Будь благодарна за то, что есть.
Оим Шо, хоть и не была благодарна судьбе, все же постепенно смирилась с ней. Эмир был молод и привлекателен. Оим Шо была его любимая жена. Но тут в гареме, как и следовало ожидать, начались скандалы. Сначала другие жены эмира, а потом и мать его стали ревновать его к ней, возненавидели ее. Страстная влюбленность и привязанность эмира, который предпочитал Оим Шо всем другим, объединила против нее трех старших жен и его мать. Разгорелись интриги, козни, и это отравило ей и без того невеселую жизнь. С ней не здоровались, не оказывали принятых знаков уважения и почтения, не приглашали на вечерние сборища и развлечения, если и приглашали, то с такими усмешками и ядовитыми словами, что пропадало всякое удовольствие. Мать эмира, встречаясь с ней, говорила колкости, смотрела так неприветливо, что Оим Шо совсем извелась. А ведь она не могла не ходить каждое утро здороваться с матерью эмира: хотела не хотела, а должна была идти, а возвратясь, плакала у себя...
Один раз, когда она сидела и плакала, вошел эмир.
Ну-ну,— сказал он улыбаясь,— что еще случилось? Почему столько воды в этих прелестных черных глазках? Нехорошо!
Оим Шо встала, поклонилась и молча села в стороне. Эмир, сидя на кушетке, снова спросил:
Что с тобой? Кто тебя обидел, скажи!
Мне вспомнились стихи Бедиля,— сказала Оим Шо.
— Я читал Бедиля,— сказал эмир шутливо,— что-то я не встречал у него плаксивых стихов.
— Есть такие стихи,— сказала Оим Шо твердо.
— Какие же? Ну-ка прочти! Может быть, и я заплачу!
— Вы не будете плакать, это не имеет к вам отношения, вы же...
— Что я?
— Вы — падишах, вы выше всех.
Эмир был доволен и попросил, чтобы она все же прочла ему стихи Бедиля. И Оим Шо прочла без всякого страха:
Не любит прямодушных век жестокий. Кто честен, тот — сучок в глазу у рока.
Эмир засмеялся:
— Это же не касается ни меня, ни тебя!
— Вас не касается,— сказала Оим Шо,— а меня касается. Если бы я, как другие ваши жены, кривила душой, я была бы всем мила — и вам и вашей матушке-государыне.
Эмир опять засмеялся.
— Мне ты и так мила! — сказал он, взяв Оим Шо за руку и притянув к себе.— И эти твои капризы, избалованность мне тоже милы!
Оим Шо вырвала у него руку и сказала:
— Пусть я избалована, но ведь ваша мать не хочет со мной здороваться, не отвечает на мои приветствия, каждое утро у меня испорчено!
— Я знаю,— сказал эмир, отпуская Оим Шо,— я знаю, что их высочество — матушка моя — и другие во дворце восстали против тебя. Но что поделаешь, ты сама виновата!
— Чем я провинилась?
— Тем, что ты такая красавица! Все тебе завидуют, все ревнуют меня к тебе... потому что я влюблен в тебя...
Когда Оим Шо рассказала это Анбари Ашк, та изумилась.
— Господи боже! Эмир Бухары влюбился в женщину — да ведь это все равно что вода в арыке вспять потекла. Удивительно!
— Не удивляйтесь,— сказала со смехом Оим Шо,— в Бухаре есть арык, который течет вспять!
— Верно, верно! Есть такой арык,— сказала Анбар, подумав,— дай бог, чтобы этого не увидел глаз Алимхана!
Анбар знала непостоянство Алимхана и предостерегала Оим Шо.
— Надо думать и о других женах, и о матери эмира! — сказала она.
— Думая о них, я совсем перестала думать о себе,— сказала Оим Шо.— Эмиру говорила, а он только смеется. Что мне еще сделать? Сегодня я гадала по книге Хафиза, и он мне вот что ответил:
Лапой ударив, любовь порвала целомудрия ткани,
Сжег твой единственный взгляд вековое мое воздержанье!
