деньги свои в банке гноит, ни одного сента у него не выманишь... Соображения никакого, а гонору хоть отбавляй... И тут еще мой сын, знаешь, тот первый, досвадебный... Сопляк еще, а полез на меня с кулаками, когда я жену вразумлял. Выгнал его за порог — и что же? Так и не возвращается, упрямец, глаз не кажет, шляется бог знает где. Говорят, будто в Таллине его видели. Жена плачет. Мол, последней надежды, последней поддержки лишилась. Последней поддержки? А я-то что?.. Я, мол, ее не понимаю! Чепуха! Я свою жену насквозь вижу и знаю, что она меня ненавидит. Какое там ненавидит? Презирает. Не упускает случая" сказать, что я ее жизнь загубил. Только одно на уме — как бы укусить побольнее. Разве тут, черт возьми, с собой совладаешь? Влепишь ей пару горячих, ну да, влепишь... А самому сразу жалко станет... Что поделаешь, опять просишь прощения... А какой от всего этого толк? Лучше с приятелем в трактир податься. Так вот она, жизнь,
и идет: утюжишь брюки, штопаешь дыры, бьешь жену, пьешь водку...
Внезапно в глазах портного вспыхнул недобрый огонек:
— Однако послушай, что я тебе скажу! Если ты вздумаешь... Если моя жена вздумает завести с тобой шашни... так я тебе этого не спущу! Угощу утюгом, знай...
Взмахнув бутылкой вместо утюга, он вскочил, чтоб показать, какова будет месть, но тут же снова свалился на стул, и вся его удаль улетучилась. На лице его появилось плаксивое выражение.
— Нет, нет, это я так... Просто так... — бормочет он. — Немножко попугать. Чтоб самому покуражиться...
Уныло махнув рукой, он жалко улыбнулся.
— Ах, чего уж там... Я — ничто. Тряпка, как говорит жена, тряпка — и больше ничего.
Его бороденка затряслась, глаза налились слезами. Наступило молчание. Вдруг хлопнула наружная дверь, Портной повернулся и поглядел в окно.
— Погляди на этого мусорщика! — бросил он едко.
Пауль увидел тощего долговязого человека в рваном
пальто, который, с трудом передвигаясь при помощи палки, шел, внимательно глядя себе под ноги.
— Обгоревшую спичку и то подберет и принесет домой. Ты видел комнату этого сквалыги? Пойдем, покажу.
Они вошли в крохотную комнату тестя, расположенную рядом с кухней. Она была завалена ящичками и коробочками, лежавшими на столе, на шкафу и нагроможденными у стены. В них складывались лоскуты и клочья меха, ржавые гвозди и обломки подков, пуговицы и застежки — словом, невообразимый хлам. А на побеленном печном дымоходе было выведено углем три слова: «Ничего не покупать».
— Сам видишь! — сказал портной, постучав себя пальцем по лбу. — У этого человека тут винтиков не хватает. Но скажи-ка об этом моей жене! Сразу в волосы вцепится. Оставь, мол, в покое моего отца. А тот все каркает, как ненасытное воронье отродье. Дай то, сделай это! Он с дочкой — два сапога пара. Та ему лучшие куски подкладывает... У самого в банке двадцать тысяч, а ни сента не одолжит. Хочешь — живи, хочешь — помирай. Где же правда?
А когда портной уходил из дому, к Паулю являлась хозяйка отводить душу. О семейных делах она особенно не распространялась, стеснялась, наверно, но зато поносила дружков своего супруга, сбивающих его с пути истинного, перемывала косточки соседям, все жаловалась на пустоту жизни и явно ждала, что и Пауль расскажет кое-что о себе. Но Пауль не любил этим заниматься.
Как-то вечером, поставив на стол чайник, хозяйка встала, опершись о комод, и, со странной улыбкой, взглянув на Пауля, спросила: неужто ему никто не нравится из местных барышень? Ведь сколько раз бывало, что позвонят у парадного, а пойдешь открывать — никого нет; случается, что и снежок бросят в окно или пришлют записочку, а господин Риухкранд хоть бы что. Уж не оставил ли он где невесту?
Слово «невеста» показалось Паулю до того странным и смешным, что он громко расхохотался.
Господи, да неужто она сказала что дурное? Зачем же гоготать-то ? И хозяйка ушла обиженная. И с этих пор начала, кажется, побаиваться своего жильца, потому что стала заходить к нему в комнату не иначе, как в сопровождении Майи.
С этой маленькой девочкой, у которой были русые косички и большие смышленые глаза, Пауль тотчас подружился. Она задавала наивные, но не глупые вопросы. Пауль вырезал для нее лошадок и коров, подарил ей коробку цветных карандашей. Он часто играл с ней, угощал ее иногда конфетами и печеньем. В знак благодарности Май я старалась никогда не оставлять чужого дядю в одиночестве. Пусть дядя ей нарисует что-нибудь. Он умеет рисовать кошку? А собаку? А автомобиль? А церковь?
