Наим удивился, но не спросил больше ничего, направился к воротам караван-сарая, сказав на ходу:
— Ладно, стой карауль. Если со стороны Бухары покажется арба, дай знак моим людям и скажи мне!
— Хорошо,— сказал Шербай.
Наим отворил незапертые ворота караван-сарая и вошел. Караульщик сидел на мешках, сложенных у стены, обняв ружье, и спал.
Наим тихонько вытащил у него ружье. Караульщик как будто только этого и ждал, свернулся клубком и уснул мертвым сном. Наим с ружьем в руках, не заворачивая за угол дома, тихонько покашлял. Он знал, что под навесом у входа в дом дремлет плешивый Окилов и может со сна выстрелить, не спрашивая, кто идет. Но на кашель Найма никто не отозвался, и, приблизившись с опаской к айвану, Наим никого не увидел: видно, Окилов спал у себя в постели.
— Ака Окил, а ака Окил! — вполголоса позвал Наим.
— Я хотел получше выспаться. А в чем дело? — отозвался Окилов.
— Ни в чем... Я хотел у вас узнать... А кто же спит на вашем месте?
— Подушка!— сказал Окилов.— Если хочешь узнать, в чем дело, то слушай. Те, кого мы ждем, ночью не выехали. Должны утром выехать. Мы ходили звонить по телефону и узнали. Сейчас пойди возьми у бакалейщика хлеба и винограда, отнеси ребятам, пусть поедят. Пока можно не беспокоиться. Теперь они только после восхода солнца появятся. Не беда. План остается тот же, как было сказано.
— Но день наступит, откроются караван-сараи, люди придут.
— Не откроются ни караван-сараи, ни чайханы,— сказал решительно Окилов.— Махсум всех чайханщиков и сарайбонов заставил поклясться. Никто не появится, будь спокоен...
— Ну, если так, то ладно,— сказал Наим.— Тогда я возьму хлеба и винограда и пойду. Хозяин спит?
— Спит. Очень устал. Я тоже лягу, отдохну часок. А ты караульных подбодри!
— Подбодришь их,— сказал Наим насмешливо.— Один сладко спит на мешках с ячменем, я у него винтовку взял.
— Да что ты? Это тот караульный в воротах, да? Вот тебе и на! — Плешивый рассвирепел.— Ну-ка, пойдем проверим.
Они направились к воротам, но за домом на мешках уже никого не было. Наим заметил что-то на земле, поднял и увидел, что это был патронташ с патронами.
— Сбежал!— сказал Наим.— Проснулся, увидел, что ружья нет, испугался, бросил патроны и ушел.
— Это твой человек, тобой найденный и приведенный к нам! — сказал с упреком Окилов. Оба они вышли из ворот караван-сарая. По улице ходил Шербай. Он сказал, что караульный несколько минут назад спустился к реке напиться и совершить утреннее омовение.
- Не будем сейчас подымать шума,— сказал плешивый Окилов,— не надо мешать отдыху Махсума. Потом найдем, далеко он не уйдет, попадется нам в руки. Хорошо, что хоть патроны оставил. Ну ладно, пошли сюда Хамдамчу из этого караван-сарая, хватит ему спать, пусть придет караулим...
Хороню,— сказал Наим. По, идя в лавку за хлебом, он подумал, что многие люди из отряда Махсума только и ждут, чтобы сбежать. Не дай бог, если будет сражение с басмачами или еще с кем,— сам Наим первый сбежит, а за ним другие... Нехорошо, конечно, но что поделаешь, человек вскормлен сырым молоком: он слаб и смертен.
Рано утром, еще до восхода солнца арба отправилась в путь. На передке правил лошадью арбакеш, высокий, худощавый мужчина с большой бородой. Рядом с ним сидел Карим в поношенной ковровой тюбетейке, одетый поверх военной формы в стеганый полосатый хала. В таком костюме Карим казался Ойше еще красивее, и она упивалась своим счастьем. Она сидела позади Карима, накинув паранджу, а лицо закрыв белым кисейным покрывалом. Напротив нее устроилась Раджаб-биби в старенькой парандже с опущенным чашмбандом. В задней части арбы сложены были узлы, мешки и хурджины.