— О-о-о! Душу мою отдам в жертву за Хафиза! — сказала тетушка Анбар.— Все, что он говорит, так мудро и верно. Не беспокойся, если суждено, все твои враги потерпят поражение.
Но только будь смелой, не бойся никого! Если же обнаружишь свою слабость, сама будешь побеждена.
И вот Оим Шо начала действовать против своих врагов - против других жен эмира, против его матери,— как бы объявила им войну. Мало-помалу вражда их достигла такой степени, что Оим Шо перестала встречаться с ними. Что-то неслыханное происходило в Арке. Конечно, все, кто имел что-либо против эмира, его матери и жен, стали сторонниками Оим Шо, а так как их было большинство, Оим Шо побеждала.
Война началась сперва между слугами, потом в ней приняли участие поварихи, экономки, приближенные и наперсницы эмирских жен наконец, и сами жены. В последнее время и Оймулло Танбур ходила к тем и другим, стараясь примирить обе стороны, а потом, без ведома матери эмира, тайком встречалась с Оим Шо, наслаждалась беседами с ней. Фируза сторожила их во время этих тайных встреч, старалась, чтобы им не помешали.
Однажды мать эмира поехала в загородный сад повидать сына и вернулась поздно ночью, веселая и довольная.
— Позовите ко мне Оймулло Танбур! приказала она и села к сандали, так как было холодно.
Хотя шел уже февраль, но выпал снег, и окна покрылись морозными узорами. Старая эмирша сидела у сандали на постеленных в семь рядов шелковых одеялах, грея руки и ноги, и все-таки жаловалась на холод. Когда пришла Оймулло Танбур, служанки внесли и поставили в комнате две жаровни с пылающими углями.
— С вашим приходом и тепло в дом вошло, вот вы какая милая, любовно сказала мать эмира.
— Да будет благословенна моя государыня! - ответила, кланяясь, Оймулло. И она прочла по этому случаю собственное четверостишие
— Всегда у тебя найдутся к случаю стихи, на то ты и поэтесса,-- сказала мать эмира.- Но почему ты не заденешь в своих стихах ту «приблудную»?
— Я сочиняю стихи только для вас, до других мне дела нет.
— Ничего, сам бог ее опозорит! — сказала довольная старуха. - Его высочество, когда я ему все рассказала, разгневался и, если бы не уважение к ее отцу, сегодня же выгнал бы ее из дворца. . Знаешь, что она говорила своим людям? «Эмир за одну мою косичку пожертвует сотней матерей». Я не могла вынести этих слов, я спросила: неужели это так? Он сказал, что она глупая, поцеловал мне руку и попросил дать ему срок подумать, как ее наказать.
-- Ай-ай-ай! —сказала Оймулло.
Все ваши слуги только на это и надеются.
Потом его высочество сказал, что в стране урусов произошел бунт, белого царя свергли с трона и, воспользовавшись этим, он отнимет у урусов все свои наследственные земли - и Ташкент и Самарканд опять нашими будут... И еще что-то он сказал, я не поняла, но взяла у эмира тайком, в ней про все это написано, я подумала, что ты прочтешь и объяснишь мне получше... А потом еще одно дельце обделаем...
Всей душой готова вам служить,- сказала Оймулло и, взяв из рук эмира газету «Ачыг сёз», стала ее читать. Это была тюркская, которая выходила в Баку и через торговцев и некоторых других людей распространялась в Бухаре. Оймулло не вполне было понятно написанное там, но она, с ее умом и догадливостью, быстро соображала, в чем дело.
— Ну, рассказывай, что там? — нетерпеливо спросила мать эмира.
— Все, что вы сказали, правда! — сказала Оймулло.— Здесь сообщается, что в Петербурге рабочие, дехкане и солдаты во главе с большевиками взяли в свои руки поводья государства. Власть перешла в руки Советов.