— Зачем лее церковь? Не надо! Лучше нарисуем костер. А рядом с ним Майю, а на шее у Майи красивый галстук, а галстук раскрасим красным карандашом. Вот так.
— Что это за тетя в рамке на столе? — продолжала расспрашивать Майя. — Она хорошая? Какое на ней платье? А почему дядя не знает? А почему тетя живет так далеко? А сюда она не приедет?
Запас вопросов у этой девчушки неисчерпаем. На иные отвечать весело, а иные бередят душу.
Когда Майя уходит, Пауль, задумавшись, долго глядит ей вслед. Дождется ли этот милый ребенок с большими наивными глазами вольной, радостной жизни? Что сделать, чтоб она прямо с порога жизни вступила на верную дорогу, чтоб все ее хорошие качества и задатки смогли успешно развиться? Из пакета, присланного Рут, Пауль достает книгу под названием-«Педагогическая поэма». Но не-успевает он приняться за чтение, как его мысли устремляются к Рут, в памяти возникают отрывочные картины, как бы моментальные снимки, то необычайно отчетливые, то туманные, подернутые дымкой тоски. Он достает из кармана письмо и еще раз перечитывает его. Тут каждое слово, дорого, на каждой фразе хочется задержаться. Почерк отчетлив, содержание бесхитростно и искренне, и все же остается впечатление, будто передано здесь не все, что лежало на сердце. Да и возможно ли это при помощи слов и букв? Пауль видит, как Рут откидывает со лба каштановую прядь и, взяв вечную ручку, склоняется рядом с кремовым абажуром. Когда они увидятся? А что, если удрать отсюда на несколько дней? Портной Паринбак уверяет, что взятка творит чудеса. Но где достать денег, а если и достанешь, сумеешь ли всучить взятку? Нет, наверняка рука дрогнет. Может, Рут сюда приедет? Нет, такое и представить себе трудно. Вряд ли Рут так мучительно тоскует, — она занята своими лекциями, у нее знакомые, друзья, родные, ее чувства не собраны, как лучи, в один фокус...
Впрочем, и Пауль нашел тут друзей и знакомых. Как-то на улице он увидел впереди себя сутулого, размашисто шагавшего человека, в котором узнал Ласна, своего соседа по семинарской парте. Он ускорил шаг и остановил его. Ласн остолбенел, потом сдвинул шапку на затылок, закричал:
— Черт побери, да это же Риухкранд! — и принялся обеими руками трясти руку Пауля. — Я слыхал о твоем приезде. Но ты словно в воду канул!
— А ты не боишься разговаривать с высланным? Ведь я нахожусь тут под надзором полиции.
— Подумаешь! — И Ласн, махнув рукой, тут же предложил Паулю зайти к нему вечером.
Пауль охотно принял приглашение. Вечером у Ласна он застал и других гостей, тоже педагогов. Хозяин угощал всех домашней наливкой из черной смородины и печеньем.
— Я не такая мятежная душа, как ты, — сказал Ласн Паулю, — сижу тут безвылазно седьмой год и учу ребят.
— Вот я бы не смогла усидеть так долго на одном месте, — вмешалась девушка по фамилии Пюви, преподавательница пения, и с улыбкой посмотрела на Пауля, очевидно желая ему понравиться. Она была круглой, точно колобок, а глаза ее напоминали изюминки в булке. Она все время старалась находиться поближе к Паулю и слышать, что он говорит.
— Кто знает, долго ли нам еще придется жить такой жизнью, — бросил какой-то худощавый учитель. — Помните, что говорил на учительской конференции уездный начальник?
— Что же он говорил? — спросил Пауль.
— Да что! Стращал тех, кто получает от государства жалованье, а долга своего не выполняет.
— Какого долга?
— Известно, какого: кое-кто не вступил в Отечественный союз, не подписался на «Уус Ээсти»
Все начали прислушиваться к разговору и придвинули стулья поближе. Беседа потекла в том направлении, какого
1 «Новая Эстония» - реакционная газета.
и хотел Пауль. Но высказывались все сдержанно и осторожно, словно боясь, что у стен могут быть уши. Разговор велся вокруг да около, мнения не выкладывались начистоту, но стоило кому-нибудь нечаянно обронить откровенное или смелое слово, как раздавался общий одобрительный смех. Пауль быстро понял, что почва здесь благоприятная: как видно, все в глубине души только и ждали, чтобы он выложил напрямик все то, что было у них на уме, но о чем не решались говорить на людях. Ведь Риухкранду, как высланному, бояться нечего, потеря места ему не угрожает. И на гостя сыпались бесчисленные вопросы. Их было не меньше, чем у Майи. Как он думает, избежим ли мы войны? Неужели правда, что Красная Армия на финском фронте теряет одну дивизию за другой? Верно ли, что все ее танковые части разбиты? Ведь об этом ежедневно сообщает лахтинская радиостанция и весьма прозрачно пишут газеты.
