— Я могу передать — пробормотал он смущенно, - но я не понимаю...
— Ничего. Зато он поймет.
Рут было ясно: Пауля тревожит что-то, но в присутствии Пийбера ему не хочется говорить. Вероятно, что-то случилось с Паулем, потому что он бросил мимоходом будто хочет уйти со своего теперешнего места работы.
— Нашли что-нибудь получше? — спросил Пийбер.
— Нет, не то. Но хотел бы я видеть, долго ли сами вы выдержали бы на моем месте. Выправляй ошибки, чтобы разные благоглупости засверкали в полном блеске... Спасибо.
— Что вам за дело до этих глупостей? — сказал Пийбер. - Вы за них не отвечаете.
— Хорошо вам говорить — ответил Пауль. — Но долго ли захочешь точить нож для другого особенно если этот нож может угодить тебе же в сгшну?
— Не думаю, чтобы вы были правы, — сказал Пийбер. — Если следовать этой логике, то и рабочие наших сланцевых шахт не Могут оставаться на своей работе, так как горное масло идет Гитлеру или скажем, в Кехра, так как целлюлоза опять же идет за границу для изготовления взрывчатки. И что было бы, если бы продавец в магазине продавал только тот товар, который нравится ему лично? Да, что делать, ведь жизнь наша — сплошной компромисс! Компромисс между взглядами, вкусами, характерами!
— Не компромисс! — вспылил Пауль — А борьба!
— Как сказать? Конечно, и борьба.
Эта уступчивость снова разозлила Пауля. Стараясь удержать Пауля от резкости, Рут заговорила о другом.
Чтобы поставить на стол пустую чашку, Пийберу невольно пришлось подняться со своего уютного' кресла. Но вместе с ним поднялся и Пауль, как бы подавая знак к уходу. Рут не удерживала Пийбера, но Паулю сказала:
— Куда же ты? Только что пришел...
Когда Рут, проводив Пийбера, вернулась в комнату, Пауль сказал раздраженно:
— Не люблю я этих слизняков.
— По натуре он человек добродушный, — ответила Рут.
— Добродушный? А какое это имеет значение? Для меня он просто экземпляр из класса беспозвоночных.
— Что с тобой, Пауль? С левой ноги встал утром, что ли?
Пауль рассказал, какое свинство учинил этот воспитанный, вежливый кавалер Муйдре.
— Может случиться, — сказал Пауль, — что мне из-за моих самовольных исправлений откажут от места. Но я не хочу доставлять им это удовольствие. Лучше сам уйду.
— Я тебя понимаю и поступила бы точно так же. Нужно быть в ладу со своей совестью.
— Значит, ты не против! — воскликнул Пауль и, благодаря Рут, крепко сжал ее руку.
— Да, но надо подумать, где найти новую работу. Это, наверно, нелегко.
— Конечно, нелегко..
— Если тебе придется туго...
— Что тогда?
— Тогда... посмотрим... Может быть, как-нибудь...
Пауль усмехнулся.
— Ведь тебе приходится содержать больную мать, — продолжала Рут. — Нужно что-то придумать.
Она взглянула на свой золотой браслет. Может, заложить его ? Но тут же ей пришла новая мысль:
— Ты мог бы сделать заем в банке. Мой отец дал бы тебе поручительство; он добрый человек, и я надеюсь, что он не откажет. Я его хорошенько попрошу. А другое поручительство можно будет получить... от Пийбера...
— Его ты тоже хорошенько попросишь? Нет, обо мне не беспокойся. Как-нибудь сам справлюсь.
Пауль был глубоко тронут искренней, чистосердечной готовностью Рут прийти ему на помощь. Снова возникло то беззаботное настроение, то удивительно приятное чувство, которое они испытывали, оставаясь вдвоем, беседуя откровенно. Сердца их были переполнены счастьем, и отблеск этого счастья ложился на каждую рождавшуюся в голове мысль, на каждое рождавшееся в душе чувство.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Типографский курьер бросил на рабочий стол Пауля гранки передовой, посвященной вступлению в должность нового правительства. Статья принадлежала перу самого редактора Юриесош. В ней говорилось о «национальном
единодушии, которым теперь должны быть охвачены все граждане». Призывали «всех, будь то рабочий или крупный землевладелец, смягчать противоречия и будить волю к мирному сотрудничеству всех государственно мыслящих граждан» и т. д.
Наборщик аккуратно выполнил свою работу: в статье не нашлось почти ни одной опечатки. Встречались, правда, лишние запятые и диалектные обороты, но их нельзя было трогать: главный редактор, считая себя непогрешимым, категорически запрещал убирать даже запятую в его рукописи.
На следующий день Паулю сообщили, что главный редактор немедленно требует его к себе.
