..
Когда хозяйский сын снова появился в кухне, он заметил Хилью и стал торопливо застегиваться. Хилья попросила вызвать на минутку господина Винналя.
— Фердинанда? О да... Пожалуйста, пожалуйста!
Увидев молодую девушку, хозяин стал галантным. Он
приосанился, отвесил поклон и попросил барышню снять пальто и зайти в зал. Он выразил надежду, что барышня ничего не будет иметь против маленькой скромной компании.
Он был убежден, что имеет дело с очередной романтической интрижкой Фердинанда, к которой следует отнестись с уважением, но по отношению к которой небольшое любопытство не грех.
Но Хилья отказалась идти в зал. Уно Эрмсону оставалось лишь вызвать Фердинанда.
Приезд Хильи отнюдь не воодушевил Винналя. Что случилось? Векселя? Вот еще важное дело! С чего это старик вдруг разохался там в городе? Свихнулся, что ли? Посылать сюда человека из-за векселей — какое идиотство! Пусть девчонка поскорей возвращается и скажет старику, чтоб он не совал нос в чужие дела.
Но Хилья не ради развлечения отправилась в дальний путь, не для того, чтоб улаживать семейные ссоры, — она приехала по делу, которое надо довести до конца.
— Я знаю, что делаю! — разгорячился Винналь. — И вообще — у кого вы служите, у меня или у старика?
Хилья не знала, как быть: возвращаться ли с пустыми руками в город или ждать здесь, пока Винналь протрезвится и одумается. Разрешить это затруднение ей помогли гости, которых привлек в кухню их громкий спор.
Не могло быть и речи о том, чтобы приехавшая издалека и замерзшая в пути девушка сразу же уехала обратно. Хилью почти насильно затащили в вал, хотя Винналю это было и не по душе, усадили в большое мягкое кресло у камина, и высокий молодой человек, назвавшийся студентом Оскаром Каартом, кланяясь, точно кельнер, принялся обслуживать ее.
В камин подбросили поленьев, и они, потрескивая, загорелись, освещая большой зал. Рядом с камином у стола, загроможденного едой и напитками, сидел развалясь Виллибальд Муйдре и испытывал на девушке чары своих прославленных карих глаз. Раздраженный Винналь, засунув руки в карманы, шагал по комнате, а Эрмсон вместе с Каартом хлопотали вокруг Хильи. Молодой хозяин приводил в порядок стол и отдавал распоряжения прислуге, пока наконец не пригласил Хилью, а также и всех друзей к столу.
Хилья, оробевшая вначале, как человек, попавший в логово хищников, вскоре заметила, что с ней стараются обращаться вежливо. Это ее успокоило, и она даже приняла предложенный ей стакан глинтвейна. Похоже было, что все молодые люди, кроме Винналя, стремятся быть с ней один галантней другого. Хилья вскоре почувствовала себя более свободно, но оставалась начеку, чтоб никто ее не тронул и не позволил себе вольностей в разговоре.
— Это ваш отец? — спросила она своего соседа, показывая на висевший напротив портрет генерала в натуральную величину.
— Да, это мой папа, — с жаром ответил Уно Эр]м- сон. — Вы его, конечно, сразу узнали? Правда? Но вообразите, сам старик долго не хотел признавать, что это действительно он. По его словам, мундир сидит будто на колоде, а вместо головы — брюква. Одним словом, какой-то манекен. Ну, разве не похож, скажите? А?
Хилья никогда не видала генерала. Она пожала плечами.
— Правда, нет бородавки на щеке. Сначала была, а потом старик потребовал, чтоб убрали. И убрали. Подбородок тоже не совсем его. Но он потребовал, чтоб подбородок был поэнергичнее. Как у Муссолини, не правда ли ? Художник старался вовсю, но старик все брюзжал, что он не похож, что никто его не узнает. Портрет писали летом, когда мы были на взморье. Там бегала одна собачонка, которая терпеть не могла папу. Как его увидит, сразу набрасывается. Как-то случилось, что сквозь открытую дверь пес увидал возле стены эту картину. Он мигом в дом и с лаем на нее кидается — хоть уволакивай силой. Ну, тут папе пришлось наконец признать, что портрет хорош. Он даже похвалил художника за хорошую работу. Позднее, когда папу сделали генералом, пририсовали лампасы и новые погоны, да и орденов добавили.
Хилья смеялась вместе со всеми и чувствовала себя недурно. Этому немало способствовало легкое опьянение и приятное тепло комнаты. Она почти забыла о своей бедности, как бывало в кино, на великосветских фильмах, или в оперетте, где показывали жизнь утонченных дам и господ. Заглохло даже чувство острого диссонанса со всей этой жизнью и настороженная неприязнь, с которой она вошла сюда. Все показалось простым, само собой разумеющимся — и это радушие, и эта роскошь, и ее собственное кокетство. Возникало странное чувство, будто все вокруг тебя твое, будто все для тебя так и. должно быть... Хилья даже не помнила, зачем она сюда приехала, тем более что ее хозяин держался поодаль от нее и даже не желал принимать участия в беседе.
