И таких, как мы, слава богу, немало... Почему же теперь нам впадать в уныние и страх и к чему из-за такого малозначительного вопроса вызывать гнев двора и мулл? Не лучше ли нам оставить эти распри по поводу школ и стараться расширить наши ряды, чтобы организация младобухарцев стала сильной, сплоченной, отважной и могучей... Чтобы она могла взять в свои руки государство! Вот тогда...
— Нам не нужна государственная власть,— сказал Мунши.— Существующая власть — его высочества эмира — вполне приемлема для Бухарского эмирата, пусть только он немного уступит, даст дорогу нашей партии, предоставит возможности для развития нации, обуздает своих невежественных мулл — и этого будет достаточно. Мы выучим, сделаем грамотным и просвещенным наш народ, наше молодое поколение, и тогда оно само подумает о себе. Вот такова наша задача! По-моему, Махсум-джан, не надо сворачивать разговор в другую сторону, давайте нынче говорить только о школе, тем более что не все наши руководители смогли прийти.
— Хорошо, хорошо! — сказал Махсум.— Я ведь только сказал, что мы должны быть осторожнее и не драться попусту со сторонниками эмира... А впрочем, вы сами это знаете...
— Осторожность, конечно, необходима,— сказал ака Мирзо.— Надо найти такой путь, чтобы и овцы были целы, и волки сыты и чтобы наш друг Махсум не сердился.
— Да, да! — сказал Мунши.— Ведь мы для этого и беседуем! Мы хотим посоветоваться, как быть. Открывать ли новометодные школы тайком и дальше? Если открывать, то кто покроет расходы? И как содержать их в тайне?
Найму надоело слушать эти разговоры; под предлогом покурить чилим он вышел в прихожую и сидел там, болтая с Хаким-джаном. Когда собрание кончилось и из комнаты выходили Асад Махсум с Хафизом и хозяин дома, Наим дремал.
-- Вставай, пошли!—сказал ему Асад.— Здесь не место спать.
— Если не спать, то что же тут еще делать? — проворчал Наим. Асад, закусив губу, быстро вышел из крутого прохода к воротам.
На улице он обругал Найма.
— Хозяин дома ничего не слышал,— вступился Хафиз, чтобы предотвратить ссору.
В медресе, у себя в келье, Асад за чаем спросил Найма:
— Ну, видел джадидов? Что они — с рогами?
— Рогов у них нет,— сказал многозначительно Наим,— но я удивляюсь...
— Чему ты удивляешься?
— Удивляюсь,— сказал Наим,— что вы хотите с этими господами весь свет перевернуть, кричать с ними «да здравствует!». Моему маленькому умишку сдается, право, что они своего собственного осла не смогут вытащить из грязи, а не то что бороться с эмиром!
— Твои слова в известной мере справедливы,— сказал Махсум.— В самом деле, с теми людьми, которых ты видел, киселя не сваришь — куда уж тут затеять что-то большее! Но есть и настоящие джадиды, которые, стоя во главе дела, вытащат из грязи и своего осла и нашего с тобой!
— Мой ишак вышел из грязи! — сказал Наим.— Я с джадидами не желаю иметь никакого дела.
— Глупости! Хочешь ты или нет, а пойдешь со мной, куда я пойду!
— Во всяком случае, будьте осторожны, Махсум-джан! — сказал Хафиз.
Махсум понял намек и улыбнулся.
— Учиться в школе, сделаться грамотным — разве в этом все дело? И ты, Хафиз, и ты, Перец, говорите так о джадидах потому, что не понимаете политики. Вам достаточно, чтобы сегодняшний день был для вас хорош! И таких, как вы, много, а мы, играя в политику, сядем на вашу шею и будем ездить на вас.
— Скажите уж — сделаете нас ишаками...— сказал со смехом Наим.
— Да, сделаем вас ишаками,— повторил Махсум.
— Что ж, хорошо!
— Что хорошо?