Что бы это значило? Не такой человек был Юриссон, чтобы беседовать с незначительным служащим, вроде корректора. Деспот в своем маленьком государстве, он высоко задирал нос, не переносил, когда ему противоречили, кричал на сотрудников, считая их на голову ниже себя. В дурном настроении он любил вызывать сотрудников редакции и ни с того ни с сего обрушивать на их головы гром и молнии, так что те даже рта не успевали открыть, чтобы узнать, в чем причина грозы. Зато с издателями газеты он был кротким, как овечка, и покорным, точно пес.
Может быть, он узнал, что- Пауль активно работает в Рабочем культурно-просветительном обществе или собирается отказаться от места?
Главный редактор сидел за большим столом и писал. Половина стола была завалена исписанными листами. Он не обратил ни малейшего внимания на вошедшего, и перо его продолжало скользить по бумаге, выписывая большие наклонные буквы.
— Вы желали, чтобы...
— Подождите!
Прошло несколько минут. Пауль снова дал знать о своем присутствии.
— Садитесь! — загудел низкий бас, и угрюмый взгляд мелькнул из-за стекол очков.
Пауль уселся возле стены за круглым столом и принялся обшаривать карманы, отыскивая свое заявление.
— Здесь курить нельзя! — сурово предупредили его.
— Я и не думал курить, - ответил Пауль и поднялся, думая, что теперь начнется разговор.
— Да подождите же!
Пауль снова сел. Было ясно, что эта рысь все время следит за ним уголком глаз, потому что, едва только Пауль взял газету и, подняв ногу на ногу, собрался читать, как у главного редактора появились признаки беспокойства : как посмел кто-то почувствовать себя непринужденно в его кабинете! Здесь следовало сидеть тихо, неподвижно и ждать, когда господин редактор сам соблаговолит начать разговор.
Наконец страница была дописана. Главный редактор снял очки, и его юпитеровский взгляд из-под нахмуренных бровей коснулся бедного смертного.
— Ну?
— Вы пожелали меня видёть?
— Пожелал видеть?! Нет, я приказал позвать вас! В корректор Риухкранд?
— Да.
— Вы читали корректуру моей передовой!
— Читал. А что?
— А что, а что ? — передразнил главный редактор, и лицо его побагровело, в глазах промелькнул гнев, а голос поднялся на несколько тонов. Сам он также поднялся. — Где были ваши глаза? Где были ваши мозги? Теперь каждый оборванец может насмехаться. А вы? Вы не видите! Вам оглоблей нужно указывать, где исправить ошибку! Вы думаете, вас приняли на работу, чтобы вы спали тут?
Чем больше свирепел главный редактор, тем спокойнее становился Пауль, будто вся эта брань и не относилась к нему. Когда наступила небольшая пауза, Пауль спросил с недоумением :
— Разрешите узнать: в чем, собственно, дело?
— Не стройте из себя дурака!
Главный редактор потерял власть над собой, он весь словно пенился. Он схватил со стола номер газеты и швырнул его Паулю.
— Хотите, чтобы я вас носом ткнул? — завизжал он.
В передовой несколько строк были отчеркнуты синим карандашом и отмечены двумя жирными восклицательными знаками, а одно слово было обведено красной чертой.
Пауль прочел:
«Кто не знает Аугуста Потермана? Интересы народа — его интересы. Он укажет народу путь к благосостоянию, укажет цепи, к которым ему следует стремиться».
Здесь, наверно, должно было стоять слово «цели».
Пауль невольно усмехнулся.
— Вы еще зубы скалите? Не понимаете, какую вы заварили кашу?
Главный редактор взял со стола пресс и снова поставил его на место. Стукнуть бы этого молодчика прессом!
— Вы нанесли удар не только мне, но и газете. Всему нашему новому правительству! Понимаете? Всему новому правительству! Мое имя запятнано...
Отчаяние звучало в его голосе, в котором послышались визгливые ноты.
— Куда мне деваться от этого позора? Сквозь землю готов провалиться перед читателями...
У Юриссона сделалось трагически-страдальческое лицо.
Он продолжал еще бушевать некоторое время, то возвышая голос, то снижая его до жалобного шепота. Бедный грешник должен был почувствовать, как велика его вина! Но вот он стоит здесь спокойный, безразличный, даже наглый, и от этого возмущение главного редактора снова закипало.
Наконец, излив весь свой гнев, он опустился на стул, усталым движением освобождая место на столе.
— Ну? — спросил он, покрасневшими глазами уставившись на Пауля.
— Да, я действительно должен сознаться, что не заметил этой опечатки. Впрочем, я вообще не узнал бы о ней, если бы вы мне не сказали. Может быть, и другие не заметят?
— Что? Ах, так, вы полагаете, что мою передовицу не прочтут? Мою передовицу? Ступайте, послушайте, весь город уже потешается, вся страна!
Пауль еще раз бросил взгляд на газету.
— По правде сказать, эта ошибка не так уж велика, — сказал он, — скажите, положив руку на сердце, разве фраза не бьет в цель?
