Мирак удивился, потом пустился за ним со всех ног, крича: Стойте! Дядя. Вы уронили кошелек... Кошелек!
Человек наконец услышал, остановился, повернул голову к Мираку, злой взгляд и сказал:
Что ты орешь, глупая деревенщина?
— Вот ваш кошелек... — Кошелек...— теперь уже тихо сказал Мирак, как будто был виноват перед этим человеком.
Человек взял у него кошелек, положил в карман и пошел дальше. Даже не сказал ничего. Как будто Мирак, отдав ему кошелек, только сделал еще тяжелей его ношу.
«Странный человек! — сказал сам себе Мирак. Я нашел и вернул ему кошелек с золотом, а он даже спасибо не сказал. Вот и будь после этого честным!»
Он постоял, посмотрел вслед удалявшемуся человеку, потом махнул рукой, сел на своего осла и поехал к сестре.
Лесной базар находился недалеко от Самаркандских ворот на северо-западе Бухары и считался кварталом бедноты. Дом, где жила сестра Мирака с семьей, стоял в конце квартала. Мирак нашел сестру и ее детей здоровыми и невредимыми. С ними ничего не случилось. Они все были дома. Появление Мирака и особенно привезенные им дыни и фрукты очень обрадовали ребят.
— Такая была война, что и не расскажешь! — отвечал на расспросы Мирака его зять.— Четыре дня и четыре ночи из дома нельзя было выйти. И дома сидеть опасно. У кого были подвалы, попрятались туда, а у нас подвала нет, мы решили — будь что будет, останемся дома. Баи и чиновники эмира на третий день войны закопали в землю свое золото, часть взяли с собой, убежали из города в свои загородные дома. А нам куда поехать? К вам в кишлак нельзя было пробраться — бои шли в той стороне. Поэтому, сказав: будь что будет, мы и сидели дома. Пули падали дождем. Арк горел, торговые ряды горели... Хорошо, хоть пушки в нашу сторону не стреляли... не попал ни один снаряд...
— Он, верно, догадался, что вы люди бедные! — сказал Мирак полушутя-полусерьезно.
— Уж не знаю,— сказал его зять.— Видно, наша сторона никого не интересовала... В четверг эмир убежал, а в субботу в город вошли красные войска. С приходом Красной Армии город немного успокоился. Люди стали выходить на улицы; те, что уехали, стали возвращаться, лавки открылись. Но и сейчас то и дело вспыхивают пожары...
— Да, я сам видел,— сказал Мирак,— и сейчас еще горит...
— Это уж не от пушек и не от бомб,— сказал зять Мирака,— это поджигают сами бухарцы, люди эмира, будь они прокляты!
— Нарочно, назло поджигают,— сказала сестра Мирака.
— Всех водоносов, все население города призвали тушить пожары. Мы тоже носим воду из хауза. Будь прокляты отцы Этих воров!
Грабят лавки, дома, а потом поджигают. Но если красноармейцы застанут их, расстреливают на месте...
— Новая власть дала нам хлеба, мяса, сахару,— сказала сестра Мирака.— Бесплатно...
— А другим?
— И другим тоже. По кварталам идут и раздают. Если кто нуждается в одежде, в одеялах, надо подать заявление, и быстро получишь все что нужно.
— Вот хорошо-то! — сказал Мирак.— Если бы мы жили в городе, я бы попросил себе пару сапог.
— Если тебе нужны сапоги,— сказала сестра,— мы подадим заявление, и к следующему твоему приезду получим.
— Ой! — вдруг вспомнил Мирак.— Я и позабыл, ведь меня ждет Фируза. Досвиданья, я ухожу. Покончу с делами — приду
— Постой, постой, я уже стелю дастархан!
Сестра не отпустила Мирака, пока не накормила выданным ей мясом и хлебом.
— Приходи поскорее, а то у меня сердце за тебя будет болеть! — сказала она, провожая Мирака на улицу.
