— Я же сказал, что освобожу Асо. Что касается Ойши, то я с ее согласия и даже по просьбе матери вступил с ней в брак. В наше время нет места насилию... Как говорится, сердце Зейнаб принадлежит только Зейнаб.
— Карим жалуется, говорит, что...
— Здесь Ойша, и здесь ее мать. Пусть пришлют кого-нибудь, чтобы спросить их обеих, как обстояло дело. Если женщины скажут, что я принудил Ойшу к браку, а она любит Карима, пожалуйста, они свободны. И я готов понести любое наказание...
Низамиддину оставалось только удивляться: зная все обстоятельства дела, он никак не мог поверить, что Ойша по собственной воле вышла за Махсума. Низамиддин даже не скрыл своего удивления:
— Изумительно! Вы просто волшебник!
— Что пользы от волшебства?! Нужно понимание. Искренней, пылкой любовью можно приручить даже диких зверей. А ваш покорный слуга уж не такой сухарь, как кажется.
Асад Махсум постепенно вырастал в глазах Низамиддина. «Могучий человек,— думал он,— что я рядом с ним!»
— Я вижу — вы очень сильный человек,— угодливо сказал он,— вам нет равных. Потому-то и боюсь за вас. Неприятности могут обрушиться с неожиданной стороны, погубить ваше дело. Я от души желаю вам удачи, а потому должен предупредить: Файзулла Ходжаев и Куйбышев точат на вас зубы, по их приказу создана контрольная комиссия... В ближайшие дни начнется расследование вашей деятельности.
Асад сидел с каменным лицом.
— Кто в составе комиссии? — резко спросил он. Низамиддин назвал и, помолчав немного, сказал:
— Их интересует также, при каких обстоятельствах сдался курбаши Джаббар со своими людьми.
— Вижу, что курбаши придется укротить... Низамиддин не понял:
— Что, что, Джаббар не согласен на ваши условия?
— Не совсем так...— Асад раздраженно пожал плечами.— Но этот упрямый и невежественный человек может все дело испортить, по невежеству выболтает нашу тайну...
— Ну, в таком случае надо немедленно от него избавиться, уничтожить!
— Конечно! — подхватил молчавший до того Исмат-джан.— Меньше сора, меньше грязи — воздух чище.
— Хорошо,— сказал Асад, обращаясь к Низамиддину,— вы скажите в ЧК, что я все сделаю, как надо, но расстрелять должны они, это их обязанность!
— Да, да!
Тут из передней раздался легкий предупреждающий кашель, и в дверях появился Сайд Пахлаван.
— Пришел уполномоченный от джигитов курбаши, спрашивает вас,— обратился он к Махсуму.
— Я сейчас приду,— сказал тот, надевая шапку,— может, и вы хотите с ним поговорить?
— Э, нет! — решительно сказал Низамиддин.— Сами договоритесь и возвращайтесь сюда!
Асад Махсум загадочно, многозначительно улыбнулся и вышел из комнаты.
Асо был заключен в помещение, которое совсем не походило на тюрьму. Дворик этой тюрьмы примыкал к большому дому в саду Дилькушо. Состояла она из двух больших комнат, одна из них была предоставлена личной охране Махсума, вторая — без окон и с одной только дверью — для арестованных по не очень важным делам. Свет и воздух проникали в комнату лишь через небольшие отверстия, прорезанные в стене почти под самым потолком.
При эмире в этом дворике жили сокольничие. Они занимали первую комнату, во второй, что без окон, держали ловчих птиц.
Асо пробыл в ней трое суток. Он спал в дальнем углу; на сено и солому, служившие ему постелью, чья-то заботливая рука бросила еще потертую кошму, к тому же выдали ему и подушку. Хватало ему и посуды: у входа стояли глиняный кувшин, наполненный водой, и чугунный чайник. В нише над головой находились миска и пиала.