— Ишак — животное вьючное,— сказал Наим,— его погоняют, покалывая палкой... Но если вы его уколете больно, он вас сбросит со своей шеи так, что от вас мокрое место останется. Поэтому слова Хафиза имеют смысл: будьте осторожны. Будете играть в политику, доведете народ до беды, тогда, боюсь, как бы он не сбросил вас самих в пропасть!
Улыбка исчезла с лица Махсума.
Ах ты, Перец! — сказал он серьезно.— В твоих словах есть доля правды! Эк нужно учесть да! — сказал Наим. Прошел почти год. И вот однажды Асад Махсум, довольный и весе-
лый, вошел в келью, где Хафиз и Наим Перец были заняты приготовлением плова, и, обратясь к ним, сказал:
— Бросьте все, сейчас плов-млов не нужен! Пошли!
— Куда еще? Что за спешка? — спросил Наим.
— Сейчас едем в Каган... Ну-ка, подымайтесь!
— Все твои несчастья на мою голову, Махсум-джан! — пошутил Наим. — Если мы собираемся ехать ко мне в Кули Хавок, то давайте возьмем с собой все для плова, потому что мои домашние, наверное, сварили похлебку с машем.
Пусть твой дом обрушится тебе на голову! - сказал Махсум полушутя-полусерьезно.— В Кагане будет большой той, мы поедем на той.
— Значит, будет угощенье?
— Такое будет угощенье, какого ты в жизни своей не видал! Может быть, тебе даже самому придется играть на бубне!
— Ну, коли так, дайте только знак — и мы бегом побежим.
Все трое вышли из кельи и, как велел Махсум, незаметно выбрались на улицу. Около медресе Говкушон они повернули к хаузу Девонбеги и пустились в путь.
Было начало весны — первые веселые дни Ноуруза. На чистом лазурном небе — ни облачка. Воздух был свеж и приятен, улицы полны людей. Особенно людно на площади Сесу — у трех углов и под куполом Саррофон, где сидели менялы; жизнь тут кипела, торговля в полном разгаре. Саррофон и примыкающие к нему торговые ряды считались центром бухарской торговли. Все новые магазины, все самые большие караван-сараи, все банки и другие финансовые учреждения были расположены неподалеку, вокруг этого центра. Поэтому в полдень на этих улицах толпился народ. Много фаэтонов и всадников. Сквозь эту шумную кипучую толпу можно было пройти незаметно.
Три наших друга пробрались через толпу незамеченными, дошли до Сенного базара, где торговали люцерной и где была биржа извозчиков, наняли парадный фаэтон, уселись и поехали на вокзал. Тогда между Бухарой и Каганом три раза в день — рано утром, в полдень и вечером — ходили поезда. Когда три приятеля приехали на вокзал, дневной поезд готовился к отправлению. Асад Махсум велел Хафизу купить билеты, и они сели в поезд.
Народу было немного. Они вошли в вагон. Поезд тронулся.
— Слава богу! — сказал Асад Махсум, вздохнув облегченно.— Я боялся, что не успеем. Теперь мы в безопасности.
Наим Перец побледнел.
— Разве нам что-то угрожает? — спросил он.
— Да нет... Не бойся, тебя никто не тронет! — успокоил его Махсум.— Но, возможно, нас не пустили бы на этот праздник и, может быть, даже отвели бы во двор Арка, где казнят джадидов.
— Как же так? За что? — удивился на этот раз и беззаботный Хафиз...
— Мне передали, чтобы я был осторожен... Но теперь все хорошо, сошло благополучно...
— Как сошло? Но ведь вы же потом опять вернетесь в Бухару,— сказал Наим,— а ведь там и Арк стоит на месте, и дворик в нем...
— Кто знает,— весело сказал Махсум,— может быть, к нашему возвращению и Арк сдвинется со своего места, и дворик исчезнет.
— Вы бредите! — с досадой сказал Наим.
