Поскольку этот уклад и эти нравы носят традиционный, древний,
как бы естественно сложившийся характер и не подлежат обсуждению и критике,
постольку они теперь воспринимаются как нечто косное, навязанное индивиду
извне, не прошедшее суда его сознания, от чего необходимо освободиться.
Одним словом, индивид как представитель всеобщего действует теперь в другой
сфере, нежели та, в которой он действует как представитель особенного
сословия. Вот как об этом разделении всеобщего и частного начал говорит
Сократ в платоновском диалоге "Протагор": "...Я вижу, что когда соберемся
мы в Народном собрании, то, если городу нужно что-нибудь делать по части
строений, мы призываем в советники по делам строительства зодчих, если же
по корабельной части, то корабельщиков, и так во всем том, чему, по мнению
афинян, можно учиться и учить; если же станет им советовать кто-нибудь
другой, кого они не считают мастером, то, будь он хоть красавец, богач и
знатного рода, его совета все-таки не слушают... Значит, в делах, которые,
как они считают, зависят от мастерства, афиняне поступают таким образом.
Когда же надобно совещаться о чем-нибудь касающемся управления городом, тут
всякий, вставши, дает совет, будь то плотник, медник, сапожник, купец,
судовладелец, богатый, бедняк, благородный, безродный, и никто его не
укоряет как того, что, не получив никаких знаний, не имея учителя, такой
человек решается все же выступать со своим советом..."21
Сократ в своем рассуждении исходит из того, что, хотя "мастерство"
(сословное "умение") и общественные дела, касающиеся в равной мере каждого
гражданина (всеобщая сфера) и разделены, никакой "науки" применительно к
сфере общегражданских дел быть не может, ибо, если человек учится
определенному ремеслу, то учиться "управлению городом" невозможно и не
нужно. Протагор, напротив, доказывает Сократу, что коль скоро политические,
общегосударственные дела существуют, то искусству вести их так же нужно
учиться, как и всякому другому мастерству. И учителями в этом деле как раз
и являются софисты. Наука же их состоит прежде всего в том, чтобы сделать
людей образованными в гражданском отношении, а это понятие в софистике
приобрело двойственный смысл. С одной стороны, сделать человека
образованным означало научить его убеждать в своей правоте
соотечественников, независимо от содержания защищаемой позиции, и в этом
выразилась релятивистская подоплека принципа отнесенности всякой истины к
субъекту: произвол индивида становится здесь руководящим принципом. Умение
найти основание для любого утверждения - это то, за что критиковали
софистов Сократ и Платон, упрекая их в том, что они поощряли частные
интересы, умея с помощью тонкой аргументации представить частный интерес
как всеобщий.
С другой стороны, как можно видеть из рассуждений Платона, софисты
волей-неволей прокладывали путь к новой форме всеобщности - той, которую
пытался найти ученик софистов - Сократ: они прокладывали путь к обретению
такого знания, которое хотя и было бы опосредовано субъективностью
индивида, но не сводилось бы к ней. Именно деятельность софистов,
релятивизировавшая все предшествующее знание, положила начало поискам новых
форм достоверности знания - таких, которые могли бы устоять перед судом
критического сознания.
Элеаты и софисты содействовали превращению досократовского, еще во многом
метафорического, способа мышления в логический способ мышления, характерный
для послесократовской мысли. Логическая расчлененность понятий и метод
доказательства - вот те важнейшие приобретения, которыми обогатилась
научная и философская мысль, пройдя через горнило апорий Зенона и
релятивизирующей критики софистов.
В лице софистов и затем Сократа философская мысль античности перешла от
объективного изучения бытия к рассмотрению субъективной стороны
познавательного процесса - к самому человеку и его сознанию. Это событие
оказалось весьма плодоносным для дальнейшего развития философии и науки,
благодаря ему наука приобрела новые методы и открыла для себя новые
предметные области знания. Даже те естественнонаучные и математические
теории, которые были созданы раньше, получили теперь новое обоснование и
были включены в новую, иначе организованную систему понятий, и тем самым
получили новое звучание.
