— Сегодня Асад Махсум привез Ойшу с матерью... Оказывается, Ойша тебе племянница... я раньше не знал...
-- Говори же, что с ними.
Что он сделал?
— Ничего... все хорошо...— сказал Сайд и, помолчав, добавил: — Сегодня после полуденного намаза домуллоимам оформил их брак. Кажется, он взял ее законной женой...
Услышав это, Хайдаркул стукнул кулаком по столу и встал.
— Изменник, подлец, негодяй! — вскричал он и зашагал по комнате.— При эмире Гани-джан-бай погубил мою жену и мою дочь. Печаль об этих мученицах еще не оставила моего сердца... А вот теперь опять беда с племянницей! При Советской власти, после победы революции — второй Гани-джан-бай! О, господи! Нет, я это так не оставлю! Я сейчас пойду с тобой и вырву страдалицу из рук мучителя!
— Бесполезно,— сказал Сайд Пахлаван, - можешь сам попасть в беду. С Асадом надо быть осторожным.
— Что же мне, прижав руки к сердцу, умолять его: дорогой Махсум...
— Не горячись! Ты сам ведь учил меня не горячиться! Хайдаркул, взглянув в лицо Сайда, остановился. Сайд продолжал
мягко:
- В последние дни он по всяким наветам и ложным доносам арестовывает многих в городе и в кишлаках, а приведя их в лагерь, мучит, даже расстреливает... Сам себе падишах, что хочет, то и делает... Эту язву надо вырезать острым ножом!
Хайдаркул подумал немного, сел и покрутил ручку телефона.
— Мне нужен Файзулла Ходжаев! — сказал он в трубку.— Да, это я, Хайдаркул, из Центрального Комитета... Здравствуйте. Извините, что так поздно беспокою вас. Я хотел поговорить с вами об Асаде Махсуме... Он переходит всякие границы... Да, да, правда! Я знаю, что и вы такого же мнения... Правильно говорите! Если его не остановить, завтра-послезавтра может открыто выступить против Советской власти. Вчера, знаете... Да, да' Вы уже знаете! Сейчас он насильно взял в жены Ойшу... Не знаю, что мне делать? Я хотел сам к нему поехать, да, верно, толку не будет... Хорошо, обсудим этот вопрос на заседании Совета назиров. Я подам заявление... Хорошо! Будьте здоровы!
Сайд Пахлаван, слушая этот разговор, только качал головой:
— Какой толк от заседания, обсуждения, беседы?
— Совет назиров может вынести решение -- и его снимут с работы.
— У него среди своих, среди этих младобухарцев, много сторонников. Сомнительно, чтобы его сняли с работы. А если вдруг и вынесут такое решение, он не выпустит из рук оружия... Нет, он не из таких, будьте спокойны...
Хайдаркул не знал, что и думать. Сайд Пахлаван был прав. Пока соберется заседание Совета назиров, пока вынесут решение, пока оно будет принято к исполнению, пройдет много времени... А Асад Махсум за это время еще больше упрочит свое положение...
Он опять взялся за телефон.
— Мне нужен товарищ Куйбышев,— сказал он.— Да, это Хайдаркул из Центрального Комитета... Что? Его нет? Жаль. А кто со мной говорит? А, товарищ Хакимов, это вы? Здравствуйте. Я хотел посоветоваться по одному важному вопросу. Хорошо, я приду через два дня. Будьте здоровы!
Хайдаркул положил трубку.
— Вот это ты правильно надумал! — сказал Сайд Пахлаван.— Посоветуйся с Куйбышевым, у него проси помощи!
— Так и сделаю! — сказал Хайдаркул и встал.— Сперва поговорю с Файзуллой, а потом, может быть, вместе отправимся к Куйбышеву. Ладно, друг, давай теперь пойдем ко мне, поговорим, поспим, а утром пойдешь на работу.
— Нет, я провожу тебя до дому, а потом пойду в Дилькушо. А то, если не вернусь, мало ли что они могут подумать..