-- А кто это — Советы? — спросила мать эмира.
— Это, говорят, большевики.
— А большевой — это не один человек? Я думала - новый царь?
— Нет,— сказала Оймулло,— тут написано, что большевики взяли власть, — значит, это не один человек.
— Ну, пусть их! Несчастье на их головы! Пусть друг другу головы отъедают, а власть его высочества эмира пусть крепнет!
- Аминь! — сказала Оймулло.— Если суждено, их высочество завоюет весь мир!
— Дай бог! — сказала старуха, зевнув.— Ну ладно, бери газету и под каким-нибудь предлогом подбрось той «приблудной». Потом вернись. Но пусть наш разговор останется тайной! Мы знаем, что она читает газеты, но это надо доказать... Поняла?
— Поняла,— сказала Оймулло.— Читать газеты нехорошо... я поняла...
— Иди и сделай, что я приказала! Я хочу спать...
Оймулло поклонилась и пятясь вышла, сказав служанкам, что государыня уснула.
Ночь была темной, шел снег. Дворец и все его помещения, казалось, притихли, точно спрятались под белым покрывалом. Оймулло нечего было ждать еще каких-либо распоряжений, но она не пошла спать. В коридоре ее поджидала Фируза.
— Оим Шо ждет вас,— сказала она.
Она хочет спросить вас о революции в России.
— Откуда она знает? — удивилась Оймулло.
— В газете, наверное, вычитала,— улыбнулась Фируза.
— А где она берет газеты?
— Кто ищет, тот находит!
-- Ты и Оим Шо не оставила в покое? Хочешь, чтобы и она стала джадидом? - сказала Оймулло.
— Не обязательно стать джадидом,— возразила Фируза,— а газеты читать надо.
— Ей следует быть осторожней,— сказала Оймулло.
— Почему?
— А потому, что старуха узнала, что она читает газеты. Вот эту газету она стащила у эмира и велела мне подбросить Оим Шо.
Тут послышались чьи-то шаги, Оймулло умолкла, и обе они вошли в комнаты Оим Шо.
Поняв «хитрость» матери эмира, Оим Шо долго смеялась.
— Что она этим хочет доказать? — спрашивала она.
— Доказать, что ты читаешь газеты...
— Но ведь это не я ездила в загородный сад к эмиру и не я утащила у него эту газету... Ну, да пусть все беды посыплются на ее голову! Новости слышали?
— Слышала. Бунт в России. Но какое это имеет отношение к вам и ко мне?
Фируза, молчавшая до сих пор, вмешалась:
— Огонь, спаливший большой трон, может коснуться и нашего стульчика. Наш эмир силен, пока у него есть защита. Белый царь был его защитником и прибежищем, а когда этого не будет...
— Неизвестно, что будет...— сказала Оймулло.
— Будет такой день, когда я выйду из этой тесной золотой клетки,— сказала Оим Шо.
— Бог — наш владыка! — сказала Оймулло.— Будьте осторожны! Фируза, ты особенно. Если эмир начнет то, что задумал, нрав его переменится, и он не простит нам, маленьким людям...
— Знаю, раненая змея еще страшнее.
— Я не боюсь! — сказала Оим Шо.— Чем жить как в могиле, лучше уж умереть. Но я легко не дамся. Вот если бы джадиды приняли меня к себе, я бы в одну ночь подожгла Арк и загородный дворец.
— Вот оттого джадиды и не принимают вас к себе! Вы как нетерпеливый влюбленный:
Соловей, тоской исходим вместе — ты и я. Стонем, если нет от розы вести,— ты и я.
— Ну, уж вы и скажете! — пришла в восторг Оим Шо.— Я читала Возеха, он хорошо сказал про нас с вами:
Что ж опять коришь меня любовью ты, аскет?! Оба мы не знаем благочестья - ты и я.
