Аристотель не допускает существования пустого так же, как не
допускает существования актуально-бесконечного: в последнем тоже нет
"никаких различий" (см. аргументацию Аристотеля против существования
бесконечно большого тела).
Допустим далее, говорит Аристотель, что мы бросаем тело в пустоте. Обычно
брошенное тело, поскольку бросивший больше не касается его, продолжает
некоторое время двигаться под воздействием приведенного в движение воздуха,
скорость и продолжительность его движения находятся при этом в обратной
зависимости от силы сопротивления среды. Но если вместо среды оно движется
в пустоте, то "никто не сможет сказать, почему тело, приведенное в
движение, где-нибудь остановится, ибо почему оно скорее остановится здесь,
а не там? Следовательно, ему необходимо или покоиться, или бесконечно
двигаться, если только не помешает что-нибудь более сильное". Это в
сущности не что иное, как формулировка принципа инерции: но принцип инерции
запрещен Аристотелем; в системе его понятий нет места для этого принципа.
Но теоретически он даже формулирует условия, при которых с неизбежностью
нужно принять этот принцип. Далее, продолжает Аристотель, в пустоте все
тела имели бы равную скорость (вспомним Галилея!), что тоже невозможно. И
все эти несообразности, связанные с допущением пустоты, упираются в один
главный пункт: пустота не находится ни в каком отношении с наполненной
средой, подобно тому как нуль не находится ни в каком отношении с числом.
Очевидно, физика Аристотеля так же "запрещает пустоту", как математика
Евклида запрещает бесконечность. Аксиома непрерывности Евдокса так же
запрещает иметь дело с величинами, не находящимися между собой в отношении,
как физика Аристотеля - с движением в пустоте: пустое и наполненное
несоизмеримы.
Понятие среды играет важную роль в физике Аристотеля. В этом отношении
характерно его объяснение движения брошенных тел. Для Аристотеля, не
признающего самодвижения, а потому вынужденного всегда искать двигатель,
этот случай "насильственного" движения объяснить нелегко. В самом деле,
двигатель (допустим, лук) больше не воздействует на брошенное тело
(выпущенную стрелу), а последнее тем не менее некоторое время продолжает
двигаться. В этом затруднительном случае Аристотель исходит, как и обычно,
из принципа континуализма, эвристического для его мышления. А континуализм
требует ставить вопрос так: что непосредственно ближе всего соприкасается с
движущимся телом? Какова его среда? Как правило, это воздух, иногда вода.
Вот свойствами этой среды и надо объяснить то, что вызывает затруднение. И
Аристотель объясняет: при движении брошенных тел имеет место
последовательная передача движения через ближайшую к ним среду. Бросающий
приводит в движение не только бросаемое тело, но и воздух (или другую
среду, способную двигаться), и последний некоторое время сохраняет
способность приводить в движение тело, непосредственно соприкасающееся с
ним. Среда, таким образом, является промежуточным двигателем (ибо первым
двигателем здесь был бросающий).
Характерно, что при этом излюбленным примером Аристотеля остается стрела.
Сравнительно легкая, стрела, видимо, казалась наиболее наглядно
подтверждающей концепцию движения брошенного тела, поддерживаемого с
помощью движущей среды. Но уже в эпоху эллинизма начинается пересмотр
гипотезы Аристотеля; в VI в. н.э. Иоанн Филопон, известный под именем
Грамматика, положил начало теории, получившей впоследствии название теории
"импетуса". Филопон считал, что с помощью обращения к "среде" невозможно
объяснить движение брошенного тела и что разумнее допустить
непосредственную передачу энергии от бросающего брошенному. Вполне
допустимо, что в этот период определенную роль в объяснении движения могло
сыграть, помимо чисто теоретических аргументов, и развитие техники, а
именно появление катапульт. То, что могло казаться приемлемым для стрелы,
стало совсем не столь очевидным после изобретения катапульты: воздух уже
слишком "легок" для того, чтобы двигать тяжелое ядро. Это особенно заметно
в позднейших рассуждениях Галилея. Не случайно на заре нового времени
критическое отношение к перипатетической физике наблюдается у тех, кто
занимался изучением баллистики; сюда можно отнести и Галилея.
Перипатетическую концепцию движения брошенного тела излагает у Галилея
Симпличио: "Бросающий держит камень в руке; он делает быстрое и сильное
движение рукой, от которого приходит в движение не только камень, но и
прилегающий воздух, так что камень, оставленный рукой, оказывается в
воздухе, который движется с импульсом, и им уносится; если бы воздух не
оказывал воздействия на камень, то камень упал бы из руки бросающего к его
ногам".