— Вы совсем не похожи на вашего папу, — сказала Хилья, сравнивая своего соседа с портретом.
Муйдре и Каарт посмотрели на Уно Эрмсона и осклабились.
— Не похож? — воскликнул задетый Уно и, вскочив, принял воинственную позу, насколько это вообще было возможно при его росте и фигуре.
— Когда-нибудь я поднимусь выше его! — хвастливо заявил Уно.
— Пока что ты не достаешь ему и до плеча! — сказал Каарт и тоже поднялся, чтоб рядом с этим карликом покрасоваться своим ростом и стройностью.
— Не забывайте, что я моложе вас! — прежним тоном ответил Эрмсон. — И учтите, что у папы за спиной три войны. А что у меня, у вас, у всех нас? Вот подождите, пока мы получим боевое крещение...
— Какое это боевое крещение? — спросила Хилья.
Тут неожиданно вмешался Винналь:'
— Оставь, Уно! Что ты там мелешь?
— А кого мне бояться?—.И Эрмсон выпятил грудь. — Да, боевое крещение! Зачем мне скрывать?
— Где же это вы нашли войну?
— Да мало ли на свете войн? Мало ли смелых рыцарей? Ого! Не хочет ли барышня стать нашей сестрой милосердия?
Туман вокруг Хильи сразу рассеялся, и она словно очнулась от сна. Ей вспомнилось, что Михкель и Пауль рассказывали о «финских мясниках», которые у себя в стране отправили на тот свет десятки тысяч рабочих и которые двадцать лет назад явились в Эстонию заниматься тем же делом. Чем-то отвратительным, омерзительным повеяло на нее от всей этой компании. Она попыталась подняться и уйти, но ее удержали.
— Правда,, уедем с нами! А там — напрямик до Урала! Говорю вам, до Урала! Раньше не остановимся!
Остальным такие откровенные речи не понравились. Каарт встал, постучал о стакан и заорал так, что с потолка чуть не посыпалась штукатурка:
И с убийственной серьезностью затянул песню. Певец он был не ахти какой, но напрягал глотку без стеснения, и голос его разливался до дрожи. Трое остальных вторили ему во все горло с такими же серьезными лицами, будто совершая какое-то священнодействие. Куплет следовал за куплетом, а в конце песни запевала гаркнул:
Муйдре положил руку на спинку Хильиного кресла и своими маслеными глазами глядел на нее.
— Быть может, мы видимся сегодня последний раз, — сказал он сентиментально, при этом его рука соскользнула на спину Хильи.
— Оставьте! — сказала Хилья и отстранила руку.
Муйдре молча уставился на девушку, потом взял
бутылку и, не отрывая глаз от Хильи, принялся наполнять стакан, но внезапно отставил вино и зашептал:
— Знаете, барышня, честное слово... Я впервые в жизни вижу, чтоб синие глаза так изумительно сверкали! Ах, если б вы сейчас сами их видели! Прямо сапфиры! А ваши губки, барышня!..
— Оставь барышню в покое! — заорал Эрмсон-младший. - И убери руки! Барышня моя гостья, и изволь обходиться с ней вежливо!
— Не мешай! — рассердился Муйдре.
— А я тебе еще раз говорю: не трогай ее!
Хилья хотела воспользоваться начавшейся перебранкой, чтоб незаметно скрыться из зала, но на этот раз Каарт заставил
ее снова сесть. Он был настроен петь и про себя тянул какую-то мелодию.
— -Ах, знаете, — вскричал он с воодушевлением, —Золотые слова! Есть ли на свете что-либо
прекраснее? Будьте здоровы!
Он заставил Хилью взять стакан. Но тут вошла кухарка и, подойдя к Хилье, сказала ей шепотом, что шофер хочет знать, когда они поедут и долго ли ему еще ждать.
— Сейчас иду! — громко ответила Хилья и поднялась, собираясь напоследок допытаться поговорить со своим хозяином и затем уехааъ.
— Никуда вы не пойдете. Впереди еще целая ночь! — сказал Эрмсон.
— Не могу. Мне нужно обратно. Шофер ждет.
— Шофер? Пусть войдет. Мы еще поговорим с ним!
Вскоре появился шофер в кожаной куртке и остановился
у двери. Эрмсон налил большой бокал вина и предложил ему.
— Я не пью, — сказал шофер, отводя стакан.
— Что за разговор?
— Да ты не бойся! Из-за рюмки вина ты еще не свалишься в канаву! — бросил от стола Каарт.
Винналь выхватил у Эрхмсона стакан и ткнул его шоферу, в нос.
— Пей!
— Я сказал, что не пью!
— Ах, не пьешь?
Все раздражение, бродившее в Виннале, выплеснулось вдруг наружу, словно шофер был виноват в том, что он, Фердинанд, не может взять с собой в дорогу ту сумму, какую хотелось, и что часть денег придется завтра потратить на погашение векселей.
— На чьей машине ты тут разъезжаешь, чертова скотина?
— Не на вашей!
— Захочу, велю уволить тебя в два счета!
— Не вам меня увольнять! — И шофер смерил крикуна взглядом с головы до ног.
— Молчать!
