Лагерь противников, почувствовав поддержку, несомненно, попытается поднять голову. Его не принудишь к полному молчанию, — котел может лопнуть, придется открыть отдушину... Ни в коем случае нельзя менять курса, но сменить кое-кого из членов правительства необходимо, иначе вспыхнет недовольство. Местечка два-три в правительстве можно будет уступить даже соцам. Это не опасно и вместе с тем будет выглядеть страшно радикально и успокоит умы: правительство, составленное, так сказать, из всех партий, от левых до правых, — чего еще требовать!
— Тебе нужно прокатиться в Таллин, — обратился Эрмсон к Потерману, — и познакомить старика 1 с нашим общественным мнением. Тем более за твоей спиной стоит весь Отечественный союз. Твое слово веско.
Потерман был польщен. У Винналя также прошла досада на Потермана, и он присоединился к предложению Эрмсона.
— Изучи там подробнее торговый договор и позвони мне, — сказал он.
Мысли Потермана витали в высоких сферах. Он заявил, что человек, которому предстоит возглавить государство, должен быть ловким и осмотрительным, должен быть мудрым, как змий, терпеливым, как верблюд, и хитрым, как лиса.
— Так ведь ты-то и обладаешь всеми этими качествами ! — воскликнул Эрмсон. — Тебе бы и забрать вожжи в свои руки!
— Что я... — скромно кашлянул Потерман. — Найдутся более способные... Но если вы думаете, Что от меня будет польза, то, так и быть, поеду.
Он позвонил кельнеру.
— Еще бутылочку коньяку «три звездочки».
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Выйдя из типографии с только что отпечатанной газетой, еще пахнувшей типографской краской, Риухкранд сразу же отправился искать Таммемяги, чтобы сообщить ему новости. Пауля переполняла радость, его сердце, казалось, вот-вот вырвется из груди. Как ждал он дня, когда что-то произойдет, когда в этот мир, задыхавшийся от духоты, ворвется струя свежего воздуха! И вот внезапно разразилась первая весенняя гроза! Наконец-то!
Он нашел Таммемяги в кафе «Полярная звезда».
Тот сидел у окна за круглым столиком, на котором дымилась чашка кофе, и читал прикрепленную к палке газету. Утопающее в облаках дыма кафе было переполнено и шумело точно улей. Откуда-то дошли слухи, будто ожидается что-то необычайное, важное, и когда кто-либо входил в дверь кофейни, все лица поворачивались к нему. Ждали газетчика, но газета запаздывала, и напряжение росло.
Многие проследили глазами за Риухкрандом, чтобы заметить, где он сядет, и подойти к нему, — ведь он, как газетный корректор, должен знать последние новости.
Кафе было местом встречи писателей, людей искусства, ученых, журналистов, врачей, адвокатов — словом, клубом
Имеется в виду президент.
интеллигенции, которая приходила сюда либо за новостями, либо почитать газету и поиграть в шахматы, либо просто посидеть в компании и поспорить на самые разные темы, будь то новейшие принципы рифмовки или разгром Польши, повышение цен или законы развития общества.
То ли из особого почтения, то ли из страха, но никто не решался подойти к столику Таммемяги, за который сел Риухкранд.
— Попадут ли новости в сегодняшнюю газету? — спросил Таммемяги.
— Значит, вы уже их знаете?
— Да, от вашего шефа.
— От Юриссона?
— От него самого.
И Таммемяги рассказал, что когда он находился в Рабочем доме у председателя объединения местных профсоюзов Кыйва, туда вдруг ворвался Юриссон. Пыхтя и отдуваясь, он сообщил, какое требование предъявлено Советским Союзом правительству. Теперь, говорил он, настало время забыть все разногласия. Сам он, дескать, сейчас же отправляется в Таллин на прием к президенту по вопросу о составе нового кабинета. Все прежние политические группы должны теперь договориться и выступить против общего врага единым фронтом. «О каком враге вы говорите?» — спросил Кыйв. «О восточном», — ответил Юриссон. «Вы, вероятно, ошиблись номером и зашли не в тот дом, господин Юриссон, на Востоке у нас только друзья», — ответил Кыйв и положил конец беседе.
Люди за соседними столиками приумолкли. Они старались не пропустить ни слова из разговора Таммемяги с Риух-крандом. Но те разговаривали слишком тихо.
Возле задней стены, под большим панно, на котором художник, видимо, пытался изобразить маскарад во всей его пестроте и яркости, посасывая трубку, сидел доцент Раутам. Бледность его лица с острыми чертами и блеск темных волос еще больше оттеняла темно-зеленая рубашка со светлым галстуком и белым платком в кармашке. Раутам был известен своим острым языком, но резкость его речи как-то скрадывалась мягким, картавым произношением буквы «р», придававшим что-то ребяческое дерзкой игре его слов. Когда он бывал в ударе, парадоксы и остроты так и сыпались из него. Когда вспыхивал спор, он всегда старался подлить масла в огонь, чтобы пламя поднялось выше. Он ругал многих, но только не за глаза, и потому его дерзости выслушивались подчас охотнее, чем любезности иного сплетника. Но его сторонились люди, много о себе мнившие и боявшиеся показаться смешными. Филолог Пийбер не относился к их числу. Он вошел
и поглядел сквозь запотевшие очки, нет ли где свободного места. Остановившись в конце прохода, где сидел Раутам, он снял очки и принялся протирать их платком.