Главный редактор поднялся во весь рост. Глаза его метнули молнию, карандаш полетел в угол, а рука грозно поднялась:
— Вы... вы... мальчишка... Как вы смеете? Вон! Вон! Чтобы духу вашего здесь не было!
— Я как раз и собирался покинуть этот дом, — спокойно ответил Пауль и шагнул к двери.
Главному редактору нравились люди, которые не сгибались в дугу под градом его ругательств. Как гордо, выпрямившись, зашагал к двери этот молодой человек! Что, что он сказал? Он как раз и собирался покинуть этот дом? Нет, он не мог, не должен был делать этого!
И Юриссон помчался догонять Риухкранда, который уже успел надеть пальто и собирался спуститься с лестницы.
— Минутку, минутку! Вернитесь, прошу вас!
Голос главного редактора словно подернуло маслом.
Вернувшись в кабинет, он предложил Паулю стул возле
круглого столика и сам уселся там же.
— Давеча вы сказали, что эта ошибка произошла нечаянно. Если так, то это смягчает вашу вину. Ладно, можете оставаться на работе.
В сознании своего величия главный редактор мог себе позволить проявить великодушие, даже самопожертвование!
Но Пауль остался при своем решении.
— Вы нашли себе новое место?
— Нет!
— Но, молодой человек, что вы, собственно, думаете? Этак ведь можно и на улице остаться! — пожурил Пауля главный редактор, как будто судьба молодого человека его серьезно беспокоила.
— Это мое дело. У вас на работе я, во всяком случае, не останусь.
Чтобы не его слово осталось последним, этого Юриссон не мог стерпеть. Лицо его снова побагровело, глаза грозно сверкнули, новый взрыв готов был разразиться. Но, отвесив поклон, Пауль уже исчез за дверью.
А главный редактор встал посреди кабинета,. засунув пальцы в жилетные карманы, уставившись в пол. Потом он приказал позвать к себе наборщика, набиравшего передовую, а также второго корректора. Излив и на них свою ярость, он затем вихрем пронесся но комнатам редакции, всюду ссорился, бранился, придираясь к каждому пустяку.. Наконец он взял извозчика и поехал домой. Обложив голову компрессами, он лежал жалкий и беспомощный, предоставляя домашним ухаживать за собой, как за грудным младенцем.
К тому времени, как Пауль отправился домой, город утонул в густом тумане. В сырой мгле еле мерцали газовые фонари и расплывались фигуры прохожих. Но Пауль не замечал ни тумана, от которого отсыревала одежда, ни выбоин на тротуаре, из-за которых можно было споткнуться, ни липкой, засасывающей грязи. Он словно избавился от тяжелой ноши, и шаг его был легок. Тихонько насвистывая, он приближался к дому.
Уже несколько лет он жил вместе с матерью и сестрой на окраине, в подвальном этаже. Члены маленькой семьи виделись не часто, так как все работали: мать служила гардеробщицей в театре, откуда возвращалась поздно ночью, Хилья работала счетоводом и машинисткой в фабричной конторе, а Пауль, переменивший несколько мест, был сначала учителем, потом агентом страхового общества и наконец газетным корректором.
Входя в квартиру, Пауль услышал голос дядиной жены Минны, доносившийся из задней комнаты. Опять она явилась сюда молоть вздор и раздражать мать.
Семья как раз ужинала. Стол был придвинут к постели больной матери. Хилья, восемнадцатилетняя, не по годам взрослая девушка, на чьих плечах лежало домашнее хозяйство, сказала брату с упреком:
— Вот так чудо, раз в жизни явился домой вовремя!
В сущности Хилья очень любила брата, но к сестринской
любви всегда примешивалось недовольство, оттого что Пауля редко удавалось видеть, —.дом был для него все равно, что ветка для птицы. К тому же мать любила и баловала Пауля гораздо больше, чем Хилью. Она всегда ожидала прихода сына терпеливо, никогда его ни за что не упрекала, и едва он появлялся, как в ее глазах зажигался радостный блеск. У парня свои дела и занятия, он лучше знает, когда ему приходить и уходить.
Пауль присел на край кровати и погладил руку матери, которая, взглянула на него со страдальческой улыбкой человека, много перенесшего и внутренне поднявшегося над житейской суетой.
— Теперь, мама, — сказал Пауль, — и я смогу дольше оставаться с тобой. Я свободен, как птица. Взял расчет.
Хилье совсем не понравилось сообщение брата об уходе из редакции. Когда еще он снова найдет работу? Теперь ему, верно, придется кочевать из края в край, а они тут с матерью останутся вдвоем...
Но она не сказала ни слова. Зато Минна принялась бранить Пауля: что у него на уме, если он ни с того ни с сего бросает место? Словно этих мест такая пропасть. Бедной Хилье придется теперь одной содержать семью, да еще в такое время, когда все, что ни день, дорожает. А вдруг и она потеряет место? Все возможно, ведь ходят же слухи о закрытии фабрики Винналя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56