— Может быть, я действительно плохо сделал, что так легко уступил этой попрошайке ? Но что сделано - то сделано. Ведь не станешь же требовать деньги обратно».
— Происходит окончательное формирование двух фронтов, господин Пийбер, - сказал Кянд после наступившего молчания. — И рано или поздно придется выбирать.
— Не забывайте, однако, о третьем фронте.
— Вы имеете в виду ничейную землю между фронтами? Плохой выбор, господин Пийбер, очень плохой. Можете оказаться меж двух огней.
Официантка поставила перед Пийбером стакан чаю, маленький молочник со сливками и тарелочку со сдобой. Кянд собрался уже подняться и уйти, но Пийберу подали белый открытый конверт, и профессор из любопытства задержался. В конверте лежал пригласительный билет с жирно вытисненным изображением золотого сердца.
— О, новогодний бал «Золотых сердец»! — сказал Пийбер. — Вы тоже пойдете?
— Я не принадлежу к этому обществу! - с вызовом ответил Кянд.
— Да и я не принадлежу... Но можно ведь сходить посмотреть? Приглашение на двоих... Вы ничего не будете иметь против, если я приглашу... Рут? В том случае, разумеется, если никто ее еще не пригласил...
— Почему вы обращаетесь ко мне? Я должен сыграть роль посредника?
— Нет, но...
Впоследствии профессор удивлялся своей неожиданной решительности в этот день, который начался с категорического «нет», сказанного молодой девице, апеллировавшей к его отзывчивости. Всегда уравновешенный, избегавший всякой резкости, во всем такой осмотрительный, он, как это ни странно, в тот раз решил все быстро и импульсивно, легко и просто. Казалось, будто множество еле заметных наблюдений и зачатков мыслей, накопившихся в его душе, сложились наконец в одно целое и вдруг сообщили всем его поступкам уверенность и смелость. Оглядываясь на самого себя в прошлом, он многое видел в новом свете; ему было стыдно вспоминать о том, как он проявлял радушие к такому нацисту, как Штейнгарт, и при этом осуждал еще свою дочь, смело выступившую против него. Теперь, как видно, между отцом и дочерью не оставалось больше серьезных расхождений. Напротив, профессор часто прислушивался к ее мнению, и ему всегда приходилось убеждаться в ее толковости. Бесстрашие Рут, готовой отважно отстаивать свои взгляды, вызывало в нем радость и гордость. А отстаивать свои взгляды приходилось в последнее время очень часто, потому что где бы ни собирались люди, там сам собой начинался разговор о финско-советской войне, которая еще больше обострила противоречия и разногласия, существовавшие и здесь. Печать со своей стороны способствовала возникновению споров, ежедневно публикуя под крупными заголовками громкие сообщения о блистательных победах финнов, помещая портреты их полководцев и солдат и намекая в каждой строке на катастрофическое поражение советских войск. Но день за днем уменьшалось число тех, кто верил этим сообщениям. Правда, находились еще горлодеры, готовые биться об заклад, что Финляндия победит, и ходили слухи о забияках, отправлявшихся помогать белофиннам.
Поговаривали о том, что уезжающие любители драки должны собраться на новогодний бал. От самого бала ожидали большого великолепия. В число организаторов празднества входили виднейшие из столпов общества: сам городской голова, префект полиции, генерал Эрмсон и крупный промышленник Винналь. Именитейшие светские дамы не жалели сил, самоотверженно собирая вещи для лотереи. При этом пожертвования до были соответствовать достоинству сборщиц; обычных лотерейных пустяков вообще не пришмаля, нужно было давать что-нибудь вроде окорока, шелкового платья или пуда сахару.
Портнихи дни и ночи корпели над вечерними платьями, с булавками в зубах они усердствовали на примерках изо всех сил, стараясь удовлетворить каждую прихоть заказчиц. Но их все равно бранили, на них сердились. В последний момент, перед самым балом, они бежали, задыхаясь, к своим клиенткам, бережно неся на руке пышные, словно пена, платья, завернутые в бумагу. Куаферы целый день без передышки трудились над прическами, закручивая волосы наверх или выкладывая около ушей кокетливые локоны. И здесь порой слышались сердитые вскрикивания, когда раскаленные щипцы нечаянно касались кожи.
Последний слой пудры, последний мазок помады, последний поворот перед зеркалом — и вот уже заранее заказанная машина или сани подвозят разукрашенную даму с ее кавалером к зданию театра. Из пальто и шуб, как из коконов, вылупляются яркие платья, черные фраки, смокинги и мундиры. Уже взоры дам завистливо скользят по туалетам соседок. Перед зеркалами толчея. Мужчины, вставая позади дам на цыпочки, пытаются поправить галстук или пригладить волосы. На лестнице, поднимающейся в зал, сверкают, показываясь из-под шлейфов, серебряные и золотые туфельки.
