Фируза опять смутилась, молча взяла пиалу и принялась за чай.
Ваши вещи отобрали, наверное, по недоразумению,— сказала она наконец.— Когда начинается пожар — горит все подряд, и сухое и сырое, говорят. Я скажу дяде Хайдаркулу, он проверит и, может быть, что-то
сделает.
Поговорив еще минуту, Фируза попросила разрешения уйти.
Старуха прочитала молитву. Оим Шо проводила Фирузу до ворот и накинула на нее паранджу.
Было уже темно, на улицах почти не было прохожих. Возле медресе Мири Араб стояли караульные с фонарями в руках. Фируза узнала среди них Лео. Он поджидал ее, разговаривая с солдатами.
Здравствуйте! — сказала она, подняв чашмбанд — она не закрывала лицо перед русскими солдатами.
Жду тебя, сказал Асо.— Дядя Хайдаркул отпустил нас
— В Коплон через два-три дня,— сказал Асо.— А сегодня шулон!
— Что такое шулон? — засмеялась Фируза
— Шулон значит отдых, покой, нет работы!
— Боевая твоя жинка,— сказал один из солдат Асо.— Молодчина!
— Что он говорит? — спросила Фируза.
— «Твоя жена — байская дочь,— говорит,— отвечал со смехом Асо.
— Сам ты байский сынок! Пошли!
— Идите, товарищи! — сказал Асо солдатам, и они ушли.
Оим Шо и ее мать зажгли маленькую семилинейную лампу и продолжали беседу за чаем. У них не было секретов друг от друга, они все говорили друг другу и находили в этом утешение. Мать, хоть была стара, сердцем оставалась молодой: она была деловая и находчивая женщина. Если бы она знала, какой ураган бушевал в Бухаре, то, вероятно, сумела бы разобраться во всем и дать дочери хороший совет. Но она была так отгорожена от всех событий, жизнь ее так ограничена стенами дома, что ее опыт не мог сейчас пригодиться.
А ее дочь Оим Шо, пройдя через душевные испытания, перенеся невзгоды и унижения, как будто совсем сникла. Теперь где-то в глубине сердца еще бунтовала молодая кровь, и это усиливало тоску и боль.
Она ждала революции, потому что понимала: революция разрушит трон эмира, уничтожит гнет и насилие. Поэтому она с радостью встретила революцию, и первое, что получила от нее, было освобождение от Саидбека и свидание с матерью. Но теперь к этой радости примешивались новые печали... Она не знала, что делать, куда пойти.
— По-моему, Фируза права,— сказала она матери Действительно: убегая от дождя, попадем под желоб.
— Говорит-то она верно,— сказала старуха задумчиво, — но бог ее знает...
— Как, вы не верите Фирузе?
— Нынче такое время, что никому не надо верить! Кто знает, может быть, Фируза сама из тех людей... ведь она говорила, что у нее дядя Хай-даркул работает не то в ЧК, не то еще где-то...
А вдруг ее послали выведать у нас что-то?
— Выведать? — удивилась Оим Шо.— А ведь в самом деле она расспрашивала про Саидбека... Неужели она подослана... О боже!
— Что ни говори, а ведь ты была женой эмира, как же им не сомневаться в тебе?
Оим Шо вздохнула и замолчала. Ведь Фируза сама была невольницей при дворе эмира, свидетельницей самых черных дней Оим Шо и по мере сил старалась ей помочь... Так что же теперь она хочет выведать у нее? Как может входить в дом с тайными черными намерениями? Что за люди на свете! Не понимают, что женщина всего несколько дней как освободилась и дышит свободно! Ведь она никому не причинила зла, никого ничем не потревожила... Почему же ее беспокоят?!
— Если он исполнит то, что обещает, если станет нам защитой и опорой, почему тебе не согласиться?— сказала мать и, помолчав, прибавила:— Ведь он главный у джадидов, начальник ЧК, он имеет право распоряжаться как хочет... Лучше уж быть в беде, чем ждать беды, говорят...
— А если я не соглашусь? Если мы откажем и отошлем назад его подарки, что он сделает?
— Он может оклеветать нас. Он, наверное, знает, где Саидбек, куда он спрятал золото, накопленное при эмире...
— Пусть клевещет! Он сам станет жертвой клеветы! Он не может отобрать небо у меня над головой и землю у меня из-под ног!
— Может,— сказала мать, и слезы потекли из ее глаз.— Он может сделать все что угодно... Да не допустит этого бог, но вероломный враг может так сделать, что человек света божьего невзвидит. Ты уже не молоденькая девушка, в твоем возрасте нехорошо без мужа. А может быть, с этим человеком ты найдешь счастье и успокоишься...
Оим Шо задумалась, потом встала.
— Ладно, давайте спать, утро вечера мудренее! Говорят ведь, что ночная забота днем покажется смешной. Может, солнышко рассеет наши печали.
— Хорошо,— сказала старуха, тоже вставая.— Я прочитаю намаз, а ты постели нам постель и ложись, дочка.