-- Ты прав,— сказал Хайдаркул.— Тогда уж лучше простимся здесь. А ты все же узнай, что там с Ойшой и ее матерью... И навещай меня почаще. Ну, будь здоров!
Сайд Пахлаван попрощался и вышел из кабинета.
Почти два месяца прошло с тех пор, как Оймулло Танбур вернулась в свой дом и наладила прежнюю жизнь. Ювелир работал понемногу, а Оймулло каждый день два-три часа давала уроки своим ученицам, потом принималась за домашние дела. Постоянно благодарила она бога за то, что опять жила дома, в своем спокойном уголке, голодна ли — не зависела ни от кого.
В этот день, закончив уроки с девочками и проводив их, она почувствовала себя усталой, не стала заниматься хозяйством, уселась под окном на курпачу и вздохнула. На сердце было почему-то неспокойно. Открыв окно, выглянула во двор. Небо было ясное, чистое; осеннее солнце заливало светом большой двор.
— Дорогая,— сказал, взглянув на нее поверх очков, ювелир,— о чем вы опять вздыхаете? Почему вам тоскливо?
Что у вас на сердце?
— Не знаю,— ответила Оймулло задумчиво.
Тахир-ювелир открыл стеклянную дверцу стенного шкафа, вынул чашу и серебряный графин, поставил их возле Оймулло на подносе.
Оймулло бросила нежный взгляд на мужа и ласково улыбнулась. Конечно, Оймулло была уже немолода теперь, но глаза все еще были живы, полны лукавства; один ее пленительный жест мог снова зажечь искру в душе ювелира. О, этот взгляд! Только он и удерживал его в этом мире, полном треволнений и забот. Он возвращал ему веру в жизнь, пропавшие надежды, освещал путь впереди... Без этого взгляда он уже давно собрал бы свои бренные пожитки...
— Я бы хотела,— сказала лукаво Оймулло,- вашими руками посыпать прах на голову моих забот!
— С радостью! — сказал ювелир и, присев на корточки, до краев наполнил чашу ароматным домашним вином.
— А вы? — спросила Оймулло.
— А я хочу выпить из чаши, к которой вы прикоснулись губами. Оймулло улыбнулась и, отпив вина, протянула чашу ювелиру. Он
поднес ей гроздь винограда «хусейни», потом налил себе и выпил полную чашу.
— Сто тысяч раз слава богу! — сказал он.— Как бы то ни было, он снова соединил нас, отогнал наших врагов, восстановил справедливость.
Жалко только, что мы уже не те, что были в юности.
После второй чаши Оймулло совсем развеселилась и сказала:
— Ну-ка, выпейте и вы, сравняйтесь со мной! Ведь новая власть уравняла права мужчин и женщин...
— Ваши права всегда были и будут больше моих, да буду я жертвой за вас!
О, если цель мою не совместить с твоею, То знай, что цели я отныне не имею!
Прогонишь прочь меня?.. Противипл-я тебе,
Как вере изменить,— вовеки не моею!
— С вами нельзя разговаривать,— скачала Оймулло с упреком,— вы тотчас призываете на помощь Саади и ставите меня в тупик! Я только хотела сказать, что мало на словах объявлять, что мужчины и женщины равны.
У женщины свой путь, у мужчины свой. Оставим-ка эти разговоры. Да укоротит бог руки сильных, пусть соединяются любящие, пусть уничтожается многоженство...
— Правильно, правильно! — сказал ювелир.— Я слышал, что джадиды, воспользовавшись моментом, берут себе вторых жен... Говорят, если есть одна жена, то это неравенство, а если их будет две, то чаши весов уравняются... две жены — две чаши весов, а мужчина, став коромыслом, будет всегда посредине.
— Стоя посредине, можно с тоски умереть. Да, вот председатель ЧК Ходжа Хасанбек послал сватов к Оим Шо, говорят, получил согласие, не сегодня завтра свадьба...
— Уже была...
— Еще лучше! Оим Шо ни эмиру не покорилась, ни Саидбеку, покорится ли теперь старику Хасанбеку?
