Профессор почувствовал, что от него ждали более горячего отношения к этому предприятию. Он попытался исправить дело:
— Нет, правда, Общество дружбы, безусловно, нужно создать. И, поверьте, оно найдет восторженных сторонников. Одной из таких сторонниц явится собственная моя дочь.
Он рассказал, с каким увлечением Рут читает русскую литературу, поскольку, конечно, ее можно достать здесь, как она в последнее время принялась изучать русский язык, как готовится к выступлению в пьесе Горького «Враги».
— О, ваша дочь артистка? Интересно, интересно.
— Она не профессиональная актриса, а только любительница. А наш городской театр не интересуется Горьким. Раньше здесь имелся Рабочий театр, но он закрыт. Нет, она участвует в каком-то самодеятельном кружке. Но подождите, я позову ее, если только она дома.
Пришла Рут. Она с волнением и радостью посмотрела своими большими синими глазами на гостя издалека. Господи, ведь перед ней стоял живой человек из того мира, о котором приходилось читать, слышать, которым она вместе с Паулем восхищалась! О чем только не хотелось сразу же спросить, разузнать!
— Я только что услышал, что вы хотите поставить пьесу Горького «Враги»? Смелый замысел. Смелый как в политическом, так и в художественном отношении. Потому что правильно понять это произведение, правильно сыграть каждую роль...
— Вы думаете, мы не справимся? — спросила Рут.
— У меня нет оснований так думать, но... я видел этот спектакль в Московском Художественном театре.
— В Художественном театре? — восторженно прервала его Рут. — Расскажите, как там...
Она расспрашивала обо всем, ей хотелось в мельчайших подробностях представить себе спектакль Художественного театра с начала без конца. Потом посыпались бесконечные вопросы об Эрмитаже, о Третьяковской галерее, о Днепрогэсе, о метро, обо всем, обо всем.
— Ты утомишь нашего дорогого гостя, — сказал профессор, почувствовавший себя лишним при этом разговоре, так как ему пришлось молча слушать.
— Что вы, Роберт Карлович... Я счастлив отвечать на эти вопросы. Вы видите, как нужно Общество друзей Советского Союза. И подобный живой интерес... он и меня воодушевляет.
Рут было жалко, когда гость наконец собрался уходить. Хотелось еще раз увидеть его, да и Паулю следовало бы встретиться с ним.
— Алексей Терентьевич, — сказал профессор Кянд гостю на прощание, — я надеюсь, что вы перед отъездом еще раз зайдете к нам. Может быть, послезавтра, в субботу вечером? Скажем, часов в семь. Я приглашу еще кое-кого... Вы придете?
Горский поблагодарил и сказал, что придет с удовольствием.
Рут вся разгорелась от новых впечатлений и сейчас же хотела отыскать Пауля, чтобы поделиться с ним. Но отец удержал ее: сначала нужно посоветоваться, кого пригласить в субботу на ужин. Рут со всем соглашалась, но возражала против приглашения Китсов. Они же не подходят к этому обществу: от Виллема можно ожидать враждебных высказываний, а Белла со своим презрением ко всему на свете... нет, благодарю покорно. Отец возражал: Ките один из его талантливейших учеников, с которым он всегда общался, к тому же он переводил русскую поэзию на эстонский язык. А Белла? Пусть будет хоть одна женщина, а то все мужчины.
— Ах, приглашайте, кого хотите, — махнула рукой Рут и умчалась.
Профессор растерялся. Как же быть, если Рут не хочет? Но тут вмешалась Линда:
— Вот видишь, какая она стала своевольная. Это оттого, что ты во всем ей потакаешь. Китсы всегда бывали у нас, когда мы принимали иностранных гостей. Как же не позвать их теперь? Они обидятся, если узнают.
— Ах, все равно, так и быть, позовем их.
В субботу Горский неожиданно зашел к Кяндам в полдень. Кроме хозяйки, никого не было дома. Горский извинился, что, к сожалению, не может прийти вечером, так как должен уехать. Он попросил Линду передать дочери несколько книг, поблагодарил за оказанную ему любезность, просил передать привет остальным членам семьи и ушел.
Линда была огорчена. Она пригласила себе помощницу, вместе с которой они с утра бегали по рынку и магазинам, а теперь хлопотали вдвоем в кухне, мешали, взбивали и терли тесто для пирога, готовили паштет, винегрет и майонезы, рулет, желе и крем. Большая ощипанная индейка беспомощно лежала на кухонном столе, дожидаясь, чтобы ее сунули в духовку.
Как же теперь? — горевала Линда. Значит, ей так и не придется блеснуть перед русским гостем своим кулинарным искусством, которым она так гордилась? Как жаль, как жаль! Но приглашенным уже нельзя отказать. Что ж, придется довести до конца начатое.
Линда еще не кончила накрывать на стол, когда в дверях раздался звонок. Кто бы мог прийти так рано? Она хотела заглянуть в переднюю, но Роберт уже пошел открывать.