Пауль, отрезанный от всего мира, от радио и газет, не располагал достаточными сведениями, но зато его вера в силу и непобедимость Красной Армии была настолько крепкой и непоколебимой, что заражала и других. Разбить Красную Армию — да ведь это заветная мечта властителей капиталистического мира! А что такое Красная Армия? Это сам советский народ, защищающий свою страну. Никто никогда не мог победить эту армию. Четырнадцать держав пытались когда-то задушить молодую Советскую республику! Но удалось ли им одержать победу?
— Я считаю, что финская провокация кончится тем же, что и весенняя провокация японцев у Халхин-Гола, — заключил Пауль. — Кто в огонь сунется, тот нос обожжет!
Халхин-Гол? Что это такое? Такого названия никто не слышал.
— Говорят, — продолжал Пауль, — что весной этого года на одном дипломатическом банкете в Хельсинки японский посол и финский дипломат чокнулись за будущую встречу в районе Урала. Одного из них уже проучили под Халхин-Го- лом. Уверен, что вскоре проучат и другого.
Ласн поднял рюмку и, выждав наступления паузы, сказал:
— Ясно как день, что если бы русские не разместили тут осенью своих частей, то нас бы уже погребла гитлеровская лавина. Так поднимем же и мы свои стаканы...
Он не сказал, за что, но кто хотел, тот и так понял.
Пюви сидела в стороне у рояля и негромко наигрывала что-то из Грига. Когда говорил Пауль, девушка, нажав на левую педаль, приглушала звуки инструмента — она, видно, одним ухом прислушивалась к мелодии Грига, другим — к словам Риухкранда.
Когда Пауль собрался уходить, Пюви уже была в пальто. И получилось так, что на улицу они вышли вместе. Ночной городок спал под белым покрывалом. Холодный воздух бодрил. Не видно было ни души.
- Я хотела спросить, если это, конечно, не секрет, - за что вас выслали?
- Что там рассказывать! Повод для высылки всегда найдется. Как знать, не случится ли и с вами то же самое, раз вы осмелились пройтись и поговорить со мной?
Ну нет, пусть Риухкранд не преувеличивает. До этого еще не дошло. А если и дошло, так что ж? Она не из робких. К тому же и Риухкранд придает ей смелости. Он сам, наверно, даже и не догадывается, какой свежестью тут повеяло с его приездом. Ведь в этом городишке можно заплесневеть, здешняя обстановка превращает человека в обывателя, кругозор у всех такой, ограниченный...
Пауль возражал: местные жители вовсе не такие ограниченные и косные, как думает Пюви. Пусть она вспомнит хоть сегодняшний вечер. Чтоб разбить людские предубеждения, рушить стен не понадобилось. Достаточно было сдуть пепел, и угли тотчас разгорелись!
Нет, пусть Риухкранд не судит по ней и по сегодняшним гостям Ласна. Ведь у него собираются только вольномыслящие учителя, а таких не много. Да и они тоже не ахти какие герои. Другое дело Риухкранд...
И тут посыпались комплименты, от которых Паулю сделалось неловко. По-видимому, девушка и сама поняла это.
- Я, наверно, вам совсем надоела? — спросила она после тщетного ожидания ответа. - Но вы должны меня простить, ведь так редко удается поговорить с человеком иного склада.
И снова начались расспросы. Много ли Риухкранд читает? Какую литературу? Политическую? Вероятно, ее теперь получают из-под полы, прямо от русских? Если Риухкранду попадется что-нибудь интересное, не даст ли он почитать и ей? Очень ли тяжело быть в разлуке с друзьями и товарищами? Поддерживает ли он переписку с ними?
За последнее время Пауль свыкся с тем, что его засыпают вопросами, но любопытство этой девушки переходило всякие границы. Он отвечал ей порой* шутливо, порой уклончиво, а порой задавал встречные вопросы.
Наконец они остановились у дома, над дверями которого висел большой позолоченный крендель.
Риухкранд, решив тотчас же распрощаться и пошли домой, протянул руку. Однако девушка не отпустила его, а, оглянувшись по сторонам и уверясь, что их никто не подслушивает, встала на цыпочки и прошептала:
- Если вам нужно что-нибудь спрятать - книги, бумаги или что другое, так дайте мне, так будет надежней... До свиданья!
Предложение последовало совершенно неожиданно. Не было ли это всего-навсего ловушкой, в которую Пауля хотели заманить? Или девушка говорила искренне? Пауль долго размышлял, но так и не пришел к твердому заключению. Ему показалось, что в некотором отношении он вел себя неосторожно, и это вызвало у него неприятное чувство.
Хорошо встретить в изгнании протянутую дружескую руку, но все же не стоит при этом попадаться на удочку.
Следует выведать у Ласна, кто такая эта Пюви. Не играет ли она по отношению к этим «вольномыслящим» роли осведомительницы и предательницы?
Однако Ласн истолковал повышенный интерес Риухкранда к дочери булочника совершенно превратно и принялся ее расхваливать. Не мудрено, что на встречу Нового года он пригласил к себе в гости их обоих.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Рут уже давно вынашивала план съездить как-нибудь к Паулю, но ни с кем, даже с ним самим, не делилась своим замыслом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56