— И ему не покорится, говорят ведь, что надо считать до трех раз!
Оймулло вспомнила свое сатирическое стихотворение:
Хоть голова твоя в чалме — как есть большой котел, Но все же мудрости большой ты в мире не обрел.
Когда б считалась борода заслугой на земле, То, верно б, славу заслужил бодучий наш козел!
Эй, руки коротки твои. Богатства не ищи! гляди, чтоб жадностью своей^себя ты не подвел!
Не вей гнезда, не шей одежд, не думай о жене. И угощения не ставь на свадебный свой стол!
— Проси только скоропостижной смерти — и все! — сказал, смеясь, ювелир.
Так они разговаривали, когда вошла Фируза.
— Ассалом, ассалом! — сказала она и, усевшись у входа, стала спрашивать, как они живут.
— Мы живы и здоровы,— сказала Оймулло.— Пируем вдвоем. Вот видишь, все приметы пира налицо. Садись поближе, ты, верно, хочешь пить? Я дам тебе глоток вина — и жажду утолишь, и настроение станет лучше.
Фируза обрадовалась, что Оймулло и Тахир-ювелир в хорошем настроении, и ради них тоже выпила глоток вина.
— О, какое горькое! — сказала она, поморщившись.— Я думала, оно сладкое.
Тахир-ювелир засмеялся и сказал:
Припади губами к чаше, губ не отрывая, пей! Не внимай веленьям света, все позабывая, пей!
— Ну-ка ответь! — засмеялась Оймулло.
Фируза смутилась, лицо ее стало пунцовым. Оймулло ответила за нее:
Перемешано с горчащим здесь сладчайшее питье! На устах у мира — сладость, горечь — ты у края пей!
— Браво, браво! — сказал Тахир-ювелир, встал и отнес в шкаф поднос с графином и чашей.— С тех пор как Фируза-джан стала заниматься государственными делами, перестала стихи читать.
— Правда, дядюшка,— сказала Фируза,— стихи еще куда ни шло, а вот даже за домом присмотреть некогда, так много работы... Особенно теперь, когда меня назначили заведующей женским клубом!
— Женским клубом? — изумился ювелир.— Оказывается, есть и женский клуб «Кулуб» — арабское слово, означает «сердца». Значит, тебя назначили заведующей женскими сердцами?
Эти слова рассмешили Оймулло и Фирузу.
— Нет, в самом деле,— говорил ювелир,— «кулуб» — множественное число от слова «кальб» — сердце.
— В каком-то смысле ваши слова правильны,— сказала Оймулло,— клуб — это такое место, где женские сердца находят приют и ласку, а Фируза эти сердца ободряет и поддерживает.
— Стараюсь, Оймулло,— сказала Фируза,— но нам мешают. Некоторые легкомысленные люди принимают женский клуб за дом развлечений и забав. То один, то другой под всякими предлогами заходят, разглядывают женщин, мешают нашим занятиям.
— Не пускай никого, не позволяй входить! — решительно сказала Оймулло.
— Придется так сделать,— сказала Фируза,— пусть сердятся на меня, жалуются, а я попрошу дядюшку Хаидаркула, чтобы у дверей клуба поставили милиционера.
— Да, да,— сказала Оймулло.— Порядок и дисциплину заведи, пусть девушки занимаются учением и работой.
— Оймулло-джан, дорогая, у нас к вам просьба! Не хватает учительниц для клуба. Не пойдете ли и вы к нам учить наших девушек?
— О-о-о! — сказала Оймулло.— Чему же я буду учить твоих девушек в клубе? Я старая Оймулло, а вам теперь нужны новые учительницы, говорящие по-тюркски.
— Совсем не обязательно,— сказала Фируза,— мы учимся и на таджикском языке. Вы будете давать уроки литературы, познакомите девушек со стихами Хафиза и Саади. Оймулло подумала и сказала:
— Да есть ли у девушек интерес, склонность к литературе, к стихам?
— Еще какая! — сказала Фируза.— Я слышала: они читают стихи, поют песни...