— Отец придет, скажи ему, что я пошел к Фирузе, и пусть твое сердце не болит...— сказал Мирак и вышел из ворот.
На улицах было малолюдно, день клонился к вечеру, жара спала, улицы лежали в тени. Мирак хотел пройти через квартал Сарой Сабзи, где торговали морковью, прямо к рядам золотых дел мастеров и к пассажу Тельпак, где продавали головные уборы. Но возле купола Тельпак, в том месте, где начиналась дорога к Чайному караван-сараю, около канцелярии казикалона он увидел пожар Красноармейцы с помощью жителей старались потушить огонь. Мирак побежал, стал в ряд людей, передававших из рук в руки ведра. Воду таскали из колодца ближней бани. Ведра, медные кувшины, бурдюки — все, что только нашлось под рукой, наполняли водой и передавали из рук в руки. Мирак передал уже десять или пятнадцать ведер и кувшинов, когда пожар начал затухать. В это время подъехал открытый автомобиль, из него вышли два красных командира. Они посмотрели, как люди тушили пожар, посоветовались между собой, потом что-то приказали солдатам. Один из командиров, который показался Мираку очень симпатичным и даже знакомым — он его где-то видел,— взглянул на него и улыбнулся.
- Поди-ка сюда! — сказал он по-русски и тут же повторил по-таджикски: — Ин дже бие!
Это было сказано так, что Мирак без раздумья и без всякого стеснения подошел к нему и поклонился, прижав руки к груди. Командир был высокого роста, широколобый, с ясными голубыми глазами. Он протянул Мираку руку, Мирак тоже подал свою.
— Как тебя зовут?
— А вас как?
— Я — Куйбышев.
— А я — Мирак.
— Вот и познакомились!
Скажи, Мирак, кто тебя заставил тушить пожар?
Я сам... Разве нельзя? Все пусть сгори г, так, что ли?
Ног, конечно, огонь нужно тушить... Мирак сказал горячо:
Надо тушить! А то лавки сгорят, город сгорит...
Ты любишь свой город?
Люблю! Кто не любит свой город? Кунбьмиои посмотрел на своего товарища, как будто хотел спросить сказал серьезно:
— Есть такие негодяи, которые не любят ни свой город, ни свою родину, ни свою мать, ни своего ребенка. Вот они и поджигают, грабят дома, убивают женщин и детей. Но мы им не дадим, поймаем и уничтожим.
— Вы поскорее их хватайте,— сказал Мирак, любивший давать советы.— А то они весь город разрушат.
— Молодец парень! — сказал Куйбышев и потрепал Мирака по плечу.— Очень хорошо, правильно ты сказал. Нужно поскорей их схватить, чтобы не жгли дома. Огонь — не игрушка! От лавки к лавке, от дома к дому — так легко и город уничтожить. Здесь нет арыков, мало воды, и пожар — большая опасность.
В эту минуту два солдата привели человека в кожанке и доложили:
— Этого человека мы поймали с краденым. Он награбил драгоценностей в Арке.
— Он, конечно, назвался революционером и сказал, что взял золото для революции?
— Да, точно так!
— Отведите его в ЧК, пусть расследуют. И всякого — своего или чужого, кто будет грабить людей или государственное имущество,— задерживайте и отсылайте в ЧК, в трибунал. Они достойны самого сурового наказания. Награбленное у него отобрали?
— Все взяли и сдали в казну.
— А кошелек? — спросил вдруг Мирак.
— И кошелек сдали! — ответил один из солдат.
— А ты откуда знаешь? — с удивлением спросил командир.
— Я его видел — сказал Мирак. — Он нес узел, и вдруг кошелек выпал. Я поднял, отдал ему, а он даже спасибо не сказал, еще назвал деревенщиной...
— Кошелек-то был ворованный, вот вор и испугался, - сказал Куйбышев и обратился к солдатам: — Молодцы, товарищи Уведите его!
