Генерал Халдер ступил на плитняк, окаймлявший небольшой четырехугольный пруд, поправил монокль и поглядел в воду. Целая стайка красноватых рыбок с длинными прозрачными плавниками, развевавшимися словно вуаль, устремилась прямо к его начищенным сапогам, не пытаясь укрываться в водорослях.
— Как мило! — И генерал усмехнулся, явно довольный похвальным поведением рыбок.
— Не напоминает ли вам все это пруд в берлинском Розенгартене ? — спросил начальник штаба.
— О да!
Присутствовавшие офицеры глубокомысленно уставились в мелкую воду пруда.
Посол Штробейн, недавно прибывший сюда из Таллина, тоже, вооружившись моноклем, принялся глядеть в воду.
— Интересно — каковы они на вкус? Вероятно, хуже ваших форелей из Пюхаэги, что течет где-то неподалеку?
На лице президента появилась радостная улыбка, и он что-то шепнул своему адъютанту, после чего обратил внимание гостей на парк и сад:
— Вот тут все, все, уважаемые господа, выполнено по плану немецкого архитектора. И вон эта терраса, и балюстрада, и те круглые лампионы. Пойдемте посмотрим.
Он заковылял вперед на своих ревматических ногах, общество последовало за ним. Цветы у дороги вызвали восхищение.
— О, тюльпаны! И почти черные! Тоже из Германии?
— Да, да! — ответил президент, хотя луковицы цветов были привезены из Голландии.
С террасы, поверх деревьев парка, открывался вид на море. Президент сделал широкий жест, словно желая сказать: «Смотрите, уважаемые господа, все это мое королевство, все это я!»
Посол Штробейн, в свою очередь, махнул рукой на запад и сказал генералу Халд еру:
— Там запасы нашего горючего. Сланцевые шахты. Провести трубы до наших танкеров несложно...
— А здесь, — указал президент на склон горы, - здесь я разбил альпийский цветник.
Старик, все более входя во вкус демонстрации своих владений, готов был спуститься с гостями по тропинке и довести их до самой пристани. Но начальник штаба, взглянув поверх своего толстого живота на долину внизу, произнес:
— Отложим до следующего раза. До того, как ты закончишь постройку фуникулера.
Ужин был сервирован еще богаче, чем когда-то на приеме финского президента и даже шведского кронпринца, так, по крайней мере, утверждали повара. Из Италии были доставлены на самолете устрицы, лангусты, фрукты и молодая картошка.
Но итальянский майонез, приспособленный к немецкому вкусу, получился неважным: золотые рыбки были костисты и на вкус не отличались от обыкновенной плотвы. А что до ростбифа по-английски, так он интересовал гостей гораздо меньше, чем эстонский шпиг и эстонское масло.
— Это похвально, — сказал президенту посол Штробейн, — что вы так сильно сократили экспорт бекона в Англию и ваши свиньи теперь в первую очередь отправляются в Германию.
Осведомленность гостя в эстонской экономике вызвала у президента чувство национальной гордости. Но, к сожалению, тут же зашла речь о низкой рождаемости в стране, и старик почувствовал себя уязвленным. Разве он мало фотографировался среди детей, с малышами на руках, разве мало упрекал народ за пустые колыбели и обвинял горожан в легкомысленном образе жизни? И все же немецкие гости, как видно, и понятия не имеют о его великих стараниях. Они даже упрекнули его.
— Ваше стремление сделать всех людей образованными опасно, — сказал генерал Халдер. — Среди ваших рядовых есть даже учителя. До чего вы таким образом дойдете?
— Вы совершенно правы, — ответил президент. — И можете мне поверить, господин генерал, я приложил много усилий, чтобы удержать людей на земле, в деревне. Но это прямо болезнь — все бегут в город, все хотят стать образованными. К чему же мы так придем? Безработица растет, и тут еще это вечное недовольство. А люди всё куда-то бегут, торопятся, ищут лучшей жизни. Но что поделаешь, если судьба поселила нас здесь, на границе с Востоком? Оттуда пришла эта болезнь и пристала к людям, никто не довольствуется сегодняшним... Я уверен, что именно вы нам укажете правильный путь, я надеюсь, что именно вы защитите нас, что вы...
Все более воодушевляясь, он встал и уже громко, так, чтоб слышали все, продолжал:
— Заключенный три недели назад между Эстонией и Германией пакт о ненападении — это не пустая бумажка, как многие подобные пакты. Мы здесь в своей среде, и я могу вас заверить, что только этот договор имеет для нас силу и решает вопрос о нашей жизни и смерти. Более двух десятков лет я стоял на той точке зрения, что мы должны ориентироваться на Германию...
Он привел примеры, показывавшие, как он всегда в критические моменты обращался к Германии, неоднократно прося у немецкого командования помощи против большевиков. Он пытался дружить даже с балтийским ландсвером, в то время как все другие рвались к сражениям с ним...