На это Галилей-Сальвиати возражает: "Скажите, если большой камень или
артиллерийский снаряд, только положенные на стол, остаются неподвижными
даже при сколь угодно сильном ветре... то думаете ли вы, что, если положить
шар из пробки или хлопка, ветер сдвинул бы их с места?
Симпличио: Знаю наверное, что ветер унес бы их прочь и тем быстрее, чем
легче было бы вещество...
Сальвиати: А что такое ветер?
Симпличио: Ветер, согласно определению, есть не что иное, как движущийся
воздух.
Сальвиати: Следовательно, движущийся воздух переносит вещества легчайшие
гораздо быстрее и на большее расстояние, чем тяжелые?
Симпличио: Конечно.
Сальвиати: Но если вам надо бросать рукой камень, а затем клочок хлопка, то
что будет двигаться с большей скоростью и на большее пространство?
Симпличио: Конечно, камень; наоборот, хлопок упадет к моим ногам.
Сальвиати: Но если то, что движет брошенное тело после того, как его
выпустила рука, есть не что иное, как воздух, движимый рукой, а движущийся
воздух легче переносит легкие вещества, нежели тяжелые, то почему же
брошенное тело, состоящее из хлопка, не уносится дальше и быстрее, чем из
камня?"
Брошенное тело - это, как видим, прежде всего камень или ядро: на их
примере наиболее наглядно можно продемонстрировать несостоятельность
перипатетического объяснения метательного движения тел с помощью среды.
Характерно, что среда у Галилея выступает всегда в роли препятствия по
отношению к движущемуся в ней телу: "среда" и "тело" как бы наделены здесь
разными знаками: если тело - положительным, то среда - отрицательным (см.
аналогичное рассуждение Демокрита). Органическое единство тела и среды,
характерное для континуализма Аристотеля, разрушено; оно уступило место
представлению, в рамках которого среда - и тело - нечто принципиально
разнородное и среда, скорее, антитело, враг тела, чем его "естественное
продолжение". "Дело происходит как раз обратно тому, что говорит
Аристотель, - заключает Сальвиати-Галилей, - в той же мере ложно мнение,
что среда сообщает движение брошенному телу, в какой справедливо то мнение,
что она только создает препятствия".
Диалог Симпличио и Сальвиати хорошо демонстрирует, каким образом развитие
техники оказывает влияние на научное мышление: техника как бы предлагает
каждый раз новые и для каждой эпохи свои примеры, те самые, которые служат
своего рода наглядными моделями для определенной научной программы.
Аргументы Аристотеля против допущения пустоты интересны в нескольких
отношениях. Во-первых, мы здесь видим, каким образом конституируется
перипатетическая физика в борьбе с атомизмом. Во-вторых, легко заметить,
что мыслитель хорошо видит альтернативные способы объяснения тех или иных
явлений, но эти способы объявляет запрещенными.
Аристотель сам формулирует несовместимые с его натурфилософией принципы,
облегчая таким образом работу своих будущих оппонентов и указывает им, с
чего надо начинать ниспровержение его физики. Аристотелевская физика
допускает два типа связи в телесном мире, при которых не нарушается принцип
непрерывности: либо непрерывность в собственном смысле, когда два тела
имеют одну общую границу, либо соприкосновение - когда граница между двумя
телами хотя и не является общей, но в промежутке между ними нет ничего
другого, т.е. нет никакого промежутка. Этот второй тип связи и становится у
Аристотеля условием возможности определить место так, чтобы при этом не
нарушить принципа непрерывности. "Место, - говорит он, - есть первая
неподвижная граница объемлющего тела". Первая граница, т.е. та, которая
соприкасается с объемлемым телом без промежутка между ними. Поэтому на
вопрос, где находится вино, правильным будет ответ: в сосуде, но
неправильным - с точки зрения Аристотеля - будет ответ: в доме, хотя сосуд
и в самом деле находится в доме. И для сосуда его место не дом, а
прилегающий воздух, ибо место - это первая граница объемлющего тела.
Итак, аристотелевское понятие места исключает принцип относительности:
место того или иного предмета определяется Аристотелем не через положение
его относительно других предметов. Именно так впоследствии определяет
место, например Декарт, тоже не допускавший пустоты и не принимавший
атомизма. Но Аристотель и здесь верен своему методу: для него отношение
всегда вторичнее самих "относимых", а потому и место он должен определить
так, чтобы не изменить своему пониманию "сущности". Учение об "абсолютных
местах", верхе, низе и т.д. - это применение аристотелевского учения о
сущности к космологии и физике: сущность есть то, что не сказывается ни о
каком подлежащем. Аналогия места с "сосудом" поэтому очень важна для
Аристотеля; он прямо говорит: "Подобно тому как сосуд есть переносимое
место, так и место есть не передвигающийся сосуд".
