– Сколько нас собралось тут? Раз-два и обчелся! А где вечера свои убивает поселковая молодежь? У мироеда Супроновича…
– Там можно граммофон послушать, в картишки сыграть, – заметил Алексей Офицеров. – А мы тут всё заседаем, штаны до дыр просиживаем да глотки дерем без толку…
– Что же ты, Лешка, предлагаешь? – уничтожающе воззрился на него Дмитрии. – Организовать в клубе игру в очко?
– Хорошо бы! – ухмыльнулся Алексей. – И еще трубу послушать. Самого бы знаменитого Шаляпина. Мироед знает, чем нашего брата за душу взять!
– Точнее, за карман, – заметил Дмитрий.
– Хорошим людям Яков Ильич в долг выпивку отпускает, – вставил Михалев.
Секретарь комсомольской ячейки Дмитрий Абросимов хотел было дать суровую отповедь Михалеву, но раздумал: действительно, скучно организовали свой досуг комсомольцы. Самодеятельность первое время собирала в клубе молодежь. Особенно нравились «живые картинки». Но как только драмкружковцы изобразили бильярдную Супроновича с завсегдатаями, так в ту же ночь у троих «артистов» оказались выбитыми оконные стекла, а Лешке Офицерову кто-то из рогатки свинцовой картечиной ухо раскровянил. Он изображал самого Якова Ильича.
Знал Дмитрий, чья это работа, но не пойман – не вор. А ребята наотрез отказались участвовать в «живых картинках».
Конечно, у Супроновича весело: до поздней ночи заливается граммофон, выпивка в буфете с хорошей закуской, бильярд, карты… Никакой политической линии он не придерживается, так что к нему ни с какой стороны не подступишься. У него законный патент на торговлю в своем кабаке. Чего далеко ходить – отец Дмитрия частый гость Супроновича. Не секрет, что кабатчик отпускает выпивку в кредит, у него специально заведена толстая тетрадь в клетку, там значится фамилия и сочувствующего Михалева…
Бельмом на глазу для Дмитрия был кабак Супроновича – называлось его заведение «Милости просим», – все беды и неприятности шля оттуда: пьянство, азартные игры, драки с поножовщиной. А что он мог противопоставить Супроповичу? Собрания ячейки, беседы на политические темы, два раза в неделю концерты самодеятельности в клубе да танцы? На танцы молодежь приходила… от Супроновича. Подогретые выпивкой парни цеплялись к девушкам, задирали комсомольцев – сколько уже было драк! Особенно отличались рослые сынки Супроновича – Семен и Леня. Здоровенные бугаи под притолоку, на папашиных-то деликатесах раздобрели, чуть что – и кулаки в ход, как-то все получается так, что они всегда правы. Поселковый милиционер Прокофьев только руками разводил: избитые ими парни на другой день, протрезвев, заявляли, что сами зацепили братанов.
Семену было восемнадцать, а Лёне – шестнадцать. Оба тонкогубые, кудрявые, с белыми ресницами и наглыми светлыми глазами, они всегда в клубе появлялись на пару. Семен заигрывал с девчонками, чуть ли ручки не целовал – корчил из себя интеллигента. И одевался по последней моде: узкие брюки в клеточку, на шее – бабочка, Ленька в одежде не отставал от брата, но держался нагло. Где драка, там и он. За два года, как Дмитрий стал секретарем ячейки, приняли в комсомол всего пять человек: трех парней и двух девушек. Варька вот пришла. Тоня тоже бы не прочь, но ей еще лет маловато. И десятка не наберется комсомольцев в поселке, где человек пятьдесят парней и девушек. Ну еще сочувствующих пять-шесть. Это очень мало. В уездном РЛКСМ ему не раз пеняли на то, что в Андреевке столь малочисленная комсомольская ячейка. Но не силком же тащить несознательную молодежь в ячейку?
– А если мы их накроем с поличным? – предложил Дмитрий. – Придем вместе с милиционером Прокофьевым и застукаем за картами?