Солдаты увели грабителя.
— Ты, Мирак, хороший парень,— сказал Куйбышев, - и ты счастливый: тебе и таким, как ты, революция и Советская власть дадут все, чтобы вы могли расти и развиваться и стали бы хозяевами своей страны. До свиданья, товарищи, спасибо вам! — Попрощавшись со всеми, Куйбышев сел в машину и уехал в сторону Регистана.
А Мирак пришел к Мазарским воротам уже в сумерки. Фируза ждала его и тревожилась, не могла усидеть на месте. Мирака увидел издали Асо, и Фируза побежала ему навстречу.
— Пришел наконец!
Почему так задержался?
— Помогал пожар тушить... Видел самого главного командира — Куйбышева!
— Неужели? Где?
Мирак хотел рассказать свои приключения, но Асо прервал его узбекской пословицей:
— «Заставь дитя что-то сделать, сам пойдешь вместо него». Не следовало доверять пареньку важное дело!
— Я не об этом, я о нем самом беспокоилась,— сказала Фируза,--мало ли что могло с ним случиться... А дело успеется...
— Ну ладно, не беда, пусть отдохнет, потом пойдете.
Мирак обиделся. Он так радовался и гордился, что встретил самого Куйбышева, главного командира, беседовал с ним, был на седьмом небе от его похвал. Это не шутка! Сам Куйбышев поздоровался с ним, разговаривал! Асо, наверное, не видел Куйбышева, даже не слышал его голоса, а говорит о Мираке так презрительно, ребенком называет... Вот Фиру-за, та все понимает, она хорошая...
Фируза увидела, что Мирак расстроен, подошла к нему и сказала:
— Ты огорчен, братик? Или устал, помогая тушить пожар? Пойди выпей чаю, отдохни!
— Ничего,— сказал Мирак,— давайте лучше пойдем, а то поздно... Отец будет ругаться.
— Ну и хорошо, пойдем, я только зайду в караулку, возьму паранджу. Фируза вошла в комнату, а Мирак сел на суфу под навесом и стал
смотреть на проходивших в ворота. Входило в город немного людей, больше уходило. То были дехкане, распродавшие свой товар и купившие, что им нужно было. Погрузив покупки на ослов, лошадей или арбы, они возвращались домой. Асо и его солдаты их почти не проверяли, только взглянут — и пропускают. А когда в пароконном фаэтоне проехал надменного вида человек в серой куртке и галифе, а поверх них в нарядном халате из алачи на шелковой подкладке, в лакированных сапогах и в белой чалме на голове, то Асо и солдаты, подняв руки к виску, отдали честь. Мирак удивился и спросил у Фирузы, которая вышла в это время:
— Кто это?
— Это председатель ЧК, Ходжа Хасанбек,— сказала Фируза.— Большой человек, у него в руках жизнь и смерть Он может к смерти приговорить.
— К смерти? — удивился Мирак.— Но ведь революция же! Почему же опять убивать?
— Если в руки ЧК попадутся сторонники эмира, контрреволюционеры, басмачи, трибунал может их приговорить к смертной казни.
Удовлетворился или нет Мирак этим ответом — неизвестно, но он ничего больше не сказал и зашагал рядом с Фирузой.
Только после долгого молчания проговорил:
Ходжа Хасанбек — злой старик, плохой человек!
Фируза под чашмбандом от души расхохоталась и даже оглянулась по сторонам — не слышит ли кто ее смеха. Но улица была безлюдна.
В квартале Арабон Мирак показал Фирузе дом Шомурадбека-додхо и отравился назад, на Лесной базар.
Фируза вошла в просторный, высокий крытый проход за воротами и поняла, что додхо оставил своим наследникам немалое богатство и что принадлежит людям, которым не приходится думать о завтрашнем.
