иная дама усмотрела бы тут недостаток вежливости, но ей во всем этом виделось проявление аристократизма. В отличие от дипломата, латышский ученый был живым и темпераментным человеком, любившим веселую беседу, шутку и смех. От постоянной улыбки на его щеках образовались глубокие складки, а у глаз — разбегающиеся лучи морщинок.
Кавалеры Беллы оказались знакомы, и вскоре между ними завязалась беседа, предмет которой был неинтересен для Беллы. Она скучала и с нетерпением ожидала начала танцев, когда дамы станут завидовать ее платью, а мужчины любоваться ее светскостью и томным выражением лица.
Настал момент, когда министр иностранных дел, до этого озабоченный и молчаливый, поднялся и позвенел бокалом.
— Мезйатез! — начал он застольную речь, кивнув налево и направо и мягкостью интонации стараясь возместить недостаток приветливости на лице. Ручьем потекли слова приветствия и формулы вежливости, но затем речь министра стала более туманной. С французского языка оратор перешел на английский, после чего продемонстрировал свое знание латышского языка и, ко всеобщему удивлению, употребил еще и русский.
Пийбер сидел в дальнем конце стола среди латышских и литовских журналистов, которые дошли уже до такого градуса, что больше не обращали внимания на оратора. Они все приставали к Пийберу, чтоб тот допил наконец свою рюмочку. Но Пийбер был принципиальным трезвенником и одним из немногих, которые пытались внимательно следить за речью.
— Упрямые же вы, эстонцы, — сказал латышский журналист. — И ужасно серьезные, мрачные и сдержанные.
— Как? — спросил Пийбер, приложивший к уху ладонь, чтоб не пропустить ни слова из речи.
— Чего вы этак добьетесь? Больше радости и веселья! Больше размаха! У нас же теперь не крепостное право. Мы сами хозяева своей жизни. Свое правительство, свои вожди. Между прочим, жаль, что у вас, эстонцев, не было ни королей, ни князей своей национальности. У нас были, у литовцев были, а у вас — нет. Знаете, как это поднимает наш дух!
— У древних эстонцев тоже был один великий военачальник, — сказал литовец. — Забыл, как его звали...
— Лембиту, — напомнил Пийбер.
— Ах, да, Лембиту, — сказал латыш. — Я как-то спросил у одного вашего художника, почему никто еще не написал этого вашего Лембиту. «Приезжайте, говорю, в Ригу и поглядите, как там умеют воскрешать наших королей»... Он ответил, что в посконных штанах и в лаптях изображать героя не хочется, а изображать его в латах — фальшиво. Но, боже милосердный, на что же нужна история, если ее нельзя приукрасить и улучшить! Кстати, где же памятник вашей освободительной войны? Мы бы возложили венок — но куда? Говорят, вы еще только деньги собираете.
— Что поделаешь, мы беднее вас, — ответил Пийбер, одним ухом слушавший речь, а другим соседей.
— Бросьте, бедность не добродетель.
На миг прислушались к речи его превосходительства.
— Отчего он так пессимистичен? — спросил латышский журналист. — Прибалтийская неделя должна бы радовать его.
— Дипломатам не полагается откровенно выражать свои чувства, — сказал литовец. — И не стоит его слушать: у хорошего дипломата никогда не поймешь, что он хочет сказать.
Когда речь кончилась, ученый, сидевший рядом с Беллой, поднялся и подошел к министру, чтоб чокнуться с ним.
— Время для Прибалтийской недели выбрано вами на редкость удачно, ваше превосходительство, — сказал он. — Во-первых, божественная погода. Во-вторых, столь важный, столь переломный момент истории: вчера пал Париж, последний оплот Европы, Теперь государства Прибалтики, да и вообще Восток, должны стать центром внимания.
— Уже стали, — угрюмо и многозначительно ответил министр.
Латышского ученого озадачил хмурый тон этого ответа.
— Что вы имеете в виду? — спросил он возбужденно.
Но как раз в этот момент оркестр громко заиграл вальс,
и вопрос не был услышан. Белла уже пробралась поближе к министру в надежде, что их познакомят и он пригласит ее танцевать, но тут к его превосходительству с другой стороны подошел маленький худощавый офицер с аксельбантами. Щелкнув каблуками, он что-то сказал министру, и тот,
ни с кем не простившись, тотчас покинул зал. Велла была разочарована.
Внезапный уход министра всех встревожил. Еще днем по городу ходили разные слухи о таинственных событиях в Литве, но никто им не верил.
— Что-то, видно, все-таки произошло, — сказал один из журналистов. — Я своимй ушами слышал, как министра срочно вызвали к президенту. И вы заметили — лицо министра, обычно важно-серьезное, было сегодня мрачно-серьезным? А это плохой знак, господа...
И он добавил еще, что готов съесть собственную шляпу, если за полчаса не узнает, что случилось. И, выпив бокал вина, он куда-то умчался.
