– Они по фашистам, а мы – по цели, – хмыкнул Павел.
– Что мы, на той неделе плохо справились с разведкой? – возмущенно заговорил Вадим. – Были на станции, все высмотрели, засекли, куда фрицы возят снаряды и бомбы, запасные части к самолетам… Дядя Дмитрий объявил благодарность, а сам запретил Семенюку посылать нас с партизанами.
– Вернемся домой – нам достанется на орехи, – сказал Павел.
– А ведь про воинские эшелоны, что сейчас идут по этой ветке, мы с тобой первыми узнали от дежурного по станции, которому помогли перрон подметать… – вспомнил Вадим. – А они нас все за маленьких считают.
– Плохо, когда командир отец, – согласился Павел. – Батя со мной два дня не разговаривал, когда мы удрали на Гнилое болото. – Он задумался. – Помнишь, нас хотели на «кукурузнике» отправить с Василисой в Москву? Твой отец, наверное, сильно расстроился, когда узнал, что ни ты, ни она не прилетели.
– Говорили, летчик без нее не хотел улетать, но Василиса наотрез отказалась, заявила, что в первую очередь нужно эвакуировать в госпиталь тяжелораненых, а она останется воевать в отряде: фашисты убили ее родных… – Вадим задумчиво посмотрел на друга: – Почему ее все зовут Василисой Прекрасной?
– Ты что, слепой? – рассмеялся тот. – Она и есть Василиса Прекрасная.
– Да нет, обыкновенная… – сказал Вадим, отводя от него глаза. – В старушечьем платке, телогрейке, сапогах, и с санитарной сумкой через плечо… Куда ей до Василисы Прекрасной!
– Не век же она будет так ходить, – рассудительно заметил Павел. – Любит она твоего батьку.
– А ну ее! – отмахнулся Вадим.
Ему этот разговор вдруг стал неприятен. У него другой отец – Федор Казаков! Жив ли он? И где теперь мама? Вести в лес приносят только сороки. Как перебазировались, за все время прилетел один «кукурузник».
И все же вспомнился последний разговор с отцом. Перед этим Вадим поссорился с Василисой. Отец был хмур и сердит. Он прислонился к высоченной сосне, подошвы его кирзовых сапог утонули во мху, пиджак распахнулся, воротник рубахи был расстегнут. В этой одежде отец казался деревенским парнем. Когда он появился в отряде, Вадим очень обрадовался. Сначала он и внимания не обратил на высокую девушку, которая не отходила от отца ни на шаг. Вот тогда отец впервые назвал ее Василисой Прекрасной.
– Познакомься, Вадик: Василиса Прекрасная.
Василиса улыбнулась и протянула ему маленькую руку с забинтованным пальцем.
Странные чувства испытывал Вадим, поняв, что отец и Василиса любят друг друга. А это сразу заметили все в отряде. Еще бы! Где отец, там и Василиса Прекрасная! Казалось, что рядом с ней отец даже помолодел.
И все-таки Вадим недолюбливал Василису. Как-то Дмитрий Андреевич после слезных просьб с их стороны разрешил им с Павлом пойти в разведку с Семенюком. И тут вдруг вылезла Василиса, дескать, разве можно жизнь детей подвергать такой опасности? Неужели взрослых мало? Лучше пусть ее возьмут в разведку…
– Не слушай ее, дядя Дима! – до глубины души возмущенный непрошеным вмешательством, заговорил Вадим. – Что она понимает? Пришла тут и распоряжается…
Все слышавший отец ничего тогда не сказал, только осуждающе посмотрел на сына.
В разведку они пошли. Вадим решил, что теперь они с Василисой враги, но когда вернулись, девушка бросилась им навстречу так радостно, что Вадим оттаял.
– Не обижай Василису, – сказал отец перед уходом. – Она очень хороший человек.
Вадим промолчал. Мало ли в отряде хороших людей?
– И я люблю ее, – тихо произнес отец.