— Если бы мы выехали ночью,— сказала Ойша,— мы теперь были бы уже дома.
— Хорошо, что твой дядя нас не пустил. В такое время ехать ночью по степи — безумие!
— Нет, на дорогах спокойно,— сказал Карим.— Особенно на дороге в Гиждуван, туда постоянно ездят солдаты Асада Махсума. Но днем, конечно, ехать лучше... Как хорошо за городом! Воздух так чист и прохладен... пыли нет. От арыков свежесть... Каков-то сейчас наш канал Пирмаст? Давно уже я его не видел... Доедем, сейчас же искупаюсь!
— Если богу будет угодно,— промолвила Раджаб-биби.
Кариму вчера не удалось освободиться пораньше. А потом он искал арбу. Когда же нашел и хотел увезти Ойшу с матерью в Гиждуван, то Хайдаркул их не пустил, пришлось ему с арбакешем заночевать на маленьком дворике и отправиться в путь лишь рано утром. Хайдаркула еще раньше, в четыре часа, разбудили, он попрощался с сестрой, племянницей, Каримом и ушел.
Глядя по сторонам дороги, обсаженной деревьями, Карим наслаждался утренней свежестью садов. Крепкая, сильная лошадь с грохотом тащила новую скрипучую арбу. Карим с его огненным темпераментом, энергичный и деятельный, был в то же время немного поэтом. Иногда в воображении он рисовал себе чудесное будущее: уничтожив на земле всех угнетателей и кровопийц, он строил цветущие города, насаждал плодовые сады, чтобы влюбленные могли наслаждаться жизнью, чтобы базары были полны, чтобы каждый мог без усилий найти и получить все, что ему нужно, чтобы путь на Гиссар был открыт, чтобы он со своей дорогой Ойшой мог сесть в фаэтон и отправиться на родину отца и деда, путешествовать по горам... чтобы везде он был с Ойшой, только с ней.
Он был влюблен, страстно влюблен в Ойшу. Весь пыл своего молодого сердца он отдал ей. Он был уверен, что на свете нет девушки красивее, обаятельнее ее. Раджаб-биби давно уже стала ему второй матерью: когда после смерти отца он остался сиротой, эта добрая женщина смотрела за ним, выхаживала его с любовью и лаской. В ее семье, которая была для него приютом любви и доброты, нравственной чистоты и человечности, он был одновременно и сыном, и зятем, и единственным мужчиной — их защитой. Теперь, после отчаяния и безнадежности, после всех пережитых ужасов, он вновь нашел свою возлюбленную, и сердце его переполнилось счастьем. Все казалось ему прекрасным: сады и виноградники вдоль дороги, чистое ясное небо, чириканье птиц, скрип арбы, сам арба-кеш, его привычная посадка, его чалма пепельного цвета с выпущенным кончиком, похожим на мышиный хвост, длинный кнут, спокойные движения... и лошадь, ее золотистая масть, и широкая дорога, арыки, каменные мосты, кишлаки... Всем своим существом он чувствовал, что позади него, совсем близко сидела его возлюбленная, ощущал тепло ее тела, тонкий аромат ее... Он наслаждался и невольно вполголоса начал петь песню на слова Хафиза:
Чашу дай, о виночерпий! Отопью один глоток,
Чтобы прах моей печали хоть на миг стряхнуть я мог.
Дымом вздоха, что прорвался из пылающей груди, Всех презренных нечестивцев я дотла сегодня сжег!