Однако аристотелевское решение вопроса о сущности места не случайно
оказалось слабым пунктом его физики; сам Аристотель не смог избежать
определения места предмета через отношение его к другим, принятым за
неподвижные. Как, в самом деле, быть в том случае, если то, что является
непосредственно объемлющим данное тело, само находится в движении? Место,
согласно определению, есть "неподвижная граница объемлющего тела". А такие
случаи отнюдь не являются исключениями. Так, например, если лодка плывет по
реке, то ее место - вода, но ведь вода в реке тоже движется. Поэтому,
говорит Аристотель, "местом является скорее вся река, так как в целом она
неподвижна". А "вся река" - это ведь скорее ее берега, чем текущая в ней
влага; стало быть, здесь из двух моментов, содержащихся в определении места
(быть первой границей объемлющего тела и быть неподвижной границей его),
Аристотель выбирает один, жертвуя другим. Правда, он тут же замечает, что в
качестве последних неподвижных ориентиров для всех природных вещей являются
"середина небесного свода и крайняя для нас граница кругового движения". Но
это не меняет дела: вопрос об определении места "внутри движущегося"
является троянским конем в перипатетической физике.
Подводя итог анализу аристотелевского понятия места, остановимся еще раз на
"модели" места - сосуде. Почему все-таки именно сосуд остается для
Аристотеля наилучшим примером - парадигмой места? Основные признаки места,
по Аристотелю, следующие: 1) место объемлет тот предмет, местом которого
оно является; 2) не есть что-либо, присущее самому предмету; 3) первичное
место не меньше и не больше предмета; 4) оно оставляется предметом и
отделимо от него; 5) всякое место имеет верх и низ; 6) каждое тело по
природе перемещается и остается в свойственном ему месте, а это и
составляет верх и низ; 7) оно неподвижно.
1. Место объемлет предмет, говорит Аристотель, в этом отношении оно сродни
форме, которая всегда есть предел, граница, то, что "собирает" материю и
делает ее некоторой вещью. Подобно тому как для линии ее "формой" будет ее
граница, т.е. две точки, два "конца" линии, подобно этому и сосуд будет как
бы "формой" содержащейся в нем жидкости: жидкость получает форму сосуда.
2. Но здесь же Аристотель указывает, что место - это все-таки не форма:
ведь без формы предмет перестает быть самим собой, форма присуща самому
предмету, а место - нет: вино, вылитое из амфоры в чаши, остается самим
собой, хотя и меняет свое место. Значит, место подобно форме, но не есть
форма предмета.
3. Однако место подобно и материи: первичное место не меньше и не больше
предмета, а потому Платон и отождествлял его именно с материей: ведь место
имеет три измерения, подобно тому как их имеет и предмет; так что
совершенно безразлично, вычислять ли объем тела или объем того места,
которое оно занимает.
4. Но, как и в случае с формой, место, по Аристотелю, отделимо от предмета,
в то время как материя от него неотделима; предмет остается тем же самым,
когда передвигается в другое место, а это значит, что его материя и его
место нетождественны.
Таким образом, место в некотором отношении родственно форме, в некотором -
материи, но в других отношениях оно отлично как от той, так и от другой.
Как родственное с формой, оно есть граница тела (недаром же - сосуд: без
него тело растеклось бы); как родственное с материей, оно протяженность
тела. Если бы тело не двигалось, то сосуд был бы для него формой; но,
двигаясь, тело оставляет свое место. Значит, можно сказать, что место - это
заменитель, эрзац формы, как бы форма для движущегося тела, и именно
постольку, поскольку оно движется. Форма - "граница" предмета, поскольку он
находится "в себе"; место же - граница "объемлющего тела", т.е. та граница,
которая дается телу другим; образно говоря, это ослабленный вариант
границы, ибо при движении тело тоже нуждается, по Аристотелю, в границах,
но уже не только как тело, а и как движущееся тело. Место и есть граница
тела, поскольку оно движется. Какая трудная, однако, задача найти такую
"границу": ведь граница по самому своему понятию есть нечто неподвижное,
есть то, что удерживает (а значит, и само фиксировано, жестко определено);
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52