И правление эмира Музаффара, в 1285 году хиджры, что соответствует IМ1И1 году нашего летосчисления, хан Коканда Худояр был вынужден, восстания в крае, бежать и искать убежища у бухарского. В то время при дворе Худояра служил молодой военный, по имени Шомурадбек, который за храбрость и военные заслуги получил высокий чин и стал одним из приближенных хана.
Несмотря на свою молодость (в то время ему было 25 лет), Шомурадбек был дальновидным политиком, тактичным и благоразумным человеком. Он не одобрял разгула и праздной жизни Худояра и своими советами старался увести правителя с дурного пути. Но его советы и наставления могли бы скорее воздействовать на гранитную скалу, чем на хана.
В унынии, потеряв всякую надежду, возвращался однажды Шомурадбек домой.
— Нехорошо мы поступаем, женщина! — с грустью говорил он жене.-- Есть хлеб во дворце хана все равно что отравой питаться; быть приближенным хана — значит играть со смертью... Как жаль, что я так поздно понял это! Тщеславие молодости, честолюбие сгубили меня!
Жена Шомурадбека, дочь одного из его родственников, была женщиной умной, образованной, поэтессой; она читала сочинения Саади, «Пятерицы» Низами и Навои всегда были у нее под рукой. Она была заботливым другом мужа, его постоянной советчицей.
— Что еще случилось? Отчего вы так сокрушаетесь? спросила она, видя, что муж взволнован. — Вы стали говорить какими аллегориями. Разве что-нибудь особенное случилось?
— Да,— сказал Шомурадбек, ласково глядя на свою жену.- Да, моя дорогая! В последнее время, не знаю уж отчего — может быть, от неумеренного употребления вина или под чьим-то вредным влиянием, наш хан стал просто негодной тряпкой... Ни той отваги и энергии, которыми он когда-то приворожил меня, ни ума, ни рассудительности, приличествующих правителю... Просто тряпка... Этим его состоянием хорошо пользуются враги, и я боюсь, что не нынче так завтра случится несчастье.
Вспомнив стихи Саади, она сказала:
Умолкни, Саади' Зачем кричать напрасно?! В стенаниях твоих по вижу прока, друг, Узнав, что у тебя неважные доснечи, не огорчится тот, кто натянул свой лук.
А вам-то что? Зачем вам-то печалиться? Да пусть на его голову посыплются беды! Что вам, дорогой мой?
— Ах, мой знаток Саади, как вы беспечны! — сказал Шомурадбек, лаская жену.— Ведь если на голову хана посыплются беды, так и" нам несдобровать.
— Бог выше хана! — сказала жена.— Если богу будет угодно, ничего с нами не случится. Но, конечно, нужна осторожность. Осторожность и ум спасают человека от беды. Как говорит Низами:
Смирись и развяжи на лбу свой узелок: Ни мне и ни тебе свободы не дал бог
— Да,-- сказал Шомурадбек.— Нужно быть осторожным, особенно в наше время.
— Лучше вам сейчас отдалиться о г хана!
Приняв этот совет жены, Шомурадбек постарался не показываться на глаза придворным и ходил во дворец, только когда его вызывали. Он старался показать, что не сочувствует политике хана... Но было поздно.
Когда началось восстание, Шомурадбек вынужден был тоже бежать в Бухару с женой, детьми и всеми пожитками.
Сначала Бухара, несмотря на все ее мечети и медресе, базары и торговые ряды, которые, конечно, по богатству и блеску во много раз превосходили Коканд, не понравились Шомурадбеку и его жене. Но два сына их, учившиеся в школе, сразу оказались в восторге и от путешествия и от Бухары.
Эмир Музаффар хотел привлечь Шомурадбека к своему двору, использовать его храбрость и знания, но тот отговаривался, извинялся и отказывался от участия в делах. Худояр помог ему, сказав эмиру, чтобы тот из уважения к нему, хану, оставил Шомурадбека в покое. Как бы там ни было, но эмир дал Шомурадбеку какую-то должность и назначил содержание, пригласил его бывать во дворце хоть каждый день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50