Вошел коллега профессора Кянда доцент Штейнгарт, немец средних лет, с любезной, льстивой улыбкой на лице, с тщательно расчесанными, напомаженными каштановыми волосами. Он был не один. Следом за ним быстрыми шагами вошел стройный молодой человек спортивного вида, в бежевом пальто, с небрежно поднятым воротником, так что профессор принял его вначале за англичанина:
— Доктор Шефер, писатель, — представил гостя Штейнгарт и попросил извинения за внезапное вторжение.
— Пожалуйста, пожалуйста, весьма приятно, — сказал профессор Кянд. Он протянул свою маленькую руку посетителю, который принял ее как само собой разумеющийся дар, не имеющий особой ценности, и тотчас же поспешил к вешалке, чтобы повесить свое пальто.
На Шефере был оливкового цвета спортивный костюм с шерстяными чулками, доходившими до колен; своими тонкими ногами он напоминал кузнечика. Некоторое время он
постоял перед зеркалом, причесывая волосы и поправляя галстук.
— Вы, господин профессор, полагаю, слышали имя доктора Шефера? И, без сомнения, знаете его «Девушку с острова Пакри»? — спросил Штейнгарт, входа в зал.
— Да, да, — чрезвычайно вежливо ответил профессор Кянд, разглядывая молодого человека. — О вашем романе я слышал, но, к сожалению.,.
Он, собственно, ничего не знал ни о Шефере, ни о его книгах.
— О романе вы не могли слышать, — поправил его Шефер. — Он еще не опубликован. «Девушка с острова Пакри» — это вообще не роман, а большая повесть. Мой первый роман — «Печерские колокола» — тоже появится в печати лишь к рождеству. В Лейпциге, в издательстве «Инзель».
— Да? — неопределенно сказал Кянд и попросил гостей присесть. — Значит, вы отличаетесь от тех иностранных писателей, которые, проехав по нашей стране, ограничиваются лишь путевыми заметками? А некоторые называют своих героев эстонскими именами — и все.
— Я не глобтроттер, не бродяга, — отрезал Шефер. — И не из таких иностранных писателей...А, русские книги?
— Ах да, господин доктор, — обратился Кянд к Штейн- гарту, — недавно вы утверждали, что в Советской стране не ценят литературы прошлого. Но вот видите? Пушкин. И в каком роскошном издании!
Он протянул один том Штейнгарту.
—. Пушкин? Да, слышал. Кажется, еврей.
Он принялся внимательно изучать черты лица поэта.
— Нет, происхождение у него негритянское, - с видом знатока сообщил Шефер.
— Вот видите, господин профессор, тогда понятно...
Щтейнгарт победоносно улыбнулся. Шефер презрительно
отодвинул книгу.
Лицо профессора Кянда залилось краской. Руки его дрожали, когда он предложил гостям покурить. Сам он долго отыскивал свою трубку.
— О, у вас тут русские папиросы? — воскликнул Шефер, беря из коробки папиросу, разглядывая и нюхая ее. — Толстые, как ствол орудия. Уже через базы успели раздобыть?
— Как видно, у вас хороший контакт с русскими, — сказал и Штейнгарт. Он спросил у Шефера, как ему нравится папироса. Сам он был некурящим.
— Ничего себе. Видимо, египетский или болгарский табак, А может быть, греческий. Ведь в России табака не разводят, а только махорку.
Профессор едва владел собой. Он только сказал:
— Вы думаете?
В вопросе звучала явная ирония, которой Шефер терпеть не мог. Он раздраженно вскочил и принялся разглядывать пейзажи, развешанные на стене.
— Берег Онтики. Не правда ли? И Пюхаярв?
— Как видно, вы хорошо знаете нашу страну, — сухо произнес профессор.
— О да, вероятно, не хуже вас, господин профессор.
— Вы еще долго пробудете в Эстонии?
— Я и не думаю уезжать, - ответил Шефер заносчивым, вызывающим тоном.
— Но ваши соотечественники не желают больше жить у нас. Они впали в панику и не знают, как бы поскорее попасть на корабли?
— Что. же из этого? — ответил Шефер прежним тоном. — Они боятся угодить под колеса.
— Какие колеса?
— Под колеса войны.
— Значит, вы думаете, что война будет? Несмотря ни на что? — со скептической улыбкой спросил Кянд.
— Будет. Должна быть.
— А вы что думаете, господин Штейнгарт?
— Доктор Шефер молод и хватает через край. Кто из нас может знать планы фюрера?
Профессор Кянд уже жалел, что принял этих гитлеровских докторов. Надо было отказать им, все равно под каким предлогом. Пускай, дескать, придут в другой раз. Ну и время они выбрали для своего визита. А может быть, они узнали об ужине в честь Горского? И решили помешать этому? Но у кого они могли узнать? Кто мог сказать им?