— Ладно, не верь. Вот увидишь!
— Постойте, куда ж мы едем — на праздник или на похороны?
— Верно сказал — и на праздник, и на похороны! — засмеялся Махсум, умолк и до самого Кагана не отвечал на расспросы Найма.
Наим каждый раз, когда приходилось ему ездить в поезде, садился у окна и смотрел с любопытством на все, мимо чего проезжал. Но теперь он не обращал внимания на весенние пейзажи за окном и даже не заметил, как подъехали к Кагану.
В Кагане они увидели на путях красные вагоны, в одном из них военные смазывали и налаживали винтовки. Наим удивился, но ничего не сказал. Вслед за Махсумом они вышли на большую улицу Кагана и направились к Российскому представительству.
—- Видели войска? Это вам не шутка! — сказал Асад Махсум.— Я знал, что они тут, потому и позвал вас на той.
— Махсум-джан, дорогой господин! — сказал умоляюще Наим.— У меня больная мать и дети, за которыми некому присмотреть... Не лучше ли, я издалека послушаю звуки бубна на этом празднике?
— Замолчи, трус! — сказал твердо Махсум.— Еще ничего не известно. Зайдем в представительство — узнаем!
Они дошли до представительства и вошли во двор. Там собралось много народу, в больших котлах и в самом деле, как на тое, жарили мясо, варили плов, шли большие приготовления. Войдя в ворота, Махсум сказал товарищам, чтобы они подождали его на дворе, а сам вошел в здание представительства. Наим и Хафиз сели на деревянный помост у ворот и стали разглядывать собравшихся. Тут были и русские, и татары, и узбеки, и туркмены. Все они были вооружены револьверами, саблями, винтовками. Они громко смеялись и болтали беззаботно, словно и впрямь пришли на той.
Среди тех, кто входил в здание представительства, Наим увидел ака Мирзо и Мунши, подбежал к ним:
— Здравствуйте, ака Мирзо! Это правда, что тут болтают, будто мы теперь будем драться с эмиром? И скоро наступит этот час?
— Скоро, если богу будет угодно! — сказал ака Мирзо и вошел в дом.
— Сам Колесов приехал,— сказал Мунши.— Дай бог, чтобы все хорошо кончилось.
— А Колесов — это кто? — спросил Наим.
— Самый главный в Туркестане, глава всех революционеров,— сказал Мунши.— Хорошо, что он здесь, хорошо, если дело хорошо кончится!
— Да,— сказал Наим,— дай бог, чтобы все хорошо кончилось.
— Воевать с эмиром — нешуточное дело! — многозначительно сказал Мунши и прошел в здание посольства.
Наим вернулся к Хафизу.
— Дорогой друг! — сказал он.— Ты как хочешь — твоя воля, но я не собираюсь воевать. Я еще хочу пожить на этом свете!
— А я приехал сюда, даже не предупредив никого дома, нехорошо получается...— сказал Хафиз, как будто воевать он мог только с разрешения своих домашних.
— Знаешь что,— тихо сказал Наим,— давай, друг, потихоньку выберемся отсюда и подумаем о себе и своих делах. Что ты скажешь?
— Давай!
Они незаметно вышли из ворот представительства и пошли назад, к вокзалу. Там они расстались — Хафиз отправился пешком в Бухару, а Наим зашагал по дороге в свой кишлак Кули Хавок,
А на другой день произошли так называемые «колесовские события». До кишлака дошло известие, что между Бухарой и Каганом идет война, слышна была стрельба, артиллерийская канонада. Потом стало известно, - что джадиды потерпели поражение, войска эмира захватили Каган, убивают кого попало, рекою льется кровь... Несколько дней во всей округе люди боялись выходить на улицу. Наим Перец тоже отсиживался дома, только через неделю, когда стало спокойнее, он на лошади окольными путями отправился в Бухару.
Поезда не ходили. Вокзал был разгромлен, пути повреждены, много русских убито.