– Напугал! – хмыкнул Офицеров. – Уже раз попробовали… Деньги людишки сховали и сказали, что в подкидного дурачка играют. Забыл, что ли?
Да, было такое: нагрянули к Супроновичу, тот заслонил собой дверь и заорал во все горло:
– Гости дорогие, комсомолята-а! Чем вас, родимые, попотчевать? Красной рыбкой лососем или икоркой зернистой?
Подкидным-то дурачком в тот раз оказался Дмитрий Абросимов. Братья Супроновичи, глядя на него, скалили зубы, отпускали ядовитые шуточки, а папаша, наоборот, суетился, широким жестом указывал на тяжелый деревянный стол, предлагал отменным ужином угостить… Наемную силу Супронович не держал, жена со свояченицей заправляли на кухне, сыны были заместо официантов. Обычно наглые, самоуверенные, они коромыслом изгибались с полотенцем через плечо, с подносом в руках, обслуживая денежного клиента.
– И девку раздетую с мужиком застукали в номере, – вспомнил Коля Михалев. – Она еще нас, стерва, обложила последними словами…
– И тут Супронович вывернулся, – сказал Алексей. – Сказали, мол, муж и жена, а я не милиционер, паспорта не проверяю.
– Мужик-то, видно, испугался, больше помалкивал, а рыжая ну и крыла нас! – с удовольствием стал развивать эту тему Михалев.
– Расскажи лучше, как тебя Любка Добычина в пасху с крыльца спустила… – хохотнул Офицеров.
– Не было такого, – насупился Николай.
– Товарищи, мы отвлеклись от темы, – постучал костяшками пальцев по столу Дмитрий.
– Братику, а почему Советская власть разрешает таким, как Супронович, наживаться за счет трудящегося класса? – задала вопрос Варвара.
Дмитрий поморщился: сколько раз просил, чтобы в присутствии других не называла его «братику», а ей хоть кол на голове теши!
– Я уже тебе объяснял: после «военного коммунизма» по предложению Владимира Ильича Ленина на Десятом съезде партии в двадцать первом году была принята новая экономическая политика, короче – нэп.
– Чтобы богатеям жилось лучше? – спросил Михалев. – Сначала им надавали по шапке, а теперь опять им воля вольная?
– Я повторяю: вся частнособственническая деятельность должна находиться под строгим контролем социалистического государства, – заявил Дмитрий. – Мы не позволим никаким супроновичам вставлять новому строю палки в колеса…
– Так кто он, Супронович, враг социализма или друг? – задал каверзный вопрос Алексей.
– Врагом его назвать нельзя, раз государство дало ему лицензию и разрешило торговать…
– Жиреть за счет народа, – ввернул Офицеров.
– Но не друг он нам, раз обирает в своем питейном заведении несознательных пролетариев.
– Так кто же он? – взглянула на брата крупными карими, как у матери, глазами Варя. – Не враг и не друг…
– А что ты так волнуешься-то? – ядовито поинтересовался Алексей.
Ни для кого в поселке не было секретом, что старший Супронович ухаживает за Варей. На танцах летом цветочки преподносил, видели даже, как он перед ней на коленях стоял, наклонив кудрявую голову.
Девушка густо покраснела, яркие губы ее обидчиво вспухли, она метнула на Офицерова сердитый взгляд, хотела что-то сказать, но брат опередил:
– Пока Супроновичи – попутчики Советской власти. И наша задача – их перевоспитать и сделать друзьями.
– Я чуть уха не лишился из-за этих друзей, – сказал Алексей.
– Ленька еще тот гусь, а Семен – парень с головой, – перебил Дмитрий.
При этих словах Алексей нахмурился, – ему тоже Варя нравилась, только свое отношение к ней он проявлял совсем по-мальчишески: подсмеивался, держался с девушкой подчеркнуто грубовато.