Вернувшись, он всех привел в смятение. В Литве действительно произошло нечто чрезвычайное. Немецкие самолеты бомбили Каунас. Очевидно, Гитлер начал наступление...
Все это, правда, были только слухи, но слухи достаточно тревожные, чтоб переполошить всех. Многие тотчас же собрались уходить, но на улице сверкали молнии, раздавались гулкие громовые раскаты, а по стеклам барабанил дождь.
Немного погодя кто-то другой принес известие, что в Литве идут бои. Это еще больше подлило масла в огонь.
Несмотря на дождь, все поспешили к выходу. Не терпелось уйти и Виллему Китсу, но Белла возразила на его предложение :
— В такой ливень! Во что превратится мое платье?
К счастью, они достали машину. Выходя из нее, они увидели мчавшегося мимо гостиницы Фердинанда Винналя.
— Алло! — крикнул ему вслед Биллем.
Винналь обернулся.
— Что такое?
— Ты здесь? — удивленно спросила Белла, собираясь побеседовать с братом, но тому было некогда.
— Скажи хоть - имеешь ли ты понятие, что происходит в Литве?
— Ах, в Литве? Это не важно.. Между нами, у нас в любую минуту могут объявить мобилизацию.
— Мобилизацию? - испугался Ките.
— Да. А чего же еще? Начинается! До свидания!
И, даже не подав руки, он помчался дальше, оставив супружескую чету в полной растерянности.
- Ты что притих? - входя в гостиницу, спросила Белла мужа. - Не верь тому, что он говорил. Я знаю Ферди, ему всегда бог знает что мерещится.
Номер, в который они вошли, показался темным и неуютным. Настроение Беллы сразу упало. В своем белом праздничном платье она опустилась на шаткий, скрипучий стул.
- Что с тобой? - осторожно спросил Биллем.
- Что? Что? - с отчаяньем повторила Белла и отшвырнула сумочку.
Теперь Биллем, в свою очередь, принялся успокаивать и ободрять ее.
- Ну и что, если объявят мобилизацию? У меня же белый билет.
- У тебя! У тебя! А я? Когда узнают, что я... Да и вообще... нам надо поскорее убраться отсюда.
- Но куда?
- Тебе лучше знать.
- А где взять денег?
Взгляд Виллема скользнул по дорогому платью жены.
- Где ты был раньше, почему ничего не предвидел?
- Но ведь ничего страшного еще не произошло. К чему раньше времени нервничать?
- Да, спрячь голову в песок получше!
Разговор принял бы еще более резкий характер, если бы в номер не вошел Пийбер. Он насквозь промок, так как ушел с приема в самый дождь. Он все время сморкался и чихал, не замечая размолвки между супругами.
За это время он услышал, что в Литве не было никакой бомбежки, зато туда прибыли новые контингента войск Красной Армии и прежнее правительство пало.
- Нет никаких оснований для беспокойства, — сказал он.
Но Китсов это известие взволновало еще больше. Узнав, однако, что возможна мобилизация, Пийбер тоже сник. В голове его теснились мысли. Он кружился вместе с ними, словно белка в колесе. То ли от этих тревожных мыслей, то ли от мокрой одежды, его проняла дрожь, и он предложил спуститься в ресторан, чтоб выпить горячего чая.
Биллем согласился. Белла сказала, что переоденется и тоже присоединится к ним.
Но в ресторан они не попали. Вестибюль был переполнен гостями, многих из которых охватила лихорадка отъезда. Их панический страх заразил и Китса; он решил тотчас же уехать вместе с Беллой.
Пийбер немного поколебался, а потом тоже расплатился за номер, взял портфель и вместе с Китсами поехал на вокзал.
Но у билетной кассы он вдруг передумал и, махнув рукой, решил все-таки остаться.
На перроне он заметил в петлицах у многих уезжающих те самые цветы, теперь уже увядшие, которые преподносились им утром с такой радостью. Куда делись флаги, трубы и девушки в национальных костюмах?
Когда поезд скрылся из виду, Пийбер почувствовал себя совсем покинутым. С кем обменяться мыслями? Куда пойти? Что предпринять?
Весь в испарине, с пересохшим ртом, он побрел обратно в гостиницу. Заснул он только под утро и проспал до обеда. Кошмарные ощущения вчерашнего дня исчезли бесследно. Да и в свежих газетах ничто не напоминало о вечерней панике. Разные незначительные сообщения, полицейская хроника, крупное объявление о кенигсбергской ярмарке, американские комиксы о гангстерах и черных масках — и больше ничего. Было тут и сообщение об удачном начале Прибалтийской недели. Да, нечего сказать, удачное начало! Скорей, пожалуй, попахивает концом!
Погода выдалась отличная, тянуло погулять.
Вместе с людским потоком Пийбер направился в Кадриорг.
День был воскресный, и каждый, кто мог, стремился выбраться из города поближе к зелени.
В парковом пруду неторопливо плавала пара лебедей, перед скамьями разгуливали голуби и прыгали воробьи. Здесь, на чистом воздухе, дышалось легко, люди никуда не торопились.