Первую ночь Асо провел в обществе трех ни в чем не повинных крестьян из Вабкента. Воины Асада потребовали у них, неизвестно за что, денег. Денег у дехкан не было, тогда их обвинили в басмачестве и арестовали.
Самый молодой из этой тройки только месяц назад женился. Он был очень влюблен в свою жену и тяжело переживал разлуку. Вспоминая о ней, он горько плакал всю ночь. Доброе сердце Асо обливалось кровью при виде этих слез, он даже позабыл о собственном горе и старался утешить юношу.
У гром пришел Сайд Пахлаван навестить Асо. И что же, не о себе нитрил Асо, а только о несчастном юноше: нельзя ли как-нибудь облегчим» его участь. Очевидно, его просьбы возымели свое действие, так как вечером увели всех трех дехкан. Впрочем, может быть, для того, чтобы перевести в другую тюрьму... Так или иначе, Асо остался один.
Интересно устроен человек! Болен ли он, удручен, брошен в темницу, закован, ясным утром он веселеет, в нем пробуждаются надежды на лучшее, вера в то, что избавится от страданий Но вот день подходит к концу, солнце закатывается, вечереет, темно становится и на душе человека, опять появляются мрачные мысли, надежда исчезает, словно и не было ее совсем недавно, отчаяние охватывает его..
Так было в этот вечер с Асо. Да и было от чего загрустить. Тяжелые темные тучи покрыли все небо, моросило, резкий холодный ветер играл с пожелтевшей листвой, срывая ее с деревьев, кружил долго в воздухе и, наконец, бросал на землю. Мертвые листья уныло шелестели, вой ветра, врывавшегося в отверстие под потолком, похож был на завывания голодных волков. Тьма ночи, как тяжелый селевой поток, давила на сердце. К тому же лампу не зажигали, и тусклый свет пробивался лишь из соседней комнаты. Кроме шороха листьев и воя ветра, не слышно было ни звука, люди словно вымерли.
В этой гнетущей тишине мозг Асо лихорадочно работал, сон бежал от глаз, словно он приказал ему словами поэта:
Пусть ночью нынешней тебя минует сон: Затоплен остров твой, вода со всех сторон'
Три дня уже томился Асо взаперти. Он тосковал по любимой жене, по друзьям, по работе. Что это значит, почему его заперли в этой мрачной комнате?! Навещает его лишь Сайд Пахлаван, славный, искренний человек, но объяснить ничего не может. Кому же он тут нужен, зачем его держат? Бедная Фируза, бьется, бегает по учреждениям, в ЧК пошла искать правды, наверное. Добьется ли чего-нибудь? Во г если бы дядюшка Хайдаркул был на месте.
Впрочем, наверно, он никому не нужен, ведь вызывал его два дня назад сам Асад Махсум, расспрашивал о многом, а главным образом о Кариме. Откуда он родом, давно ли знает его Асо и в каких они отношениях, представляет ли себе Карим, кто в нею стрелял, говорил ли что-нибудь об Асаде Махсуме, каково сейчас состояние его здоровья, что собирается делать?
Разговор Махсум вел в мягких, даже ласковых тонах, и меньше всего это походило на допрос. Было даже подано обильное угощение, к которому, правда, Асо не прикоснулся. Он хотел понять, куда клонит Махсум, какую цель преследовал, арестовав его. Но как ни бился, как ни старался уловить тайный смысл в речах Махсума, ни до чего додуматься не мог.
Да, у Махсума трудно что-нибудь узнать.
Разговор был прерван появлением плешивого Окилова, который подал Махсуму какую-то бумагу и что-то шепнул ему на ухо Махсум, чуть ли не извиняясь, сказал Асо, что беседа закончена.
И вот Асо снова взаперти. За весь день к нему наведался трлько Сайд Пахлаван, и то на несколько минут. Ободрил его и сразу ушел. Да еще дважды в день заходит караульный: приносит чай, хлеб, иногда похлебку, кашу... Но сегодня почему-то его держат впроголодь, уже темнеет, а у него и маковой росинки во рту не было.