— Теперь наконец эта страна и этот народ находятся под вашей могущественной защитой, мои дорогие гости и друзья. За всю свою жизнь мне никогда не приходилось так спокойно глядеть в будущее, как сейчас. И все это благодаря нашей правильной политике, оправдавшей себя и принесшей счастье нашему народу, который спокойно и единодушно... — И так далее.
Все встали и чокнулись бокалами. Ответ генерала Халдера был сух и лаконичен и завершился возгласом «хайль» в честь Гитлера. Эстонию он назвал восточным валом Европы.
— Да, да, — авторитетно заявил генерал Халдер. — Европа? Европа — это Германия. Если не сегодня, то завтра.
— Это, разумеется, означает войну? — спросил кто-то.
— Войны мы не боимся. Но наш фюрер знает, что страны и государства падут к его ногам и без войны.
Балтийский лаидсвер - созданная в конце 1918 года балтийскими немцами белогвардейская воинская часть, целью которой являлось основание «Балтийского герцогства». Была разбита летом 1919 года эстонской буржуазной армией.
Нет силы, способной противостоять воле фюрера. Могущество его так велико, что в выборе средств ему стесняться не приходится.
Все наперебой старались показать гостям, какие у каждого из них заслуги перед немецким фашизмом. Президент произнес с гордостью:
— В свое время один из моих братьев преподавал в Таллине рисование Альфреду Розенбергу. Недавно он побывал в Берлине и встретился там с господином Розенбергом. И, представьте, господин Розенберг еще не забыл эстонского языка, он помнит слова «тере» и «курат» .
Под влиянием выпитого развязались языки даже у самых сдержанных. Правда, немецкие гости следили, не вырвется ли у кого-нибудь нелояльное, враждебное словцо, но беседа за столом носила невинный характер: офицеры толковали между собой о званиях и должностях в немецкой армии, начальник штаба войск распространялся о напитках и блюдах, подававшихся в день рождения Гитлера, президент с воодушевлением толковал о своем будущем фуникулере.
После ужина президент вместе с двумя генералами и послом уединились для особого совещания. Совещание это продолжалось недолго, потому что обо всем существенном уже договорились в Таллине. Здесь лишь еще раз была подтверждена взаимная дружба, которую следовало неуклонно укреплять. С этой целью в Таллин уже через неделю должен был прибыть немецкий тяжелый крейсер «Адмирал Хиппер», а вслед за крейсером и другие гости. Начальник штаба говорил об осенних маневрах, на которые были приглашены и немецкие высшие офицеры.
Гости уехали только на рассвете. Сидя в машине рядом с послом Штробейном, генерал Халдер сказал:
— Да, вы правы: бояться сопротивления со стороны верхов не приходится. Но масса?
Развалясь на сиденье, Штробейн мутными от хмеля глазами смотрел на росистые луга и на притаившиеся кусты, проплывавшие мимо машины.
— Масса? — спросил он с улыбкой. — Ну, поджог рейхстага нам тут устраивать не придется. Большевики в этой стране вывелись.
— Вы чересчур оптимистичны, господин Штробейн. Не забудьте, что тут амнистировали политических преступников.
— Верно, амнистировали. Но большевиков среди них была всего горсточка, да и те, просидев лет по пятнадцати, стали убогими калеками...
— Но вам должно быть известно, что это за порода. Отрубишь у них ноги и руки, а они все равно продолжают свою работу.
— Здесь тоже следят за каждым коммунистом. По этой части у нас полный контакт с местным правительством. Нам ведь надо быть в курсе всего. И для меня святы слова фюрера, произнесенные им на конференции немцев, живущих за границей. «Вы несете, — сказал он, — тайную разведывательную службу. Выдвинутые вперед, за линию фронта, вы должны следить за противником и маскировать подготовку к атаке. Считайте, что вы на фронте, и подчиняетесь военным законам. Вы подготовляете плацдарм...» Со своей стороны могу вас заверить, что мои сотрудники работают не плохо.
Почти километр пути пришлось ехать в густой пыли, которую поднял встречный грузовик. Проклятая пыль проникала в нос и рот. Собеседники закурили сигары.
— Все это прекрасно, но, вообразите, я встретил сегодня одного большевика — он был дежурным в войсковой части! Что вы об этом скажете?
— Неужели? В таком случае в нашей сети появилась брешь, дыра... Это совершенно недопустимо! Опасных субъектов следует обезвреживать немедленно, едва их обнаружили !
— Это они должны сами делать!
— Конечно.
Генерал Халдер задумался, потом, поглядев сквозь ветровое стекло на шоссе, сказал:
— Надеюсь, никакие чувства не помешают нам в случае нужды убрать с дороги и тех, кто только что так любезно принимал нас.
Губы его искривилась в сухой усмешке, две морщины по обе стороны рта обозначились еще резче.