– Может, дашь мне комсомольское поручение с ним целоваться? – насмешливо блеснула на брата глазами Варя.
– Почему бы тебе не пригласить братьев в драмкружок? – развивал свою мысль Дмитрий. – Семен на гитаре и баяне играет, а Ленька вон как здорово умеет передразнивать. Скорчит рожу, согнется, залопочет – Тимаш и Тимаш!
– Он и тебя здорово передразнивает, – ввернул Офицеров. – Как ты с трибуны про Сократа рассказываешь…
– Я и говорю, способные ребята, – усмехнулся Дмитрий. Про Ленькины шуточки он все знал.
– Будут молодые Супроновичи у нас в клубе лакеев с подносами изображать, – ухмыльнулся Офицеров. – Или вышибал!
– Хорошо, речами несознательную молодежь не проймешь, – продолжал Дмитрий. – Давайте другие пути искать… – Он снова повернулся к сестре: – Если ты Семена перевоспитаешь и мы его примем в комсомол, все наши враги притихнут.
– Он ее скорее… перевоспитает, – мрачно заметил Алексей.
– Ты что имеешь в виду? – сердито взглянула на него Варя.
– Давай-давай нянчись с ним… Посмотрим, что из этого получится, – пробурчал Офицеров и отвернулся к окну.
У круглой печки в белых валенках сидела еще одна девушка – Шура. За все время она не проронила ни слова, лишь прищуренные глаза ее настороженно следили за говорившими, чаще всего они останавлинались на крупном, с правильными чертами лице Дмитрия. Он тоже нет-нет да и бросал на молчаливую девушку быстрые взгляды. Была она широкой в кости, светловолосая. В ее некрасивом, диковатом лице было что-то привлекательное. Большая грудь распирала цветастую кофточку, на округлых плечах – пушистый оренбургский платок. Шерстяная юбка обтягивала широкие бедра. Она ни разу не улыбнулась, лишь иногда осторожно переставляла ноги в валенках и трогала крупными руками теплую печку. Поймав ее пристальный взгляд, Дмитрий вздохнул и сказал:
– У нас вроде бы тихо, а в Кленове сотрудники ЧК задержали двух бывших белогвардейцев со взрывчаткой… В Леонтьеве недобитые враги сожгли избу председателя сельсовета. Самого ранили из обреза, а его сынишку убили.
– Опять объявились бандиты? – подал голос Николай Михалев. – Вроде давно не было слышно.
– Оружие получим у милиционера Прокофьева, – продолжал Дмитрий. – Завтра в семь утра сбор здесь.
– Завтра утром я собрался маманю отвезти в Климово, – вставил Михалев. – У нее живот схватило…
– У мамани? – засмеялся Офицеров. – Это у тебя брюхо схватило, как услышал про бандитов. Всякий раз у тебя чего-нибудь приключается!
– Чтобы в семь утра был тут как штык! – строго посмотрел на Николая Дмитрий.
– А мне можно с вами? – просительно посмотрела на брата Варя. – Я умею раны перевязывать.
– Ты думаешь, дело до стрельбы дойдет? – бросила тревожный взгляд на Дмитрия Шура.
– Мы оружие берем для блезиру, – ухмыльнулся Алексей. – Ворон пугать.
– На сегодня все, – сказал Дмитрий.
– Так возьмете меня или нет? – спросила Варя.
– Возьмем, – сказал брат. – За медикаментами к Комаринскому зайди.
Выходя последним, Офицеров многозначительно посмотрел на Дмитрия, перебиравшего бумаги на столе.
– Вот чего я предлагаю… Ежели Варвара возьмется перевоспитывать Семена, пусть твоя Шуреха приголубит и другого братца – Леньку… Может, в комсомольцы обратит!
Девушка у печки встрепенулась, уставилась на Алексея широко раскрытыми прозрачно-голубыми глазами – будто льдинки изнутри. На какое-то время в комнате повисла томительная тишина. Дмитрий пощипывал темный пушок на верхней губе, сдерживаясь чтобы не рассмеяться.