И на это Вадим ничего не ответил: он это и так видел, не маленький.
– Ты слышишь, Вадик? – спросил отец.
– Да и любитесь на здоровье, а я тут при чем? – глядя в сторону, выпалил Вадим.
– У бабушки научился так говорить? – чуть заметно нахмурился отец. – Вот что, Вадик, ты еще мал, чтобы кого-либо осуждать. Самому тебе пока не под силу в сложных человеческих отношениях разобраться. Ты послушай меня и запомни. Есть люди, которые с малолетства до старости живут по подсказке, чужим умом. Я таких людей презираю. Человек должен сам строить свою жизнь, больше надеяться на себя, чем на других. Людей много на свете, встретится тебе хороший человек – стоит к нему прислушаться, но и плохие люди любят давать советы, так вот их советы жалят хуже крапивы. И вообще тот, кто живет чужим умом, свой ум постепенно убивает; по подсказке-то жить легче, не надо ломать голову, ни за что не отвечаешь… Живи, Вадим, своим умом. Сейчас жестокая война, нужно выполнять приказы командира, но война не вечна, кончится когда-нибудь, и начнется другая, мирная жизнь. И нелегко вам, мальчишкам, понюхавшим пороху, придется в этой новой жизни… Можешь ты мне сказать, кем ты будешь?
– Военным, – не задумываясь, ответил Вадим.
– Другого ответа я и не ждал от тебя.
– Ты ведь военный? И дядя Митя?
– Кончится эта война, и, может, люди больше никогда не будут воевать, – задумчиво проговорил отец. – Хотелось бы в это верить…
– Я летчиком буду, – упрямо сказал сын.
– Я хотел бы, чтобы ты выбрал мирную профессию… Почему бы тебе не стать историком? Или поэтом? У тебя такое богатое воображение!
– Сочинять стихи? – изумился Вадим.
– Помню, совсем маленьким ты мастак был разные занимательные байки рассказывать!
– Я буду, как ты, военным, – упрямо повторил Вадим.
Ему стало смешно: он толком ни одного стихотворения-то не помнит, вот разве про Луку… Правда, взрослые гонят их с Павлом прочь, когда минер Мишин читает стихи. Только они все равно все слышат.
– Я сегодня ухожу, – перевел отец разговор на другое. – Может, не скоро свидимся, – он помрачнел, – если вообще свидимся… Сам понимаешь, война, а моя работа опасная… Я тебя очень прошу: вместе с бабушкой и Павлом при первой же возможности перебирайтесь к своим, на Большую землю.
– Я не хочу туда, – сказал Вадим. – И бабушка не хочет. Она еду варит, обстирывает и раненых травами лечит. Придут наши, и мы вернемся в Андреевку,
– Я хочу спокойно делать свое дело и не думать, как вы тут.
– Ты не думай, у нас все будет в порядке, – успокоил сын. – А Василиса пусть перебирается…
– Ты ничего не понял, – невесело улыбнулся отец.
– И ты, папа… Я ненавижу фашистов, они убили дедушку и других… Они напали на нас! Мы с Пашкой с таким трудом попали в отряд, и теперь уходить отсюда? Куда? Я не знаю, где мама, Казаков… – Он не назвал Федора Федоровича отцом. – И у кого я жить буду? Здесь все свои: дядя Дмитрий, бабушка, Павел… А там все чужие! Прогоним немцев, и я вернусь в Андреевку – там наш дом.
– Рассуждаешь, как взрослый! – вздохнул Иван Васильевич. – Эх, война, война… Украла она у тебя детство. И теперь ведь никогда не вернешь его.
Отец, как взрослому, подал ему руку, задержал ее в своей, потом притянул к себе и поцеловал в щеку. Больше они не виделись: утром, когда Вадим еще спал, Василиса проводила отца. Он даже ей не сказал, каким образом собирается перейти линию фронта. Об этом знали только командир отряда и лейтенант Семенюк.