— Чего ты их трешь, присаживайся! — пригласил Раутам.
— Ах, это ты! — ответил Пийбер и надел очки.
Усевшись за стол, он начал изучать прейскурант, лежавший на столе под стеклом. Такой вот, склоненный над столом, вытянувший заросшую шею и сложивший вялые губы трубочкой, он походил чем-то на жаждущего, который нагнулся над ручьем.
— Чего ты там не видал? — спросил Раутам, облокачиваясь на стол и сжимая в ладони чашечку трубки. — Ты ведь каждый божий день читаешь эту литературу.
— Читаю, — ответил Пийбер, поднимая свою рыжеватую голову, — и каждый день нахожу тут все те же ошибки. Хотят, чтоб их кафе считалось культурным, но от этих орфографических ошибок просто в дрожь бросает. Сколько раз уже я просил их исправить!
— Значит, твои слова не имеют веса?
— Да, выходит, что одного голоса тут мало. Надо бы составить совместное заявление.... Что-нибудь вроде ультиматума : если, мол, через два дня ошибки не будут исправлены, то все мы перекочуем в другое кафе. Следует продемонстрировать силу коллектива.
Все это он произнес, как обычно, монотонным, бесцветным голосом, как-то бесстрастно и неразборчиво. Чтобы разобрать каждое его слово, приходилось напрягать слух.
— У тебя во всем размах, — насмешливо сказал Раутам. — Ты даже по мухам палишь из пушек.
— Иначе, как видишь, ничего не выходит. Исправление даже мелких недостатков имеет большое значение, — поучающе заметил Пийбер.
— Охота же тебе чинить и латать мир со всех концов, как старый сапог!
В самом деле, статьи Пийбера в «Академии», «Студенческом листке» и в прочих органах печати просто пестрели проектами реформ, будь то в области языка, корпорантских обычаев, вексельного права или рабочего законодательства. При этом сам он старался взглянуть на дело возможно более объективно, то есть наряду с плохим увидеть и хорошее, что можно похвалить. Разжевав таким образом вопрос, он так формулировал свои предложения: «Было бы лучше, если бы...», «Было бы желательно...», «Можно бы...» — и так далее.
— Ну, уж и старый сапог... — приняв оскорбленный вид, сказал Пийбер, хотя на самом деле не чувствовал себя оскорбленным.
Он потребовал стакан чаю и принялся созерцать, как сахар медленно распускается в воде.
— Посмотрим, как долго еще продолжится это глухое время, — снова . попытался он завязать беседу. — С места невозможно сдвинуться, на Западе война, море усеяно минами, на Востоке высокая стена. У нас всегда говорили, что мы живем в стране сквозняков, теперь же всюду бушуют бури, а у нас ни малейшего ветерка не чувствуется.
— Буря такого, как ты, с ног свалит, — посасывая трубку, ответил Раутам. —. Плохо ли тебе сейчас? Кругом каменные стены, живешь как у Христа за пазухой...
Возле стола остановился известный литератор Биллем Ките. Пийбер пригласил его подсесть к ним, но Ките продолжал оглядываться, ища лучшего общества, так как недолюбливал Раутама. Но свободных столов не оказалось, и Китсу пришлось удовлетвориться этим местом.
Заказав шоколад-г ляссе, он спросил:
— Почему здесь сегодня так многолюдно?
— А ты еще не знаешь? Ожидаются большие новости, — ответил Раутам.
Почитатель поэзии и философии, стоявшей вне времени и пространства, Ките был равнодушен к новостям. Он вынул из кармана пачку сигарет «Кэмел» и предложил Раутаму. Но вместо того чтобы удивиться и полюбопытствовать, откуда Ките раздобыл такие сигареты, тот сказал пренебрежительно:
— Дрянь. Не курю таких.
— Какие же это новости? — спросил любопытный Пийбер, стараясь вместе с тем замять неловкость.
— А ты не слышал? — издевался Раутам. — Говорят, англичан здорово побили, а Лондон сровняли с землей.
— Тебе, как видно, победы гитлеровцев доставляют удовольствие? — отбил Ките атаку Раутама и кашлянул, как делал всегда в раздражении.
— Всех мюнхенцев нужно поколотить как следует. Тем более твоих англичан, этих склеротиков с их одряхлевшими традициями...
— Как? Как? Это англичане дряхлые? Что за чепуха! Одряхлевшие? А их колонии? Разве уже одно это не говорит об их гигантской жизненной энергии ?