– Ты чего это боронишь, недотепа? Я тебе могу и по уху треснуть… – низко, глуховато нарушила молчание Шура Волокова.
– Вон какая!.. боевая! – засмеялся Алексей… – Нехай из мазурика Леньки Супроновича сделает полезного строителя социалистического общества.
На крашеном полу остались мокрые пятна от валенок. Дмитрии полез в карман за табаком, свернул самокрутку и, выпустив комок густого дыма, взглянул на девушку.
– Митенька, ты поосторожнее там, в Леонтьеве, – npoсителыю заговорила она. – Люди говорят, мол, там орудуют двое сбежавших из тюрьмы. Им терять нечего – пырнут ножом или стрельнут из обреза. Когда вы облаву делали на бандитов, знаешь как я переживала?
– Лешка Офицеров тогда одного бандюгу в овраге скрутил, – заметил Дмитрий. – Отчаянный парень, не чета Коле Михалеву. Чего ты напустилась-то на него?
– В другой раз будет знать, как меня чеплять. Так и подглядывает за нами, а сам, за версту видно, в Варюху втюрился.
– Словечки у тебя, – поморщился Дмитрий. – «Втюрился», «чеплять»…
– Митенька, родненький, – вдруг горячо зашептала она. – Запри дверь на крючок. Сижу у печки и думаю: поскорее бы они все ушли… – Она вскочила с табуретки, прижалась к нему крупным телом.
Дмитрий поспешно задул лампу, отстранив девушку, на цыпочках подошел к двери, накинул крючок…
Потом, уже одетая, с собранными на затылке в пук русыми волосами, она сидела на полушубке и, раскачиваясь, причитала:
– До какой же поры мы будем как неприкаянные? Одним глазом смотришь на меня, а другим – на дверь… Не могу я так, надоело-о… Кобель ты, Митя, ненави-жу-у!..
Сунув цигарку в укороченную гильзу от снаряда, Дмитрий бросился к ней, обнял за плечи, стал отводить руки от мокрого лица.
– Ну что ты, Шура… Шурочка? – ласково спрашивал он и гладил вздрагивающую голову большой ладонью. – Да тише ты! Уборщица тетя Паня услышит…
– И всех-то мы боимся, от всех прячемся… Когда же этому конец-то, Митенька?
– Мне учиться надо, – проговорил он. – Вот поступлю…
– Нужна я буду тебе ученому-то, образованному?.. Городскую заведешь, стриженую.
– Рано мне жениться, понимаешь, рано! – с отчаянием в голосе твердил он. – Тогда к черту рабфак, книги… В гимназии говорили – у меня способность к учению. Может, выучусь на учителя. Приеду и буду твоих детишек уму-разуму учить…
– Наших детишек, Митя, наших! – сквозь слезы улыбнулась Шура. – Беременная я-я… Доигрались мы с тобой, ясноглазенький.
– Что же делать? – растерянно вырвалось у него.
– Мать узнает – босую выгонит из дому, – всхлипнула она. – Ты же знаешь, Митя, какая она строгая.
– Ох Шура-Шуреха! Я понимаю: любишь кататься… Как это не ко времени!
– По заказу-то такие дела не делаются.
Трудно было Дмитрию сейчас разобраться в своих чувствах. Жалость вытеснила мимолетную неприязнь: уж не нарочно ли она все это подстроила? Заарканила вольного казака… Но ведь знал, чем его тайная любовь с Шурой Волоковой может кончиться. Знал, но, как говорится, в голову не брал, авось обойдется! Вот и обошлось… Неужели конец всем его мечтам об учебе в большом городе?
– Коли не любишь, не женись, – прошептала она, ее горячая слеза обожгла ему руку. – Ты не думай, что я… Сам знаешь, ты у меня первый. И не думай, что я нарочно. Я уже бегала к бабке Сове…
– И что она?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86