— Терпение и выдержка! — сказала Оймулло.— Придет время, все успокоится, и вы еще увидите расцвет своего счастья. А теперь я уйду. Газету, как мне поручено, оставляю у вас. Хотите — уничтожьте, хотите — сохраните.
— Не уничтожу, пусть придут, пусть найдут! Я всю вину на них свалю! Но Оим Шо ошибалась. Узнав, что она читает газеты, что будто бы она
«заодно с джадидами», эмир рассердился. Он строго обошелся с ней, спрашивая, откуда у нее газета. Оим Шо попыталась свалить все на мать, доказывала, что это клевета, что все подстроено его матерью. Но не стал слушать, не поверил ей, сказал угрожающе, что, если опять в комнатах найдут газету, ей плохо будет. Оим Шо пыталась вернуть эмира, но ничего не вышло. Эмир, разгневавшись, ушел.
Оим Шо не испугалась, гнев охватил все ее существо. Служанки ей, что, прежде чем прийти к ней, эмир побывал у матери... Значит, пируха повинна в том, что он был груб с ней. Если так пойдет дальше, может наделать много бед. Эмир не очень умен, слушается мать как теленок... Нет, она, Оим Шо, так просто не сдастся! Пусть сначала мыть мира сгорит, превратится в пепел позвала свою самую любимую служанку, которой доверили ночью мы сделаем то, что задумали.
— Подожжем?
— Да, сожжем все, превратим в пепел! - сказала Оим Шо.— Слушай! В полночь, когда все уснут и все успокоится, встань потихоньку и иди в комнату с двумя дверями, выходящими в разные стороны. Из этой комнаты пройдешь через чуланчик в высокое помещение, обращенное на север. В эгом помещении много всякого добра, одеял, курпачи, помни это и не наткнись на что нибудь, не упади! Дальше будет чуланчик при покоях государыни, конечно, он заперт изнутри на цепочку. Ты принесешь с собой масляную тряпку, зажги ее и подсунь под дверь — внутрь. И все! Когда вернешься, получишь два золотых!
- Хорошо! — сказала девушка.
В эту ночь у дастарханщицы при покоях матери эмира, одной из самых приближенных и доверенных лиц государыни, были свои планы. После ужина матушка-государыня быстро прочитала последний намаз и велела готовить ей постель.
-- Не знаю, почему я стала такой соней,— сказала она, почесывая свое жирное тело.— Или это весна так размаривает человека?
— Это весна,— поддакивала дастарханщица,— весной здоровый человек делается сонливым, говорят. А государыня-матушка, слава богу, здорова, вот ее и клонит в сон.
Это очень хорошо. Не позвать ли Оймулло Танбур, чтобы убаюкала вас музыкой?
— Не надо,— сказала мать эмира, с помощью служанки стащила с себя платье, в одной рубашке легла в постель, и ее полное тело утонуло в пуховых одеялах.
Дастарханщица сказала служанкам, чтобы шли спать, оставила только самую надежную женщину и просидела с ней, болтая, почти до полуночи. Потом она встала, вошла в спальню, на цыпочках подошла к постели старухи и увидела, что та спит, мирно похрапывая. Тогда женщина подошла к двери чулана и осторожно открыла ее. Сердце ее сильно билось, руки дрожали, ведь без разрешения государыни никто не имел права войти в кладовую. Правда, она иногда заходила туда, но только по приказу старухи: брала, что велено, и выходила, провожаемая ее подозрительным взглядом. И теперь, прежде чем войти, она обернулась и посмотрела на постель. Старуха спала. Решив, будь что будет, дастарханщица вошла в кладовую. В этой большой просторной комнате хранились богатства старой государыни — многочисленные сундуки, шкатулки с драгоценными камнями и золотыми вещами. Женщина хорошо знала расположение вещей в кладовой, поэтому из осторожности притворила дверь в спальню. Но то ли второпях, то ли с испуга, она нечаянно хлопнула дверью. От стука мать эмира проснулась и спросила: «Кто там?» Женщина застыла на месте, не зная, что делать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50