При эмире в тюрьмах кормить не полагалось, еду приносили родственники, друзья, и эти приношения делились на всех поровну. Но ведь при эмире царило беззаконие, миршаб со своими подручными делали что хотели... А теперь Советская власть, власть трудящихся, угнетенных в прошлом. Почему же его, Асо, бедняка и труженика, боровшегося за эту власть, ни в чем не повинного, арестовали? И кто, Асад Махсум! Ведь он тоже революционер, а не миршаб времен эмира! А может, он только притворяется и нутро у него миршабское? «Может, меня завтра или еще сегодня ночью подвергнут всем семидесяти двум пыткам? И подобно водоносу Ахмед-джану, я погибну в тюрьме Асада!»
В чем был грешен Ахмед-джан? Кому сделал зло? Он спас от грязных развратников несчастную одинокую сиротку Фирузу. Разве это грех? А тогдашний миршаб, злой завистник, схватил старика и замучил до смерти...
Но чем лучше Асад Махсум? Асо арестовали, как видно, из-за Карима, так же невинно пострадавшего... И это вместо того, чтобы найти и наказать истинных злоумышленников! И Асад еще выпытывает, каковы намерения юноши, видно, боится, что Карим может потребовать у него объяснений.
Мысли одна мрачнее другой одолевали Асо. Тысяча вопросов теснилась в его уставшем мозгу, не получая ответа.
Вошел стражник, в одной руке он держал фонарь, в другой глиняное блюдо с пловом.
— Ешь, хозяин послал, сам велел.
Асо сделал несколько шагов ему навстречу; стражник быстро поставил блюдо на пол, и Асо понял, что он освободил руки, боясь, что Асо набросится на него. Остановившись, чтобы успокоить его, Асо мягко спросил:
— Не оставите ли, братец, фонарь, пока я поем?..
— Оставлять фонарь десятский не разрешает...
Но так и быть, я постою, посвечу тебе... Ешь!
— Спасибо, братец!
Асо взял блюдо и прошел с ним в свой угол. Есть ему уже не хотелось, он взял две-три горсти и спросил стражника, стоявшего у порога:
— Что, холодно на дворе? Наверное, снег идет?
— Нет, пока только дождик... К утру, пожалуй, пойдет и снег. А так — похолодало. Ты не замерз?
— А если скажу, что замерз, все равно Махсум не даст мне свою шубу.
Стражник усмехнулся.
Плов-то он тебе послал, может, и шубу даст... Погоди да потерпи!
Только и остается — терпеть.
Ты, говорят, работник ЧК, правда ли это? — спросил стражник, понизив голос.
Правда, я работаю в ЧК,— так же тихо сказал Асо.
Гак разве может там работать враг Советской власти?
Какой же я враг?.. Если бы враг затесался туда, сама ЧК нашла бы на него управу.
Почему же тебя арестовали?
— Видно, чем-то не понравился Махсуму. А может, он решил показать свою волю, помериться силами с ЧК... Да, а ты сам друг Советской власти?
— А как же? Это наша родная власть!
— Прекрасно! Я отдать жизнь не пожалел бы за нее... И как же мне обидно — по чьему-то злостному навету сидеть в клетке у своих же!..
— Не унывай, твое дело расследуют и, если ты и впрямь не виноват, отпустят. Но знай, если виноват, не жди пощады от Махсума!
— Если придется, ЧК докажет, что я ни в чем не виноват.
— Ну, ЧК! Наш Махсум очень силен, с ним тягаться трудно! В тневе он страшен, может и застрелить.
— Слыхал, слыхал об этом... И странно мне, что вы, люди, подчиняетесь ему.