Старуха вышла во двор. Ночь была темная, но все небо в звездах. Огонек коптилки мерцал в проходе.
Оим Шо прибрала в комнате, постелила две постели, легла на свою и задумалась, стала сама себя разжалобливать. В мире-де не было никого несчастнее нее! У Лейли был Меджнун, они любили друг друга чистой любовью. Какое это было счастье! Ширин любили двое, оба герои, они отдали ей свои сердца. Ширин с Хосровом была счастлива, а Фархад умер о г любви — как это прекрасно! Каждая девушка в Бухаре, каждая нищенка может иметь друга и быть счастливой по ночам... А она... ни зерно, им солома! Сердце ее кровью обливается, ждет друга и не находит. Ей бы юношу под стать, любимого, верного... Она пела бы ему газели, песни слагала бы, расцвела бы от любви к нему... Но где он? Где этот желанный возлюбленный? Она мечтала о розе, а наткнулась на шипы, жаждала мода, а получила яд. Она ждала стихов и ласковых слов, а услышала только оскорбления; сердце готово было раскрыться для любви, а на долю ему достались тоска и горечь... Она ждала революцию, надеялась, что жизнь переменится, но о переменах ничего не слышно. Неужели правду поэт:
Когда ковер судьбы сплетен из черных нитей, И в Мекке вы его не отбелите!
В чту минуту вошла старуха и, услышав эти слова, произнесенные Оим Шо, сказала в ответ:
Достиг я милости Иосифа под старость,— Так за долготерпенье мне воздалось.
Хайдаркул и Сайд Пахлаван от Мазарских ворот прошли на Ячменный базар и, миновав медресе Кукельташ, достигли входа в мечеть Магок Сайд Паклаван не увидел по пути никаких следов войны: улицы, базары, медресе и караван-сараи, хаузы и сама мечеть Девонбеги — все было внешне таким, как и до революции. Но лавки почти все были закрыты, да на улицах меньше народу.
Куда же подевались ваши лавочники? — спросил Сайд Пахлаван Все лавки закрыты щитами, а?
Если бы они были моими, все лавки были бы базар кипел бы Увы Это лавочники благородной Бухары. Они испугались революции, сбежались и попрятались в мышиные норы.
Разве новая власть запрещает торговать? А где же люди будут покупать то, что им нужно?
- правительство еще не запретило частной торговли. Объявлено, чтобы владельцы лавок занялись своим обычным делом. Но торговля с иностранцами будет в руках правительства. Лавочники могут закупать товары у государства, а потом продавать народу.
А само правительство разве не может открыть лавки?
- Откроет постепенно будет много государственных лавок... Потом кооперативные
А это что такое?
- Люди сложатся деньгами, создадут общества — кооперативы И для своих членов будут привозить и продавать дешевый товар.
— А прибыль, что же, будут делить?
— На прибыль откроют еще лавки, снизят цены на товары.
- Это хорошо!
— Да, в будущем намечено много хороших дел. А пока надо с врагами покончить.
— Да ведь враги уже все уничтожены? Эмир убежал, другие попались в руки новой власти... Кто смеет поднять голову против нее?
— Есть еще всякие люди, есть друг! Ну, зайдем ко мне и побеседуем!
Они прошли под куполом Саррофон и направились к хаузу Рашид, к караван сараю, где торговали кожами Хотя на улицах и в торговых рядах не произошло заметных перемен, все же Сайд Пахлаван сразу почувствовал, что здесь все стало другим, словно сам воздух переменился. Повсюду развевались красные знамена, расклеенные везде лозунги звали людей к новой, свободной жизни. И на лицах у людей — особенно у молодых - победное и радостное выражение. Многие и одеты по-новому в куртки и шаровары, на рукавах у них красные повязки. Красный цвет так и горел вокруг Сайд Пахлаван почувствовал, что он сам словно начинает дышать воздухом революции, напоенным свежестью, чистотой и радостью. Этот воздух делал стариков молодыми, а молодым прибавлял силу.
Хайдаркул повернул к широкому подъезду, над воротами которого на цветном щите арабскими и русскими буквами было написано, по-видимому, название учреждения, а по обеим сторонам прибиты два красных флага. Сайд Пахлаван постеснялся спросить у Хайдаркула, что это за учреждение. Они вошли в комнату с деревянным полом; в глубине ее стоял большой стол, напротив него у окна стол поменьше и несколько стульев. Роспись стен и лепные украшения комнаты, большие и малые ниши были как при прежнем хозяине.
Хайдаркул прошел к большому столу, сел в кресло с подлокотниками, просмотрел бумаги, лежавшие на столе, прочел некоторые из них, потом обратился к Сайду Пахлавану, который все еще стоял, рассматривая комнату:
— Садись же, что ты стоишь?
— Это дом какого-нибудь бая, наверное? — спросил Сайд Пахлаван.
— Да, это был дом крупного скупщика каракуля. Ну, рассказывай, как твои дела, как здоровье?
— Здоровье, слава богу, неплохое... А дела...
— Кошелек пустой?