Пийбер уселся рядом с человеком, с виду похожим на рабочего, который бросал голубям хлебные крошки. Наблюдая, как птицы клюют хлеб, Пийбер пытался определить характер каждой из них. Потом, сняв шляпу, он зажмурился и подставил лицо солнечным лучам. Открыл он глаза лишь после того, как рядом с его соседом сел какой-то молодой человек.
— Что нового? — спросил старший из соседей Пийбера,
— Новостей много. И у нас тоже требуют нового правительства.
— Неужели правда? — спросил Пийбер, очнувшись. — Почему?
— Точно не знаю, но, кажется, потому, что нынешнее правительство нарушило договор.
— Что спрашивать! — сердито вставил сосед постарше. — Жалко вам, что ли?
Он бросил голубям такой большой кусок, что те испуганно разлетелись.
— Почему жалко, — извиняющимся голосом ответил Пийбер. — Просто хотелось узнать...
— Узнать? Удивительно, что Россия еще так долго терпела у себя за спиной эти шахер-махеры!
Пийбер больше не стал вмешиваться в разговор. Он слушал, о чем говорят рядом с ним, и удивлялся тому, что простые рабочие обо всем судят с той решительностью, на какую сам он не отваживался. Разговор коснулся даже Прибалтийской недели, вызвавшей пренебрежительные насмешки.
- Чем же вам не нравится эта неделя? — дерзнул спросить Пийбер.
- Неизвестно, что бы вы запели, если б рабочим людям со всей Прибалтики, таким, как мы, дали разок собраться вместе!
Пийберу не понравилось, что его сразу же отнесли к противному лагерю.
- Да что там говорить об этой неделе! - И молодой собеседник махнул рукой. — Говорят, участники разбежались, точно стая кур.
Пийбер постарался не выказать своего беспокойства.
- Вы уже слышали что-нибудь о составе нового правительства? — спросил он только.
- Разве так скоро услышишь ? Вон сколько машин понаехало к президентскому дворцу! Совещаются.
Старший произнес:
- Наперед известно, что будет.
- Вместо Юри поставят Яана, и все пойдет по-прежнему. Чулок новый, да дыра в нем старая.
Только на следующий день Пийбер узнал, каково истинное положение. Действительно, существовал Прибалтийский военный союз, который, как выразился Силлат, мог в подходящий момент стать седлом для Гитлера. На этом союзе неожиданно поставлен крест. Похоже, что жизнь сдвинулась с мертвой точки. Каким будет новое правительство? Либеральней нынешнего? Пожалуй, так... Иначе быть не может.
«Не пора ли, — подумалось Пийберу, — сказать свое слово и людям вроде меня? Теперь на политической арене должны появиться новые силы. А что, если бы я сам?..» Мысль, промелькнувшая в его голове, была столь грандиозна, что у него дух захватило.
Он поспешно вернулся в родной город, чтоб посоветоваться с единомышленниками. Но в своем кафе он никого не застал.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Направляясь утром на работу, Хилья издали увидела шедшего навстречу старика Винналя, в костюме из чесучи, в соломенной шляпе и с толстой тростью в руке. Пиджак его был расстегнут. Его коренастая фигура заняла узкий тротуар почти целиком, и, чтоб пропустить его, Хилье пришлось сойти на мостовую.
- Стоп! - воскликнул Винналь, неожиданно загородив Хилье дорогу тростью. — Куда так быстро, барышня?
- На работу, куда же еще!
Так-так-так. К Мутли? Ну, как там, ничего?
Раньше Винналь никогда не интересовался жизнью Хильи, а сейчас он расспрашивал обо всем — и сколько ей платят, и как к ней относятся, и не тяжелая ли работа, и как она ладит с хозяином.
— Так-так-так, - произнес он, разузнав' обо всем. - Знаете что, барышня? Вы могли бы вернуться к нам на фабрику. Вы всегда были хорошей, честной девушкой и, когда нужно, работали до ночи. Мы бы вам крон десять прибавили... И работа нашлась бы полегче. Стоит подумать... А как поживает ваш брат?
— Да все так же...
— Ужасно несправедливо с ним поступили, ужасно несправедливо. Такой прекрасный человек — и вдруг... Но, знаете, всему есть границы!.. Такая же история с этим Михкелем Сааром. Он, кажется, родственником вам приходится?
-Дядя.
— Ну вот, даже дядя. А что с ним сделали? Но не беда, не беда, теперь они скоро вернутся.
— Вы думаете?
— Конечно. Ведь старого правительства уже нет, Испарилось. А что до нового, так поживем — увидим. Без амнистии дело, во всяком случае, не обойдется. Даст бог, вернутся к вам брат и дядя. Коли вернется Саар, он может в любое время получить у нас работу. Можете ему так и передать. Пусть обратится к директору Винналю. Вы ведь знаете, я уж больше не хозяин фабрики, а директор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56