— Вот так сказал! Колонии? Эти колонии не говорят, а кричат. И не о жизненной энергии, а о грубом кулачном праве.
Ките покраснел от раздражения. Побуревшими от никотина кончиками пальцев он тыкал сигаретой в дно пепельницы.
— А спорт? — возразил он. — Где найдешь лучших спортсменов чем в Англии?
— Эта война окажется для англичан чем-то почище крикета или футбола, - ответил Раутам. - Пусть попробуют добиться победы в своих оксфордских штанах или в гольфах! Ими только ветер поймаешь!
Укол был чувствительным, потому что сам Ките носил гольфы. Не желая больше слушать грубости, он, выпив свой шоколад, встал, чтобы пересесть на другое место.
— Стоило ли говорить с ним так резко! — сделал Пийбер замечание.
— Не могу удержаться, когда вижу этих щелкоперов.
С приходом газетчика разговоры за столами прекратились. Все бросились к мальчику покупать. Но газет у него осталось мало, а кроме того, он медленно отсчитывал сдачу, отчего всеобщее нетерпение возрастало еще больше.
Вскоре за столами зашуршали газеты.
— Прекрасно! Превосходно! - мягко картавя, произнес Раутам в наступившей тишине. - Понимаешь ли ты, братец, какое это имеет для нас значение? - спросил он, обращаясь к Пийберу. Новая страница истории! Теперь мы заживем! Теперь дело пойдет! Чего ты так задумался? Ты как будто и не рад?
- Да-а-а, - протянул Пийбер, почесав в затылке. - У каждой вещи имеется две стороны. Не возникнет ли из этого новый конфликт? Не превратится ли наша страна в поле сражения?
— Хотел бы я видеть, кто теперь посмеет нас тронуть ! — ответил Раутам.
— Но если взглянуть с другой стороны, - продолжал мямлить Пийбер, - то да, недурно, конечно, если режим наш станет немного свободнее.
И непрерывно помешивая свой чай, хотя сахар уже давно растаял, он принялся рассуждать о том, что теперь, пожалуй, пора осуществить «большие» социальные реформы, как, например, обеспечение старости, помощь многодетным семьям, постройка жилых домов для рабочих... И следует предоставить рабочим возможность становиться пайщиками акционерных обществ, участвовать в прибылях предприятий...
Раутам слушал, слушал и наконец прервал эти мечтания:
— Знаешь, кого ты мне напоминаешь? Ту старушонку, которая принялась во время пожара в своем доме вытирать пыль со старого комода.
Пийбер не понимал, чего, собственно, хочет этот Раутам. Что у нас за пожар ? Нет, Раутам сам не знает, что говорит. Он вечно преувеличивает, насмехается, зубоскалит.
Новости были уже всеми прочитаны, теперь начались комментарии, разъяснения, дискуссии. Общее мнение было таково, что пятсовской диктатуре нанесен изрядный урон.
366
Никто не сомневался, что состав правительства изменится. Некоторые даже утверждали, что через несколько лет в Эстонии появятся Советы. Другие, возражая, говорили, что Англия, Америка и Германия никогда этого не допустят.
За столиками, более близкими ко входу, наступило угрюмое молчание. Там сидели; те, кого страшило будущее, но кто не хотел высказывать своих опасений вслух, так как кругом царило всеобщее, воодушевление.
Особенно разошлись Раутам и те, кто сидел за его столом.
— Просто скандал! — шумел он. — Входишь в кафе и видишь, что в передней на гвоздях висит всякая заграничная дрянь. А где «Правда»? Где «Известия»? Их нет. Этого больше нельзя терпеть!
— Правильно! — ответили с разных сторон.
— Ане предъявить ли требование хозяину кафе? - предложил кто-то.
Все с этим согласились, и Пийбера засадили писать текст. Когда заявление было написано, Раутам предложил еще потребовать от хозяина, чтоб «Фелькишер беобахтер» не выписывали вовсе.
— Стоит ли? - сомневался Пийбер. — Нужно следить и за органом нацистов, тогда мы получим более объективную картину...
С ним не согласились. Вот еще нашелся нацистский заступник, пусть убирается подальше со своей объективностью! Пийбер нехотя уступил, но зато попытался отыграться на претензии к орфографическим ошибкам в прейскурантах. Его высмеяли.
На листе появились первые подписи.
— Вот там сидит профессор Кянд, — сказал Раутам Пийберу. — Ты хорошо его знаешь, подойди к нему, пусть подпишет.
Профессор Кянд прислонил свой портфель к ножке стола и с карандашом в руке склонился над лежавшей перед ним газетой.
— Разрешите побеспокоить вас? — спросил Пийбер.
Кянд поднял голову и рассеянно взглянул на Пийбера.
Мысли его все еще были прикованы к разгадыванью кроссворда. Это было его любимым развлечением — здесь он мог проверять свои познания в разнообразнейших областях науки. Он долгое время проработал в комиссиях по выработке специальных терминов в различных областях знаний, и в голове его скопилось, огромное множество таких терминов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56