Ойша тоже была увлечена не меньше Карима. Сердце ее билось сильно, глаза сияли, мысли были заняты будущим... Вот они приедут в Гиж-дуван, приведут в порядок двор и дом, начнут готовиться к свадьбе... Их той будет красный той, все будет по-новому... Первая свадьба нового времени! Ойша позовет всех своих подруг, Карим пригласит своих товарищей. Посредине двора протянут веревку — по одну сторону сядут девушки, по другую юноши... Будут танцевать, петь, веселиться... На айване повесят свадебный занавес, и она будет там с Каримом. После свадьбы Ойша распрощается с матерью и уедет в Бухару. Никогда больше она не расстанется с Каримом... Оба они пойдут учиться, станут грамотными... Потом поедут в Самарканд, в Ташкент, повидают свет...
Что касается Раджаб-биби, то она сейчас думала, сколько потребуется на свадьбу пудов риса, баранов, лепешек. Если продать золотые серьги и браслет, подаренные ей когда-то мужем, хватит ли? Карим говорит, что он возьмет все расходы на себя. Кариму его начальник дал денег на свадьбу. Но если Карим истратит все деньги на той, что он будет делать после свадьбы? Пусть уж лучше оставит их на устройство будущей жизни. Так каждый из них, занятый своими мыслями, не замечал ни времени, ни расстояния, которое они проехали. Солнце уже взошло и заливало все вокруг горячими лучами, когда их арба подъехала к мосту Мехтар Косы-ма. Дорога была пустынна, и в небольшом поселке возле моста не было никаких признаков жизни. «Удивительно, что могло случиться? Здесь всегда бывало людно»,— говорил сам себе арбакеш. Арба въехала на улицу поселка. Караван-сараи были заперты, лавки наглухо закрыты деревянными щитами. Арбакеш, остановив арбу около знакомой чайханы, позвал:
Кузибай, эй, Кузибай! Где вы? Кузибай высунул голову из-за двери, сказал:
Проезжай, Самандар! Гони лошадь дальше... вам лучше отдохнуть
Почему?
Что случилось?
Всю ночь красные бились с басмачами... Я только под утро уснул.
Нет ни чаю, ни кипятка... Дай немного успокоиться, друг! Когда будешь возвращаться, я открою чайхану.
Карим, которому не терпелось поскорее добраться до Гиждувана, сказал арбакеш у:
— Хорошо, едем дальше! Лошадь еще не устала, мы тоже не голодны. Отдохнем в Вабкенте!
Арбакеш погнал лошадь. Слова чайханщика и вид его почему-то вызвали у него неясные подозрения, но он не сказал ничего.
Арба миновала безлюдный поселок, запертые лавки, пустые чайханы, въехала на мост. Колеса ее, скрипя по песку и камням, уже съезжали с моста, как вдруг снизу, от реки, выбежал на середину дороги человек в маске, с ружьем в руках и закричал грозно:
— Стой! Останови лошадь!
Карим сунул руку за пазуху, вытащил револьвер, но не успел выстрелить — смелый арбакеш, не испугавшись разбойника, стегнул лошадь. Она поскакала вперед — прямо на человека с ружьем. Он отскочил в сторону и выстрелил. Женщины закричали. Карим, обернувшись назад, выстрелил два раза и успел увидеть, что разбойник упал. Испуганная лошадь, заржав, помчалась вскачь. Еще несколько человек, тоже в масках, выбежали из низины на дорогу и, стреляя, бежали за арбой. Арбакеш, натянув поводья, изо всей мочи стегал лошадь. Карим приказал женщинам нагнуться и стрелял из револьвера по разбойникам. Они почти уже ускользнули от преследователей, как вдруг лошадь резко свернула с дороги и бросилась в сторону реки. От этого рывка арбакеш и Карим, сидевшие на передке арбы, свалились на землю. Ойша с матерью, хватаясь за арбу, закричали. Лошадь бешено неслась вниз к реке, и, если бы подскочившие всадники не остановили ее, арба, наверное, опрокинулась бы...
Когда Ойша и ее мать опомнились и пришли в себя, они увидели, что их арба переезжает речку, поводья лошади держит вооруженный всадник, а за арбой едут еще трое верховых. Ойша подумала, что она где-то видела одного из всадников — с черной густой бородой и пронзительными глазами. Но сейчас же все ее мысли обратились к Кариму. Что с ним? Где он? Что с ним сделали? Едва придя в себя, она воскликнула:
— Карим! Карим-джан!