Обычное гостеприимство изменило профессору. Он сделался скупым на слова, давая понять, что разговор окончен и гости могут уходить.
Из столовой тянуло запахом жареной индейки и пирогов, было слышно, что там накрывают на стол. Незваные гости должны бы понять, что дело идет к ужину, и поскорее уйти. Но нет, гости, как видно, думали иначе. Шефер закинул ногу на ногу, взял сигару и спокойно принялся курить, рассказывая о своих приключениях во время путешествия по Эстонии. Кянд был поражен, узнав, что Шефер живет в здешней стране уже шесть лет.
— И так скрытно? — спросил он.
— Я приехал сюда не славы искать. Моя известность — это мои произведения.
— К сожалению, здесь мало слышали об этих произведениях.
— Услышите, когда выйдут из печати мои «Печерские колокола».
— И о чем они у вас звонят?
— Проблема, которую я там трактую, очень стара: Запад и Восток. В Печерах начинается восточный мир. В звоне монастырских колоколов я слышу отзвук восточного пространства. Бескрайние леса и равнины. Бесконечные страдания, пассивность, смерть. Иногда безумный экстаз, дикие эксцессы, хаос... И на фоне всего этого мне рисуется священная миссия немецкой расы, спасающей мир. Война — одна из форм выражения этой миссии.
— Не устарели ли ваши сведения о Востоке?
— Как устарели?
— По-моему, современная Россия и современный русский человек выглядят совсем иначе, чем вы воображаете.
Перед глазами профессора возник энергичный, жизнерадостный образ Горского. Цельная натура, никакой раздвоенности и мистики.
— Ах, и вы верите пропаганде? Но не забывайте, что кровь народа не меняется в течение двух-трех столетий, тем более в течение одного человеческого века.
Напрасно было продолжать спор. Шефер сказал, что, живя среди печерских монахов, он изучил «вечную сущность» русской натуры, и хвастался тем, что благодаря любезное™ президента получил разрешение передвигаться возле самой границы, обнесенной колючей проволокой.
— Да, ваш господин президент поистине очень предупредительный человек, — подтвердил Штейнгарт. — Но у доктора Шефера имеются еще более сильные покровители. Сам посол наш... Достаточно взять телефонную трубку...
— Если бы все были такими предупредительными, как ваш президент! — воскликнул Шефер. — Но ваш народ полон злобы и мелочной зависти, более того, ненависти к нашему народу. Да. Возьмите хотя бы случай с господином Штейнгартом. Почему ему здесь до сих пор не присвоено звание профессора? Он был командирован сюда по собственной вашей просьбе. Выдающийся филолог. Имеет серьезные исследовательские труды.
— Ах, оставь, Курт! — прервал его Штейнгарт.
— Почему я должен молчать об этом? Разве ты не выдающийся ученый? А как обстоит дело здесь? В составе преподавательского персонала вашего университета француз имеет звание профессора, швед — тоже, а немец — нет. Это ли не национальная нетерпимость? Мелочная зависть? Ненависть к нам? Когда-нибудь все это отомстит за себя!
Они настойчиво допытывались у профессора Кянда, кто из членов университетского ученого совета является наиболее
ожесточенным противником Штейнгарта и кто забаллотировал его кандидатуру в профессора. При этом Штейнгарт вел свой допрос обиняком, а Шефер шел напролом. Откуда мог знать все это Кянд? Ведь голосование закрытое. Несмотря на это, его не скоро выпустили из клещей, допрашивая так, точно он нес ответственность за всех других.
Наконец Шефер сказал:
— Это дело может принять весьма серьезный оборот. Вообразите, что господин посол Штробейн вмешается сам. И позвонит господину Пятсу. Неужели вы хотите, чтобы дело зашло так далеко? Ведь президент может заставить вас. Какой это будет позор! Как будто у самих у вас нет свободной воли и вы лишь его подручные! Простите мою горячность. Но разве могу я спокойно видеть, как моему соотечественнику наносится обида? В конце концов, на весы положена честь немецкого народа. А с этим шутить нельзя!
Штейнгарту стало неловко от слов Шефера — не потому, что речь шла о нем, а потому, что друг его был абсолютно не дипломат и играл в открытую.
Профессор Кянд сидел точно на горячих угольях. Хоть бы они наконец ушли, хоть бы пришли наконец званые гости!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Явился Биллем Ките со своей бледной Беллой. Профессор Кянд стал знакомить новоприбывшую чету с Шефером, но оказалось, что они уже знакомы. Как? Когда они успели?
Белла уселась за столом на диване. Она сидела прямо, сложив руки на коленях, и, ощутив на себе оценивающий взгляд Шефера, строго опустила глаза. А Биллем, или Вильям, как нежно называла Белла своего мужа, уже беседовал с Шефером о современной английской литературе. Профессор Кянд почувствовал, что напряжение разряжается. Когда подошло еще несколько приглашенных, он понадеялся, что незваные гости наконец удалятся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56