Винналь почувствовал себя оскорбленным. Какой-то олух смеет ему перечить ? И как всегда в моменты подобных вспышек, он прибегнул к самому сильному из своих аргументов. На этот раз этим аргументом оказался нож.
— А это видел? А? Хочешь понюхать?
— Не стоит хвастаться! — спокойно ответил шофер. — И у меня есть точно такой же. Хотите испробовать, чей острее?
Хилья вдруг бросилась между ними, что-то крикнула, и боевой задор мужчин несколько утих.
Через некоторое время она уже сидела в машине. Едва заработал мотор, как Винналь, натягивая пальто, выбежал из дома, поднял руку и крикнул:
— Стой! Я тоже поеду!
Он хотел махнуть рукой на все обязательства, векселя, торговлю, отца, но это не вышло. Как ни заманчиво казалось уехать на поиски приключений этаким кондотьером, все же было невозможно сжечь за собой все мосты. Он угрюмо забился в угол машины, курил одну сигарету за другой и, напрягая свой затуманенный мозг, обдумывал, как бы уладить до отъезда некоторые расстроенные дела...
На следующий день, вечером, у Хильи неожиданно появился Эспе. Не снимая пальто, не садясь, он спросил:
— Вы что же это вытворяете?
Хилья не могла понять, о чем говорит Эспе.
— Позволяете учитывать свой вексель, да еще на какую сумму! Смотрю, подпись ваша, никаких сомнений.
Хилья была поражена.
— Что вы говорите?
— Да, и под заявкой тоже ваше имя.
— Не может быть!
— Как же не может, если все это прошло через мои руки?.. Пятьсот крон. Молодой Винналь сам забрал деньги.
Побледнев, Хилья опустилась на стул и некоторое время не могла произнести ни слова.
— Мой залоговый вексель! — наконец произнесла она.
В ней словно все оборвалось. Ведь Винналь уехал, и никто не знает, когда он вернется... Таким образом он спас свои векселя, которые подлежали опротестованию, вышиб клин клином, как он любил выражаться в подобных случаях. Как быть теперь? Нельзя ли еще разыскать его? Или поговорить с его отцом?
— Посмотрим! - лаконично, но спокойно ответил Эспе.
Когда Хилья на следующий день отправилась в Торговый банк, чтобы узнать, не нашел ли Эспе какого-нибудь удачного выхода, она не нашла того, кто был ей нужен. Сказали, что он заболел.
Только этого и не хватало! Так неожиданно? Может быть, что-нибудь опасное?
Как ни странно, болезнь Эспе взволновала Хилью гораздо больше, чем ее собственное несчастье. Она попыталась взять себя в руки, но напрасно. Необходимо разыскать Эспе.
Но окно Эспе было темно, а на стук никто не открыл. Может быть, с ним действительно случилось несчастье и он попал в больницу?
Хилья побежала к Рут, чтоб излить ей СБОЮ душу. Они давно не виделись, и Хилья боялась, что Рут уже забыла ее. Но нет, она обрадовалась Хилье, как человеку, с которым сама уже давно хотела встретиться.
— Видишь, недавно получила из Москвы посылку с книгами, — сразу же объявила она. — Горский не забыл нас. Пауль тоже знаком с ним. Пошлю ему часть книг. Он, наверно, обрадуется. Времени у него теперь достаточно для чтения.
Разглядывая иллюстрации в книгах, Хилья призналась, что и она бы с охотой почитала эти произведения, если бы немного лучше владела языком. Вообще после маминой смерти стало не до чтения — совсем заботы одолели. Чего она только не пережила за последнее время! Кто только не помыкал ею, не обирал ее! Сколько приходилось ей терпеть, сколько' проливать слез!
— А ты не позволяй помыкать собой! Давай сдачи! Заставь уважать себя! — учила ее Рут, считавшая себя умнее, оттого что была старше.
Это было известно Хилье лучше, чем Рут. Отношения с Минной и обоими Винналями обогатили ее немалым опытом. Если ты с ними была уступчивой, они тотчас наглели, но стоило им дать отпор, как они смягчались.
— С этим векселем получилось неважно, — заметила Рут. — Тебе следовало бы объяснить в банке, что это был всего лишь залоговый вексель.
— Объяснишь им, как же! — уныло ответила Хилья. — Банк доверяет бумаге больше, чем человеку.
Еще больше тревожило Хилью другое. Она рассказала Рут о том, что услышала, когда выезжала за город, и сказала, что, по ее мнению, нечестно отправляться отсюда в Финляндию воевать против Советского Союза. Нужно бы помешать этому. Может, следовало бы написать обо всем в газету. У Рут имеются знакомые среди журналистов. Не напишет ли кто-нибудь из них?
Рут улыбнулась: «До чего же еще Хилья наивна! Какая из наших газет станет писать об этом? Правительство смотрит на подобные вещи сквозь пальцы, а то, пожалуй, и сочувствует им и втайне потворствует».
— Так же не годится! — воскликнула Хилья. — Нужно написать Паулю и спросить его, что он об этом думает. Или обратиться к Таммемяги. Возможно, что они ничего и не знают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56