— Не бойся, дочка, не бойся!— сказала Раджаб-биби.— Мне кажется, что этот мужчина — тот самый Асад Махсум, про которого Карим говорил...
Услыхав голоса женщин, Асад Махсум выехал вперед и, приблизившись к арбе, сказал:
— Не бойтесь, здесь свои. Басмачи бежали, вы спасены. -- Карим, где мой Карим-джан?— вырвалось у Ойши.
— Я послал за Каримом людей, они найдут его и привезут.
Арба поднялась по откосу на берег, выехала на дорогу и, не останавливаясь у поселка возле моста, направилась вдоль реки...
А Карим, весь в крови и в пыли, лежал в стороне от дороги в какой-то яме. Арбакеш ползком добрался до него и, внимательно осмотрев, понял, что он жив.
— Слава богу!— сказал арбакеш и зорко посмотрел по сторонам.
Дорога была пуста. Басмачи скрылись, всадники, которые так внезапно появились и обратили в бегство басмачей, тоже исчезли. Казалось, что вокруг все спокойно. Арбакеш поднял Карима и увидел, что пуля пробила ему левую руку у плеча,—видно, целили в сердце, но, к счастью, промахнулись... Но крови вытекло много. Арбакеш расстегнул куртку Карима, туго перевязал рану платком, чтобы унять кровь, потом потащил его к стоявшей неподалеку хижине. Не успел он дойти до нее, как со стороны Вабкента прискакал отряд красноармейцев. Командир, увидев арбакеша и раненого Карима, остановил коня.
— В чем дело? Кто это?— спросил он по-тюркски.
Арбакеш не успел ответить — один из армейцев спрыгнул с коня.
— Это Карим!— Вместе с арбакешем он положил раненого на край дороги.— Карим-джан! Карим-джан! Что с тобой?
Это был Асо. Он хорошо знал Карима и, поднявшись, объяснил командиру:
— Товарищ командир, это Карим, он у Куйбышева служит.
— Что тут произошло? — спросил командир у арбакеша.— Услышав выстрелы, мы поскакали сюда, но на дороге никого не встретили.
Арбакеш рассказал обо всем и добавил:
— Когда басмачи свалили Карима, с той стороны моста прискакали верховые. Басмачи побежали, верховые поскакали за ними вниз к реке. Я сильно ушибся, свалившись с арбы, не сразу пришел в себя. А когда поднял голову — ни лошади, ни арбы не видно было. Тогда я пополз к нему, поднял его и вот...
Тут Карим зашевелился и застонал. Командир сказал что-то одному из красноармейцев. Тот сошел с лошади, с помощью Асо осторожно снял халат и куртку с Карима, достал из походного мешка медикаменты, промыл раненому плечо, наложил пластырь, туго перевязал и поднес к носу Карима что-то, от чего тот чихнул, открыл глаза. Первое слово, которое он произнес, было имя Ойши.
Асо по приказу командира поднял Карима, посадил в седло своего коня, а сам сел позади, крепко держа раненого. Арбакеша тоже посадили на лошадь позади другого красноармейца, и отряд поехал к мосту Мехтар Косыма.
Теперь на базарчике возле моста лавки и чайханы были открыты, ворота караван-сарая распахнуты. Армейцы сошли с коней и уселись на кровати под навесом чайханы. Карима осторожно внесли внутрь и дали ему выпить воды.
Сколько ни расспрашивал командир, как ни старался Асо что-то узнать, они ничего не поняли из слов чайханщика и лавочника. Говорили, что басмачи еще с ночи засели за мостом, а утром началась стрельба: потом прискакали люди Асада Махсума и прогнали басмачей, а больше ничего никто не знал.
— Куда же делась арба с двумя женщинами?
— Мы никакой арбы не видели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50