Трудно жить?
— Лучше и не спрашивай, друг. Думал, в этом году освобожусь от долгов, да, кажется, не выйдет это.
— Не ты один, брат. Тысячам бедняков в деревне есть нечего. А у кучки толстопузых в городе и у кишлачных баев пороги из золота... Революция должна все это изменить, разрушить до основания. Теперь пришло время беднякам порадоваться, трудящиеся должны вздохнуть легко.
— Да с чего же? Вот я, например, малоземельный дехканин...
— Получишь земли вдоволь!— перебил Хайдаркул Сайда Пахлавана.— Правительство землю тебе даст, семян для посева, ссуду без процентов...
— Быков даст?
— Если найдет нужным, и быков даст...
— Всем, всем?
— Тем, кто нуждается, тем, кто работает...
— Коли так, революция для бедняка радость! Постой-ка, а что будет с водой? Опять будем драться за воду? Революция ведь не может заставить дождь пролиться, наполнить арыки?
-- Может!— решительно сказал Хайдаркул.
Сайд посмотрел на него,— шутит, что ли? Но Хайдаркул казался очень серьезным. Сайд Пахлаван удивился и больше ничего не стал спрашивать. Хайдаркул подумал минуту и сказал:
Можно реки перекрыть, и наполнить арыки, и покончить с раздорами из-за воды... все можно. Только сначала надо нам укрепиться.— Он встал и говорил, расхаживая по комнате.
Но ведь революция уже совершилась,— сказал Сайд Пахлаван,— мир вы прогнали, сами стали хозяевами; и казна, и Арк, и канцелярии ксиикалона, и управление миршаба — все теперь ваше, чего же много чего! — улыбнулся Хайдаркул, обернувшись к Сайду.— эмира это начало дела. Корешки-то эмирата, хоть и подгнили, глубоко сидят. Мешают работать, сеют разруху и беспокойство...
Еще трудно их отыскать и вытащить...
— Если власть сильна, ее глаза должны все видеть!
— Наша власть сильна!— сказал Хайдаркул.— Но кто знает, может, и среди нас есть эти корешки... Я слышал, ревком назначил Асада Мах-сума председателем комиссии по борьбе с басмачеством. Без проверки, без совещания назначил...
— Я не знаю, что такое ревком, объясни-ка мне, друг,— сказал Сайд Пахлаван.
Хайдаркул вдруг расхохотался.
— Вот так молодец!— сказал он, хлопнув Сайда по плечу.— Я-то думал, что ты большой революционер, а ты, оказывается, не знаешь даже, что такое ревком!
— Что же делать — деревенщина...
Хайдаркул по возможности просто объяснил, как строится новая власть — правительство и партия. Потом добавил:
— Сейчас в рядах правительства и даже среди членов партии есть разные люди. Я лично некоторым из них не верю. Вот газета «Бухоро ахбори»— в ней как в зеркале это отражается.— Хайдаркул взял со стола газету и пробежал глазами.— Жаль, что ты неграмотный! Вот смотри — это номер от пятнадцатого сентября 1920 года. Тут есть приказ на узбекском языке, понимаешь? Вот он:
«Совет назиров Бухарской Советской Республики на основании того, что некоторые административные работники эмирской власти не выступали против советского правительства, а, наоборот, помогали ему и выразили желание для укрепления новой народной власти войти в ряды советского правительства, постановил:
1. Те, кто были административными работниками при эмире, но признали теперешнее советское правительство и хотят войти в ряды народного правления, считаются помилованными, т. е невиновными. 2 Бывшие административные работники, которые в настоящее время обязались проводить в жизнь мероприятия и законы революционного правительства, могут оставаться на своих местах.
3. Если же кто-нибудь из этих лиц не выполнит своих обязанностей и изменит новой власти, он будет предан суду революционного трибунала
За председателя Центрального революционного комитета
Орипов
Председатель Совета назиров Файзулла Ходжаев».
Понял, что это значит?
Сайд Пахлаван покачал головой.
— Это значит,— сказал Хайдаркул,— что теперешнее правительство идет на уступки и частично принимает на работу тех, кто работал и при эмире. Другого выхода нет. Своих людей не хватает или же они еще не могут работать. Например, возьмем тебя: ты неграмотный, не умеешь ни читать, ни писать, а другой еще хуже тебя. А дело-то выполнять надо!
— Ну ладно! — сказал Сайд Пахлаван.— Но ведь эти старые правители и управлять будут по-старому, как раньше делали. Значит, и новое управление не будет отличаться от старого.
— Нет, не так! Они должны идти по нашему пути, делать то, что мы им покажем. Но поскольку они «бывшие», то, конечно, доверять им вполне нельзя... Могут и какой-нибудь фокус выкинуть... За ними надо следить...
— Разве за всеми уследишь?
— В том-то и дело! Трудно, очень трудно! Но нет таких трудностей, какие мы не одолеем. «Мужчина тот, кто никогда не теряется»,— говорим мы...
— Если бы эмир не перебил столько джадидов, вам было бы легче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50