— Э, ты не знаешь нашего Махсума! Он хоть и бывает суровым, даже свирепым, но нам у него хорошо. Он щедрый. Дал одежду, оружие, хорошо кормит. Если кому удается поживиться чем-нибудь от басмача, добычу не отнимает, «твое это» — говорит... Ставит лишь одно условие: слушаться его беспрекословно! А наш командир Наимбай — его приятель, с ним тоже не пропадешь... Знаешь что, парень, брось твердить — ЧК, ЧК, переходи к нам. Махсум тебе даст хорошую одежду, хромовые сапоги, деньги и все, что сам добудешь. Соглашайся, а я скажу о тебе Найму, он доложит Махсуму, и все в порядке.
— Хорошо, подумаю...
У меня семья.
— И семье твоей будет хорошо, станет жить по-царски.
— Так ли это?
— Вот возьмем хоть Наимбая. Каждую неделю ездит домой и полные хурджины везет. Семья довольна.
В это время послышались чьи-то шаги. Стражник приказал Асо поставить блюдо у входа, а самому вернуться в свой угол. Плов был не доеден, но Асо не так уж хотелось есть. Только он успел дойти до места, как вошел Наим Перец.
— Что ты тут делаешь? — резко спросил он стражника.
— Да вот плов ему принес, из мехманханы прислали... Наим бросил взгляд на блюдо и приказал:
— Поставь и иди!
— Да он поел уж...
— Иди, иди! Фонарь оставь!.. Ну, как себя чувствуешь? Не скучно тебе? — спросил он Асо, когда стражник вышел.
Асо промолчал.
— Я привел к тебе хорошего человека, веселей станет — будет с кем поговорить. Эй, джигиты, ведите сюда,- крикнул он в раскрытую дверь.
В сопровождении двух вооруженных людей вошел молодой человек со связанными за спиной руками. На нем была форма железнодорожника.
— Развяжите ему руки! Пусть дает им здесь волю, сколько захочет! Когда руки были развязаны, молодому человеку указали его место
в дальнем углу, рядом с Асо.
— Вот, мулла Асо, хороший тебе собеседник! Будешь его воспитывать, читая наставления.
Наим насмешливо улыбнулся и вышел со своими подручными, захватившими фонарь. Комната погрузилась во тьму. Только вверху через узкие отверстия в стене проникал тусклый мутный свет. Асо едва мог разглядеть товарища по несчастью, он приветливо поздоровался с ним, тот ответил на приветствие и умолк, тяжко вздыхая. Асо первый нарушил молчание:
— Вы из Бухары?
— Нет, я из Кагана,— коротко ответил юноша.
И опять наступила тишина. «Видно, он боится меня,— подумал Асо,— а может быть, переживает какое-то сильное горе и ему не до разговоров». Все же он решил, что надо представиться:
— Я — Асо Хайриддин-заде из Бухары. Работаю в ЧК.
Неизвестно за что уже трое суток сижу в тюрьме. Меня даже по-настоящему не допрашивали, никаких обвинений не предъявляют...
— Это все изверг! — воскликнул юноша.
— Вы об Асаде Махсуме говорите?
— Я никакого Махсума не знаю, дел с ним не имею! А этот его человек, Наим Перец, изверг и кровопийца!
— Не зря его назвали Перцем. Он самый близкий человек Махсума, можно сказать, правая рука, что ему прикажут — выполняет...
— Где же справедливость, советский закон? — с горечью воскликнул юноша.
— И справедливость есть, и советский закон, не сомневайтесь! Но, к сожалению, существуют еще и такие люди, как Асад Махсум и его подручные — плешивый Окилов, Наим Перец... Они действуют от имени Советской власти, а на деле наносят ей только вред! Мне один мудрый, видавший виды человек, стойкий революционер, как-то сказал, что революция подобна тайфуну. Как бушующий тайфун, она поднимает на поверхность и хорошее и дурное... Но это только вначале, в самый бурный момент. Потом все войдет в свои берега, найдет свое место, справедливость восторжествует. Асад Махсум и ему подобные исчезнут, как мутная пена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50