увлечена этим парнем.
— Увлечена? А я думаю, что тут скорее дружба...
— Где там дружба? Разве ты не помнишь, каким живым, веселым был раньше этот парень? Да и наша Рут тоже. А теперь оба стали такими серьезными, все о чем-то рассуждают.
— Тебя не поймешь, — ответил Роберт. — Сперва тебе он казался слишком легкомысленным, а теперь — слишком серьезным.
— Я не серьезности боюсь, а того, что парню приглянулась другая... Что Рут ему уже надоела. Бедная девочка!
Да, в отношениях Рут и Пауля что-то изменилось, это и профессор заметил. Беспечная веселость исчезла, разговаривали они теперь больше о серьезном, часто читали друг другу вслух...
— Что это за книжка в синей обложке, которую ты все читаешь и носишь с собой? - как-то спросил профессор у дочери.
— «Враги» Горького.
— Пьеса?
— Да.
— Изучаете вы ее, что ли? Думаете поставить?
— Думаем. Не знаю только, выйдет ли.
— И где же?
— В Рабочем культурно-просветительном обществе. Осенью там начнет работать драматический кружок.
Это поразило профессора своей неожиданностью.
— В Рабочем культурно-просветительном обществе, говоришь ты?
— Да. А что?
— Ничего. Но ты как будто не работница?
— А почему интеллигентка не может общаться с рабочими? — удивленно спросила Рут.
— Конечно, конечно, — пробормотал профессор и задумался.
Сомнения не было: Рут была вовлечена в опасные дела. Этот Риухкранд вовсе не донжуан, как опасается Линда. Он представляет собой нечто более опасное. Да, яблоко от яблони недалеко падает... Не следует ли предупредить Рут? Но нет, нет! Это ничему не поможет, к тому же дочь сочтет его консерватором, отсталым человеком...
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Заседание совета Торгового банка было на этот раз столь оживленным, что никому ни разу не пришлось зевнуть. Оживление это вызвано было не только массовым изъятием сбережений вкладчиками и ограничением кредита предприятиям из-за вспыхнувшей на Западе войны, но и нападками пайщиков на одного из членов правления.
Можно было бы и впредь продолжать замалчивать это дело, но оно уже попало в печать: какой-то обанкротившийся и в связи с этим ожесточившийся член акционерного общества «Мемфис» опубликовал в газете статью о махинациях некоего финансиста А. П., в котором нетрудно было узнать Аугуста Потермана.
Дело в том, что директор фабрики «Мемфис» Сяга за более или менее длительный срок успел прикарманить из средств общества триста тысяч крон. Его присудили к двум годам тюрьмы и к возмещению похищенной суммы. Денежный туз сумел вовремя скрыть все свое состояние. Хутор он записал на жену, дома фиктивно разделил между родственниками, вклад в Торговом банке в размере двухсот тысяч крон перевел на счет своего приятеля Потермана, который был тогда председателем правления акционерного общества «Мемфис». Именно Потерману, как председателю, полагалось востребовать для акционерного общества похищенную сумму. Потерман пригласил на должность юрисконсульта акционерного общества лучшего друга проворовавшегося директора Сяги, и когда акционеры подняли шум по этому поводу, он успокоил их, заверив, что этот юрисконсульт такой ловкач, что даже из нищего сумеет выжать последний грош. Слова Потермана подействовали, — ведь он был состоятельным человеком, бывшим министром экономики, директором страхового общества «Дома», председателем центрального правления Отечественного союза, членом Государственной думы, чего же вы хотите! Он утверждал, что Сяга от всего сердца сожалеет о своем проступке и горячо желает, чтоб акционеры не потерпели убытка, но, к сожалению, он ничего не может предпринять в их интересах, поскольку сидит в тюрьме. Затем Потерман написал начальнику центральной тюрьмы внушительное письмо, и Сяга был досрочно освобожден. Жаль только, что ему тотчас же пришлось выехать в неизвестном направлении, чтобы поправить свое здоровье. Но акционеры пренебрегли здоровьем прежнего директора и начали новый процесс. Всем отлично было известно, что Сяга укрывает свои капиталы в Торговом банке йод вывеской Потермана, чтобы избежать выплаты долгов. Целый год следователь по особо важным делам изучал это дело. Тем временем «Мемфис» обанкротился, и вся эта история стала достоянием гласности. Молчать больше нельзя было. Притом же всем было известно, что и в правление Торгового банка Потерман пролез при помощи этих двухсот тысяч крон.
Привалившись к спинке мягкого кресла, время от времени почесывая двойной подбородок и поглаживая щеку, Потерман с затаенной усмешкой выслушивал предъявляемые ему обвинения и упреки.
Даже лучшие его друзья Винналь и Эрмсон на этот раз не пощадили его.
— На наш банк брошена тень. Нужно как-то исправить это, — сказал толстяк Винналь, который не желал причинять зла ни банку, ни приятелю. Он перебирал пальцами золотую цепочку на жилете и беспомощно глядел на Потермана, ожидая, что тот сам найдет выход.
Сидевший по другую сторону стола Эрмсон, прямой, с бритой головой генерал в отставке, а нынче крупный землевладелец, был более суров.
— Разве мало законных путей, чтобы нажить деньги? К чему рисковать своим и чужим добрым именем? Неужели
1 Реакционная националистическая организация.
господин Потерман действительно хочет погубить свою блестящую карьеру? В его возрасте никто из нас не поднимался так высоко. И теперь он сам себе подставляет ножку. Мы ждем объяснений.
Взоры всех сидевших за столом обратились к Потерману. Но тот был совершенно спокоен. Из жилетного кармана он вынул сигару с этикеткой «Мемфид»,. откусил кончик, заклеил слюной отставший табачный лист и зажег спичку.
— Да-а, господа... — начал он.
Все следили глазами за спичкой в его руке. Но Потерман не торопился. Более половины спички успело сгореть, прежде чем он зажег сигару.
— Прежде всего — слава богу, сигара зажглась! — прежде всего, что касается этого свинства, этой глупой болтовни в газете, могу сообщить вам, что эта дрянная газетка больше не> выходит. "Уже отдан приказ о ее закрытии. И, во-вторых, к чему долгие разговоры, когда можно сказать в двух словах. Словом, следователь и прокурор не обнаружили состава преступления, и обвинение снято. Вот и все. Кто не верит, пусть прочтет!
Для недоверчивых у него всегда было под рукой множество всяких бумаг и документов. Одну из таких бумаг он протянул своему соседу Винналю.
Тот энергично закрепил за ушами золотые дужки своих очков и принялся изучать документ.
— Читай вслух! — крикнул кто-то.
— Можно? — спросил Винналь у Потермана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56