В Бухаре Наим направился в дом своего приятеля, старого галантерейщика. Оставив у него лошадь, пошел к Хафизу. Хафиз встретил его испуганно, со множеством предосторожностей, сказал, что Наим напрасно приехал в Бухару. Всем известно, что Асад Махсум был заодно с джадидами, из Кагана он не вернулся. Муллы разграбили его келью, растащили все его вещи. Что с Асадом Махсумом, никто не знает. Убит ли он или взят в плен и сидит в тюрьме? Во всяком случае, пусть Наим больше не приходит в дом Хафиза.
В тот же день Наим вернулся к себе в кишлак и старался даже не вспоминать Бухару. Он занялся хозяйством, стал настоящим кишлачным жителем.
Прошло более двух лет, и Наим Перец почти позабыл даже имя Асада Махсума...
И вот теперь Махсум сидел против него, живой и здоровый. Он только похудел немного, лицо потемнело, стал походить на степняка. Черная густая борода стала длинней, но глаза сверкали по-прежнему и смотрели зорко, поведение и характер, видно, тоже не изменились, а бахвальства даже прибавилось. Новым было только, что он стал пить вино, которым угощал Наим.
— Вы ведь знаете мою преданность вам,— сказал Наим подобострастно,— никогда я не поступал наперекор вашему приказу, ни на волос не сворачивал с намеченного вами пути. Но в тот день покойный Хафиз сбил меня с толку, вывел из представительства и увел с собой. А что мне было делать? Ведь этот взрослый здоровенный человек чуть не плакал тогда, да освятит господь его могилу!
— Что? Разве Хафиз умер? — огорчился Асад.— Когда же?
— Вот уже месяц... совсем неожиданно... здоровый был, лег в постель, уснул и не проснулся. Я узнал об этом спустя неделю после его смерти, ходил поминать его.
— Да будет милостив к нему господь! — сказал Асад, подняв руки для молитвы.— Хороший был человек, добрый! Правильно говорят, что смерть выбирает лучших. Вот мы с тобой, хитрые и злые, живы...
— Кому жизнь, кому смерть...— сказал Наим и, помолчав, спросил: — Ну ладно, расскажите же мне теперь, где вы были все это время, что делали?
— Больше года я вина в рот не брал...— сказал Махсум.— Но сегодня вечером грех не выпить! Ты, проклятый, мастер вино делать.
Меня уже разобрало...
— Я рад, Махсум-джан,— сказал Наим.
— Да, слава богу, дожили до этого дня! Ну ладно, где же плов?
— Сейчас, сейчас,— сказал Наим и хотел встать, но Асад сделал ему знак, чтоб сидел.
— Уже больше года я никому не говорил, что у меня на сердце... Но мне нужно высказаться... Нужно кому-то рассказать о полных опасности приключениях...
— Оставьте, не рассказывайте,— сказал Наим, который хорошо знал характер Махсума.— Что себя зря расстраивать? И меня не печальте.
— Нет, расскажу,— упрямо повторил Махсум.— А не то мое сердце лопнет, так я мучаюсь, понимаешь, мучаюсь! Ну-ка, налей еще пиалу!
Ты и Хафиз тогда убежали, но мы... я, Колесов, Файзулла, Мирзо Муиддин, Абдухамид, Муинджан, Ходжигадой и еще другие,— Махсум из гордости всегда ставил себя впереди всех,— все бывшие там младо-бухарцы решили, что будем воевать с эмиром. Ты знаешь, какой я смелый и как метко стреляю! Я просил бога, чтобы началась настоящая война, чтобы я мог показать свое военное искусство. Но другие думали, что надо действовать скрытно, напасть неожиданно, и надеялись, что мы, не проливая крови, захватим город. Все были согласны с таким решением. Один я был уверен, что бой будет ожесточенный... Потому что я знал — войска эмира знают о нашем решении выступить и хорошо подготовились к отпору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50