Когда в зал вместе с другими патронами бала вошел городской голова, оркестр грянул туш. Гости, рассевшиеся вдоль стен, поднялись и зааплодировали. Начался первый вальс. В соседнем зале, где стояли накрытые белыми скатертями столы, сновали туда и сюда кельнеры с подносами в руках и салфетками под мышкой. Вскоре все столы оказались занятыми, и опоздавшим, приходилось искать знакомых, к которым можно было бы присоседиться. В фойе устроили лотерею. Принимались деньги, вертелось лотерейное колесо, вынимались скрученные номера и выдавались выигрыши.
Праздник был полном.
Молодежь отправилась танцевать, и большой стол посреди бокового зала почти опустя. Торговец Винналь, казавшийся сутулым рядом с генералом Эрмсоном, сидевшим прямо и неподвижно, посмотрел сквозь строй бутылок в танцевальный зал и произнес невесело:
Да, сегодня .мы веселимся вовсю. Но кто знает, где мы встретим следующий Новый год?
— Что- с тобой? Умирать собрался или потерял веру в нашу силу? — спросил генерал.
— Нет, вера осталась, но сын... понимаешь.,.
— Сын? Ты же всегда был им недоволен, клял его на чем свет стоит. Он же не пропал, а, наоборот, отправился за славой и орденами.
— Жалко все-таки подлеца...—. сказал Винналь, снимая очки и вытирая глаза... И поругать-то будет некого. Сиди один, словно медведь в берлоге.
— А капиталы? Разве они тебя не греют? Так чего же ныть?
г- Да-а-а,. капиталы О них-то и вся .забота, Может, в будущем году нам придется еще труднее.
— Э, брось, самые трудные дни позади. Вот осенью было худо. Все обрушилось на нашу голову так неожиданно. Теперь что! Наши, тоже не спали. Балтийский блок — это тебе не шуточки. Согласуем планы генштабов, и тогда держись! Тогда нам никто не страшен! Я старый стратег и могу тебе сказать, что когда Ленинград будет взят, русские сами уберут отсюда свои войска. А там уж мы посмотрим...
Да, обо всем этом Винналь уже слышал от Потермана, но он был прежде всего деловым человеком и, говоря о тяжелых днях, имел в виду то, что виды на санацию его предприятия пошатнулись, Потерман дал ему понять, что сейчас не удастся устроить Винналю ссуду, ибо времена уже. не те и надо соблюдать осторожность, — один промах — и Можно, свернуть себе шею. Вот если международная обстановка станет более обнадеживающей, тогда можно будет поговорить и о долгосрочных ссудах, о санаций и о погашении долгов, и об иностранной валюте. А пока — нет. Пусть Винналь подождет.
Несмотря на дружбу, генерал считал Винналя мелкотравчатым человеком, копеечной душой, о чем говорил ему прямо в лицо. Пусть Винналь берет пример с него! С каким размахом он умеет вести свои собственные дела, как, например, теперь, когда он достал оружие и боеприпасы и припрятал, их. Кто знает, вдруг да понадобятся. Предстоящий отъезд сына его тоже не огорчал. Пусть едет! Чем раньше понюхает пороху, тем лучше. Поглядите, как лихо этот парень танцует, как он неутомим, как галантен с дамами!
— А вы, молодой.человек, почему не танцуете? — обратился генерал к сидевшему неподалеку Виллему Китсу, стулья рядом с которым опустели.
— За меня это делает моя супруга, — кашлянув, ответил Ките, несколько смущенный вопросом генерала.
— Вы разрешите мне пригласить ее, когда начнется мазурка?
— Пожалуйста!"— воскликнул польщенный Ките.
Белла уже больше часа назад ушла в танцевальный зал,
оставив на попечение Виллема свою сумочку из золотой
парчи. Вернется она, конечно, не раньше, чем оркестр кончит играть. Биллем знал свою жену: настроение Беллы мигом испортилось бы, если бы она хоть на один танец осталась без партнера. Смысл жизни этой праздной женщины в том и состоял, чтобы все снова, убеждаться в своей способности очаровывать мужчин и возбуждать зависть женщин.
В парнике буржуазного общества произрастали в изобилии эти яркие с виду, паразитические цветы, жизнь которых заключалась в том, чтоб обвиваться вокруг других растений. Они требовали, чтоб ими любовались. И находились люди, любовавшиеся ими. Именно такой пустоцвет был идеалом Виллема Китса,
Одним из тех, вокруг кого Белла любила обвиваться, был Виллибальд Муйдре, но ей и в голову не приходило, что Муйдре такой же пустоцвет, как она, также жаждущий любования, Она была убеждена в том, что покорила эту кудрявую голову, и, чтоб удержать поклонника, разыгрывала перед ним роль влюбленной, хотя и оставалась равнодушной. С Муйдре дело обстояло точно так же: влюбленные взгляды Беллы льстили ему, и в награду за них он щедро осыпал ее искусными комплиментами.