Сократ: индивидуальное и надындивидуальное в сознании
Критика софистов положила конец непосредственному знанию: она требовала
рефлексии, опосредствования, проверки всякого утверждения, требовала
выносить на суд всякое непосредственное наблюдение, бессознательно
приобретенное убеждение или дорефлективно сложившееся мнение. Софистика
истребляла все непосредственное, воевала против всего того, что жило в
сознании людей без удостоверения его законности. Отныне право на жительство
имело только такое содержание, которое было допущено в сознание самим этим
сознанием; все же, что проникло в него не этим законным путем, а через
какие-то неконтролируемые сознанием каналы, т.е. то, что было усвоено
бессознательно, должно быть исторгнуто как недостоверное, неистинное, а
потом, может быть, частично и впущено назад - после проверки. В этом
состоял радикальный рационализм софистики, который роднит ее с
новоевропейским Просвещением.
Но что это за инстанция - мое сознание? Что значит "Я"? В чем состоит
принцип, в соответствии с которым сознание осуществляет проверку всякого
утверждения?
Судя по тому, что сообщают о софистах древние источники, среди них была
очень сильна тенденция рассматривать субъект знания, рефлектирующее Я,
судящую инстанцию как отдельного, обособленного индивида, наделенного
известной чувственной организацией и ею определяемого. Так, по крайней
мере, изображает позицию софистов Платон в диалоге "Теэтет". Протагор, один
из наиболее выдающихся софистов, следующим образом формулирует принцип
субъективной обусловленности всякого знания: "Мера всех вещей - человек,
существующих, что они существуют, а не существующих, что они не
существуют"22. То, что сознание здесь рассматривается прежде всего как
носитель субъективности, можно заключить из дальнейших разъяснений Платона:
"...он (Протагор. - П.Г.) говорит тем самым, что-де какой мне кажется
каждая вещь, такова она для меня и есть, а какой тебе, такова же она, в
свою очередь, для тебя"23. Если в самом деле наше знание определяется
исключительно чувственным восприятием, которое всегда носит индивидуальный
характер, то невозможно обнаружить никакой объективной характеристики
предмета самого по себе, а только такая характеристика имела бы значение
для всех познающих независимо от их индивидуальности.
При таком понимании рефлектирующей инстанции, т.е. человеческого "Я",
рационализм софистов оборачивается в теории познания релятивизмом и
скептицизмом, а в сфере нравственности, практического действия - произволом
индивидуума, руководствующегося чувственными склонностями и не знающего
иного верховного начала, кроме частного интереса.
Эта тенденция софистики, которая обнаружилась очень скоро, вызвала
оппозицию по отношению к ней, но оппозицию двоякого рода. С одной стороны,
раздавались критические голоса против самого принципа рефлексии, в защиту
непосредственных, т.е. традиционных верований и древних обычаев,
унаследованных от предков. В этом духе выступает, например, Аристофан в
комедии "Облака" с критикой Сократа, которого он полностью отождествляет с
софистами. С другой стороны, оппозиция по отношению к релятивизму возникла
и внутри самой софистики, а именно в лице Сократа. Эта оппозиция выступала
не против принципа рефлексии, а против индивидуалистического способа
проведения этой рефлексии, против характерного для софистики понимания
рефлектирующей, критической инстанции.
Согласно Сократу - насколько нам известна его позиция (главным образом из
диалогов Платона), - релятивизм и скептицизм софистов вытекают из их
понимания сознания как чего-то такого, что определяется чувственными
склонностями и соответственно партикулярными стремлениями отдельного
индивида. Весь философский интерес Сократа сосредоточивается на вопросе о
том, что такое сознание. На первый взгляд оно принадлежит индивиду и,
значит, должно определяться его индивидуальными особенностями, т.е. его
чувственностью (психологией, как сказали бы мы сегодня), но при более
глубоком рассмотрении индивид скорее сам принадлежит сознанию.
Рефлектирующей инстанцией, т.е. субъектом как теоретического познания, так
и практического действия, оказывается не он, как этот чувственный,
отдельный, частный, своевольный и своекорыстный индивид.