Вадим был убежден, что Василиса Прекрасная улетит в Москву, но и она осталась в отряде…
– Никак эшелон? – вывел мальчишку из глубокой задумчивости голос Павла.
– Самолеты это, – прислушиваясь, ответил Вадим.
Высоко прошли на запад девять бомбардировщиков. Их сопровождало звено истребителей.
– Наши, – улыбнулся Павел. – Дадут дрозда фрицам! Я вот о чем думал: если мы с тобой убьем хоть по одному фашисту, никто на нас не будет смотреть, как на малолеток.
– Так ведь оружие не дают, – зло блеснул глазами Вадим.
– Надо самим добыть, – предложил Павел, – завяжется бой, мы подползем к убитым фрицам и заберем. Кто в бою завладел трофейным автоматом или парабеллумом – тот им и владеет. Это закон.
– Скорее бы пришел эшелон, – сказал Вадим, поднимаясь с осины. – Надо вот что сделать…

* * *

После взрыва, разворотившего рельс, вагоны наползали один на другой в центре эшелона, вздыбивались, как норовистые кони, и опрокидывались под откос. Локомотив с оторвавшимися четырьмя вагонами проскочил почти полкилометра вперед, прежде чем остановился. Два танка, сползшие с завалившейся набок платформы, уткнулись длинными стволами в траву, кругом валялись деревянные обломки, разбитые ящики, из пробитой пулями цистерны тоненькими струйками хлестала какая-то розоватая жидкость.
Партизаны стреляли в выскакивающих из теплушек немцев, громыхнуло несколько гранатных разрывов. Когда немцы опомнились, Семенюк отдал приказ отступать, и только тогда хватились мальчишек.
– Кто их видел? – кричал лейтенант, лицо его покрылось красными пятнами.
Партизаны – их было всего восемь человек – пожимали плечами, разводили руками: вроде, когда паровоз зачухал вдалеке, они были на опушке, как и все, а потом было не до них…
Семенюк, назначив Лешу Гулюкина за старшего, велел отходить к Глухому ручью и там дожидаться его. Взяв с собой двоих, он бросился вдоль опушки к железнодорожным путям. Немцы подбирали раненых, некоторые постреливали в сторону леса, но преследовать партизан не решились. Лежа за елью, Семенюк обшаривал глазами просеку перед путями – мальчишек нигде не было видно…
Паровоз, давая длинные гудки, осторожно пятился к разбитому эшелону, на крышах уцелевших вагонов стояли автоматчики и вглядывались в примыкающий к железной дороге лес. Двое залегли за крупнокалиберным пулеметом. Когда паровоз остановился, из будки машиниста выскочил офицер с пистолетом в руке и стал что-то кричать подбегавшим к нему солдатам.
«Будет погоня!» – подумал Семенюк и, чертыхнувшись, сделал знак партизанам: мол, нужно отходить. Мальчишки знают, что место общего сбора – у Глухого ручья, в трех километрах от железной дороги. Уж туда-то фрицы не полезут, а овчарок в воинских эшелонах не догадались возить. Не хотелось думать, что с ребятами что-то случилось. Оба смышленые и попусту под огонь не полезут, да их никто и не видел возле эшелона…
Глухой ручей находился в чащобе. Даже сейчас, когда листва стала облетать, тут было сумрачно и сыро. Ручей журчал среди белых камней в низине, его можно было запросто перешагнуть. На одном берегу тянулись к воде изъеденные по краям ржавчиной кружевные папоротники, на другом – ярко зеленела невысокая осока.
Мальчишки были вместе со всеми у ручья. Скрывая охватившую его радость, Семенюк придал лицу суровое выражение и хотел уже было их как следует отчитать, как Вадим опередил его.
– Василий Алексеевич, правда, что добытое в бою оружие принадлежит тому, кто его взял у врага? – почтительно осведомился он.