Любой, кто пригляделся бы к ним во время танца, счел бы их влюбленной парочкой — такими чувствительными взглядами обменивались они, так нежно прижимались друг к другу. Но Муйдре при этом трезво размышлял: «Любую минуту она могла бы стать моей». А Белла, в свою очередь, так же холодно рассуждала: «Я вконец вскружила ему голову. Как велика моя власть!»
— Белла! — нежно шепнул Муйдре на ушко своей партнерше и, касаясь губами ее локона, ждал действия своего шепота.
— Виллибальд! — прошептали ему в ответ. — Неужели вы правда хотите уехать?.. Как я боюсь за вас!.. Я тут умру... от скуки.
— А я там... от тоски.
— Когда вас не будет здесь, я каждый день буду повторять ваше имя сотни раз.
— Не знаю, сумею ли я писать для газет. Я буду ежедневно писать вам, только вам!
Каждый был так уверен, в действии своих слов, что и не догадывался о лжи другого, а если догадывался, то не имел никакой охоты задумываться об этом.
— Знаете что, дорогая! — воскликнул вдруг Муйдре и почувствовал, как при одной неожиданной мысли у него перехватило дыхание. — Давайте исчезнем отсюда!
— Но куда?
— Ко мне... Будем гадать, будем лить олово!
Предложение было сделано просто так, наудачу. Муйдре был уверен, что Белла откажется. Но Белла воскликнула :
— Идем! Но, ради бога, так, чтоб никто не заметил! Биллем ни в коем случае не должен догадаться.
Муйдре побледнел, и на его лице застыла принужденная улыбка. Как Белла могла так легко уступить? Он был разочарован. И куда же он поведет эту женщину, ведь у него нет даже отдельной комнаты... К тому же так ли уж он жаждет этой Беллы?
Они пробрались между танцующими в фойе, постояли там немного около лотерейного колеса, все время озираясь, не следит ли кто за ними, и наконец спустились по лестнице в гардероб.
— Не думаю, что нам удастся уйти совершенно незаметно, — заколебался Муйдре, хотя кругом не было видно ни одного знакомого. Он уже утратил всякий аппетит к этому перезрелому плоду, который падал в руки еще до того, как потрясли дерево. «Сердцевина уже прогнила», — подумал он мимоходом и со страдальческим видом принялся отыскивать в карманах номер от пальто.
Белла тотчас же ощутила эту перемену в настроении Муйдре и почувствовала себя оскорбленной. Давая согласие, она просто испытывала Муйдре, так как знала, что ей все равно никуда не уйти, — ведь номер от ее пальто был у мужа.
— Какой удар... Значит, ваш номер... — Муйдре попытался изобразить глубокое огорчение, но ему это плохо удалось, он не смог скрыть прорвавшейся радости.
Беллу охватила злость, она повернулась спиной к Муйдре и бросила через плечо:
— Трус!
Увидев спускавшегося по лестнице Пийбера, она подлетела к нему, схватила его под руку и попросила, чтоб он проводил ее наверх, что тот охотно сделал.
Весь вечер Пийбер чувствовал себя одиноким. Рут отказалась пойти с ним, знакомых у него тут было мало, никто не пригласил его к своему столу, танцевать он не умел, а на лотерейное колесо и смотреть не хотел: он и так просадил там целых пять крон. Он слонялся в толпе то здесь, то там, то и дело спускался и поднимался по лестнице, будто ему все время надо было спешить куда-то. Он чувствовал себя не лучше, чем собака в церкви. Теперь он обрадовался, что избавится от скуки, тем более что Белла, войдя в боковой зал, сразу направилась к большому столу, за которым сидели важные гости. Но только они подошли туда, как Белла отпустила руку Пийбера, поблагодарила его й, преспокойно усевшись, оставила своего провожатого там, где он стоял. Поскольку никто не обращал на него внимания, ему оставалось лишь незаметно .удалиться.
В это же время генерал Эрмсон поманил к себе пальцем молодого человека, вернувшегося с танцев.
— Вот что. Поди скажи капельмейстеру, что генерал приказывает играть мазурку. Пусть прекращают вальс.
Минуту спустя послышались первые такты мазурки, и генерал повел Беллу в танцевальный зал. Подпершись левой рукой, а правую вытянув вперед, генерал выждал, когда можно будет стукнуть ногой об пол и начать танец. Вдоль стен и в дверях столпились гости, привлеченные занятным зрелищем. Других пар не было, и старый генерал прилагал все усилия, чтоб казаться гибким и проворным. Он то убыстрял, то замедлял движения, то скользил по паркету, то отстукивал каблуками, в то время как маленькая женщина, казавшаяся в черном платье еще более хрупкой, чем обычно, легко порхала следом, то умеряя, то удлиняя шаг. Закончив первый круг, генерал внезапно опустился на одно колено и завертел партнершу вокруг себя. Все захлопали, решив, что танец кончен, - большего и требовать нельзя было, - но генерал, уже весь покрасневший, стараясь не подавать виду, что задыхается, поднялся и сделал второй круг по залу, после чего снова встал на колено и, чтобы передохнуть, заставил даму несколько раз обойти вокруг себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56