Но если не он, то кто же? В сознании Сократ обнаруживает разные слои,
состоящие с индивидом, носителем сознания, в весьма сложных отношениях,
иногда даже вступающие с ним в неразрешимую коллизию, которая кончается
трагически. Субъектом одного из слоев оказывается чувственный индивид - это
хорошо показали софисты, и против них в этом смысле Сократу нечего
возразить. Но кто является субъектом другого слоя - того, над которым
индивид не властен, а который, напротив, сам властен над индивидом? Таков
вопрос Сократа. Усилия Сократа сосредоточиваются на том, чтобы показать,
что такой - загадочный - слой действительно существует и что индивид, как
отдельное чувственное существо, не определяет ни его статуса, ни его
содержания. И когда возникает требование представить какое-либо
утверждение, убеждение, мнение на суд сознания, то в качестве судящей
инстанции должен выступать именно этот слой, не зависящий от произвола
индивидуального чувственного Я. Этот слой можно назвать надындивидуальным
слоем в индивидуальном сознании. Анализ сознания как содержащего в себе оба
эти слоя - это и есть, в сущности, диалектика Сократа.
Софисты, как мы теперь понимаем, выступили с критикой всех оснований старой
цивилизации. Они видели порок этих оснований - нравов, верований, обычаев,
устоев - в их непосредственности, которая и есть, в сущности,
традиционность. Традиция имеет силу всегда лишь до тех пор, пока существует
непосредственное доверие к ней. Она держится не силой оружия, не силой
сознания, не силой логики и аргументов, а силой бессознательности, силой
непосредственности. Непосредственность - это огромная мощь, против нее
бессильны армия, оружие, прямое нападение. Но есть враг, против которого
она беспомощна. Он тихо, сперва незаметно, подобно кроту, подрывает почву,
на которой стоит традициъ. Враг этот - жажда опосредования, стремление
обосновать, доказать, найти для данного просто так - рациональное основание.
Непосредственность и опосредование - это принципы разных типов цивилизаций,
и хотя, по-видимому, в истории эти два типа цивилизаций в чистом виде и не
встречаются, но можно различать типы общества по преобладанию в них первого
или второго принципа.
В традиционных обществах, несомненно, преобладало начало
непосредственности, и это сказывается на самой форме знания, сложившегося в
этих обществах: мифологические истины никогда не доказываются, а
практически-технические сведения сообщаются в форме предписаний, своего
рода "рецептов", указывающих, как надо выполнять те или иные действия. В
этом отношении первые натурфилософские построения еще несут на себе печать
знания, характерного для традиционных обществ: они так же лишены
доказательства и систематического характера, как и мифологемы. В этом
отношении интересно одно замечание Аристотеля, касающееся вопроса о том,
что усвоение учебного материала происходит в зависимости от разных
склонностей слушателей: "Какие у нас сложились привычки, такого изложения
мы и требуем... И одни хотят, чтобы все излагалось точно, а другим точность
не по душе или потому, что они не в силах связать <одного с другим>, или
потому, что <по их мнению> это - крохоборство. В самом деле, есть у
точности что-то такое, из-за чего она как при сделках, так и в рассуждениях
кажется некоторым недостойной свободного человека"24. Наблюдательный
Аристотель хорошо понимал, почему точность (т.е. доказательность и
обоснованность каждого утверждения) раздражала людей, настроенных в
традиционно-аристократическом духе. Как видно, точность в научных
рассуждениях, как и при сделках, - это принцип нового, на рациональных
началах построенного общества.
Из сказанного вытекают важные выводы.
Во-первых, философия возникает с переходом от традиционного общества с
господствующим в нем принципом непосредственности к обществу, где
господствующим становится начало опосредования. Мы это, в сущности, и
наблюдаем в Древней Греции VI-IV вв. до н.э. Ибо доказательство, лежащее в
основе математики древних греков, вне всякого сомнения, есть плод той
духовной атмосферы, которой не было в традиционных типах общества.
Во-вторых, поскольку возникает опосредование всех человеческих связей и
отношений через сознание, поскольку они все больше начинают регулироваться
не с помощью традиционных, без всякой критической рефлексии усваиваемых
нравов и обычаев, установлений и привычек, то знание становится одним из
важных регулятивов социальных отношений. Знание становится тем самым
необходимым моментом, без которого не может существовать теперь социальная
общность. Именно потому, что человеческие поступки регулируются теперь
сознанием, то, что определяет сознание, становится и определителем
действий, поступков. Вот почему для Сократа и его ученика Платона проблема
знания выступает как главная проблема нравственности, а философия, как ее
понимает Платон, становится фундаментом государственной жизни.
В-третьих, и само знание теперь, при требовании рефлексии, опосредования,
получает статус достоверного только в том случае, если оно дает себе отчет
в своих основаниях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52