— Ну что ж, я подумаю.
— Давайте завтра пойдем туда вместе, побудете денек, посмотрите, понравится вам или нет.
— Хорошо,— сказала Оймулло и перевела разговор на другое: — Ты сльймала, Оим Шо вышла замуж за Ходжу Хасанбека.
— Правда?
Жаль, умная женщина, а сама свое счастье сожгла.
— Кто знает, может, она счастлива?
— Нет! — решительно сказала Фируза.— Я знаю Оим Шо и Хасанбека тоже видела... Это свадьба по принуждению...
— Э-э,— сказал Тахир-ювелир, вступая в разговор.— Как это так — при Советской власти и по принуждению? Возможно ли?
— Вот возможно стало,— печально сказала Фируза.— Конечно, так не должно быть. Но некоторые теперешние правители, мне кажется, недостойны своих мест... Они неправильно поняли революцию... не знают, что такое свобода женщины...
Тахир-ювелир возмутился:
— Удивляюсь я на вас, раньше был эмир и его чиновники, они делали с народом что хотели... Теперь Советская власть — назиры что хотят, то и делают с народом, да! А вы верите...
— Так не должно быть! — сказала Оймулло.— Как мне говорили Фируза и Хайдаркул, теперь, при Советской власти, должны исполняться все желания, все чаяния народа, теперь народ свободен...
— Ладно,— сказал старик,— может, так и будет потом... Но пока...
— Сейчас,— сказала Фируза,— правительство еще не совсем укрепилось. Вокруг полно врагов, они пользуются всяким удобным случаем, чтобы мешать нам... Вот, например, расскажу вам, что вчера случилось: ревком Кермине посадил на арбу трех одиноких женщин и послал к нам в клуб — они этого очень хотели. По дороге неизвестные люди остановили арбу, изрубили в куски бедных женщин и их кровью написали на бумаге, что так будет со всеми, кто жаждет свободы!
— Ой-ой-ой! — как от боли, вскрикнула Оймулло.— Какой ужас! Да неужели есть такие люди, что нападают на ни в чем не повинных женщин и рубят их на куски?!
— Есть еще! — сказала Фируза.— Но Советская власть уничтожает их. А пока они еще могут натворить много страшных дел...
— Ты сама будь настороже, дочка! — сказала Оймулло.— Не дай бог, если с тобой что случится! Не ходи одна поздно ночью, в темноте. С вечера запирай ворота на цепочку! Если Асо не придет ночевать, приходи к нам, будешь у нас спать.
— Да, как бы там ни было, а я все же мужчина! — сказал ювелир. По губам Фирузы пробежала улыбка.
— Хорошо, — сказала она,— ну пока, будьте здоровы! Я поднимусь наверх и до прихода Асо займусь уборкой...
Мать Оим Шо плакала навзрыд. Она была одна в своем большом доме и плакала, стонала, била себя в грудь, царапала себе лицо, призывала бога. Паранджа и чашмбанд ее были брошены на полу в прихожей. По одежде и пыльным ичигам видно было, что она только что вернулась из города.
— Господи, сохрани мою дочь! Заклинаю тебя чистым хлебом твоим, боже, избавь мое дитя от беды, освободи от рук деспота!
Слезы лились у нее из глаз, заливали морщинистые щеки, которые когда-то были румяными и свежими, как розы.
Наконец слезы иссякли. Ослабев от рыданий, старуха умолкла, сидела, уставившись в окно.
Осеннее солнце освещало бедную, почти пустую комнату. Теплые солнечные лучи разбудили замерзшую было муху, и она с жужжанием билась в окно, рвалась наружу, не зная, что перед ней стекло, прозрачное, твердое и скользкое. Все ее усилия были напрасны! Вот она ползет к краю, к деревянной раме. Дерево не скользкое, по нему можно ползти, с него удобно взлетать, но оно не прозрачное, загораживает солнечный свет... Муха снова возвращается на стекло, снова видит сквозь него солнце, небо, свободу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50