Партизаны, посмеиваясь, переводили взгляд с мальчишки на озадаченного вопросом командира.
– Это закон, – ответил лейтенант. – Почти все наше оружие захвачено у врагов.
– Пашка, тащи! – скомандовал Вадим, улыбаясь от уха до уха.
Павел нырнул за наваленный в половину человеческого роста бурелом, гниющий возле ручья, и скоро вышел оттуда с четырьмя «шмайсерами» на плечах и двумя плоскими коробками под мышкой.
– Наши трофеи! – гордо объявил Вадим. – Какие мы партизаны без оружия?
– Я ведь приказал вам держаться в безопасной зоне, – строго выговаривал Семенюк. – В тылу!
– Мы и зашли в тыл противнику, – невинно пояснил Вадим. – Вагоны-то упали не только на эту сторону насыпи, а и на ту. Немцы все бросились туда, где стреляют, а мы подобрались к вагонам… и взяли оружие.
– Нас никто и не увидел, – прибавил Павел.
– Берите. – Он положил к ногам командира два «шмайсера» и одну коробку с патронами. – А два автомата – наши!
– Ладно, оружие вы добыли, ничего не скажешь – молодцы! – похвалил лейтенант. – А за самовольничанье и за то, что без разрешения увязались за нами, обоих на кухню!
– Сидеть в лагере у кухонного котла мы все равно не будем, – сердито заметил Павел. – Все воюют, а мы…
– Уйдем от вас и организуем свой отряд, – прибавил Вадим. – Мы пролезем в любую дырку…
– Это верно, – улыбнулся Семенюк. – И в дырку пролезете и за словом в карман не лазите. Только грош вам цена, если вы не слушаете командиров. На войне приказ командира – закон для подчиненного.
– Мы будем слушаться, – сказал Вадим. – Только не относитесь к нам, как к малолеткам.
– Какие же вы малолетки… с автоматами в руках, – миролюбиво заметил Семенюк. – Вы – партизаны!

3

В час ночи Ростислав Евгеньевич Карнаков, он же Макар Иванович Семченков, сидел в своей комнатке с наушниками на голове и передавал в эфир зашифрованное сообщение. Окно было занавешено плотным одеялом, лежащий перед ним маленький листок с цифрами освещался тусклым светом электрического фонарика, пристроенного на тумбочке. Иногда он прекращал стучать ключом и прислушивался – кругом было тихо, из соседней комнаты доносилось похрапывание хозяйки. С вечера рано затемнело, скоро зарядил мелкий дождик, слышно, как с крыши в бочку бежит звонкая струйка, налетающие порывы ветра заставляют стонать яблони в саду. Завтра под ними будет много паданцев. В этом году у Пелагеи Никифоровны яблок высыпало больше, чем у кого бы то ни было. Несколько раз мальчишки совершали набеги на сад, двоих воришек Макар Иванович самолично поймал…
Несколько раз он уходил с портативной рацией на пустырь, где в брошенном дощатом складском помещении и вел передачу в эфир. Однажды издали он увидел на соседней улице зеленый металлический фургон с антеннами на крыше, который двигался подозрительно медленно. Уж не пеленгатор ли охотится за ним? После этого он пропустил подряд три сеанса связи. Вечерами ходил по улицам и высматривал зеленый фургон – ему хотелось рассмотреть его поближе, – но машина больше не попадалась на глаза. И он постепенно успокоился.
Нынешней дождливой ночью не захотелось идти на пустырь, он решил передать короткую шифровку из дома. Протер концом полотенца очки и снова, нахмурясь, склонился над рацией. Недоволен он своими хозяевами: дважды передал ценную информацию о скопище воинских эшелонов на ярославском вокзале, и оба раза бомбардировщики не прилетели. Какого же черта он здесь торчит? Агентура поставляет ему материал, он проверяет, обрабатывает, передает, а оттуда идут поздравления, советы, указания… и никакого толку!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86