— В конце концов, эта страна — наше жизненное пространство, — ответил посол Штробейн. — Какое значение имеет горсточка туземцев?
— Поднимется немножко пыли, когда наша военная машина проедется по ним. Только и всего.
Вытянув ноги, генерал постучал саблей о подошвы, чтобы сбить с сапог пыль.
Вечером, возвращаясь с дневных учений в лагерь, люди, несмотря на усталость, были оживлены и в разговоре всё снова и снова возвращались к событиям сегодняшнего
дня. Зачем сюда явился начальник немецкого генштаба? Не пахнет ли в самом деле войной?
— От этого психопата Гитлера всего можно ожидать, возьмет и вторгнется к нам, как в Чехословакию! — произнес кто-то.
— Почему бы и нет? Страна полна гитлеровских юнцов, всюду их лагеря, а сами они рыскают где хотят.
— Говорят, на Саарема скоро прибудет пароход с тысячей немецких туристов.
— Странно, как все это разрешают!
— Не только разрешают — просят, зовут!
— Продадут нас, дьяволы!
— Похоже на то — да что поделаешь?
— А русские? Так они, думаете, и позволят немцам устроиться у них под боком?
— Будет драка, даю слово. Обязательно будет.
— И чью же ты сторону тогда возьмешь?
— Известно чью, что об этом говорить.
— А лейтенант Винналь?
Сперва Риухкранд молча и угрюмо прислушивался к этим рассуждениям, но потом оживился и заговорил сам:
— Нам все время толковали о единстве эстонского народа. Но пусть только начнется схватка, и вы увидите, что таким, как Винналь, немецкий нацист в сто раз ближе эстонского рабочего. О единстве и сплоченности народа твердят с пеной у рта лишь для того, чтобы запихать всех в один общий мешок. Так ведь легче продать нас вместе со всеми потрохами!
Иные более робкие бойцы оглянулись. Им слова Риухкранда показались слишком дерзкими. Еще неизвестно, как посмотрят на тех, кто, помалкивая, слушает такие речи?
Они тихонько отошли к окну, где стоял герой дня Эсие, окруженный толпой любопытных, разглядывавших ручные часы, полученные им в подарок. Прислушивались к ходу часов, разглядывали циферблат. Часы как часы, звонкое тиканье, стрелки, светящиеся в темноте.
— Любопытно — они серебряные? — спросил кто-то.
— Какое серебряные! Пробы-то нет. Настоящий эрзац.
— Я бы не стал носить такие. Поглядите, что там на крышке красуется!
Все склонились над часами.
— Свастика.
Будто четыре виселицы сложены.
— Смотреть противно!
— Что противно? Просто с души воротит!
— Соскреби! — посоветовал кто-то.
— Попробуй соскреби! Как бы самого на эту виселицу не вздернули!
Подошел высокий, сухопарый парень с крючковатым носом, похожий с виду на балтийского барона. Этот шутник часто смешил взвод своими проделками. То вытягивая подбородок, то со щелканьем закрывая рот, он попытался вставить в глаз круглое карманное зеркальце.
— Что? Соскрепать? Потарить вам эти часы, штоп ви хорош стреляйть, а в соскрепать! В вареный макароны, в рожи, в проруби, в...
Он добавил еще ряд сочных выражений из лексикона Винналя.
Все, кроме Риухкранда, тоже подошедшего к окну, засмеялись. Он стоял угрюмый* нахмуренный, и мысли его были далеко.
— Почему фаше сердце не прыгать от великий радость? — обратился к нему шутник. И, схватив часы, двумя пальцами, точно мышь за хвост, он с брезгливым видом поднес их к Риухкранду.
Эспе почувствовал себя задетым как насмешками шутника, так и безразличием Риухкранда, своего соседа по койке. «Просто завидуют», — подумал он и стал отнимать у насмешника часы. Но в этот миг Риухкранд тоже протянул руку за часами, и они, выскользнув, упали на пол.
— Ну вот! — разозлился Эспе и так двинул шутника под ребра, что у того вылетело зеркальце. — Тоже мне пальцы! Будто титьки коровьи!
Растолкав всех, он наклонился, поднял часы, потряс в руке и прислушался.
— Ну как, дух вон? — спросил кто-то.
В эту минуту дверь распахнулась и в помещение влетел взводный Винналь. Увидев Риухкранда, он подскочил к нему.
Вы такой-сякой! Что за кашу вы мне сегодня заварили? Так меня замарать? Опозорить наш взвод, весь наш полк! И, главное, перед кем? Перед теми, кто завтра покорит весь мир! А здесь какой-то жалкий... какое-то жалкое отродье шлюхи вдруг вздумало их облаять!
Сначала Винналь бранился просто без удержу, но после того, как он излил крайнюю досаду, в голосе его зазвучали жалобные нотки, он решил воззвать к сочувствию:
— Так подвести меня!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56