Глава тридцатая

1

Столица третьего рейха скоро наскучила Ростиславу Евгеньевичу Карнакову. Уже неделю он жил в центре Берлина, в фешенебельном номере гостиницы без названия, на фасаде остались лишь две гипсовые готические буквы: «V» и «S». В основном здесь останавливались военные чины, по утрам к парадному входу подкатывали черные «мерседесы», «оппели», «хорьхи», шоферы в форме предупредительно распахивали дверцы и отдавали честь. В машины садились не только офицеры вермахта и полицейские чины, но и люди в гражданском, однако с военной выправкой. В распоряжении Карнакова был зеленый «оппель» Бруно Бохова. Старший сын почти неотлучно всю эту неделю был с ним. Они о многом переговорили, бродя по городу.
Последний раз Ростислав Евгеньевич был в Берлине в 1914 году. Многое тут изменилось с тех пор. Незнакомый, угрюмый город. Они прошли пешком всю длинную Унтер-ден-Линден с конной статуей прусского короля Фридриха II, посмотрели на парад гитлерюгенда на Темпельюфском поле, побродили по Тиргартену, где в Аллее Победы уныло взирали на отдыхающих уродливые позеленевшие скульптуры германских королей. Бруно даже привел его в «Айспаласт» – увеселительное заведение. В этот час в прокуренном зале за крепкими черными столами, с пивными кружками в руках, сидели в основном пожилые люди в черном.
Вечером в театре они слушали оперу Рихарда Вагнера «Лоэнгрин».
Или отвык от оперного искусства Карнаков – последний раз он был в Ленинграде в Мариинке вместе с Александрой Волоковой задолго до войны, – или напыщенная торжественность оперы, ловко приспособленной к прославлению идей национал-социализма, утомила его, только досидеть до конца у него едва хватило терпения.
– Можно подумать, что Вагнер написал этого «Лоэнгрина» специально по заказу доктора Геббельса, – заметил он.
– Кайзер Вильгельм Второй как-то сказал: «Театр – тоже оружие», – покосившись на толстяка, сидевшего слева от них, по-немецки ответил Бруно.
Сын проводил его из театра до гостиницы без названия. Прощальный ужин был устроен вчера, Бруно с женой принимали отца у себя дома. Худенькая большеглазая блондинка Густа приготовила жареную утку с запеченной картошкой, бобовый салат, на столе выстроились бутылки с пивом, шнапс, а вот черного хлеба не было, да и в ресторанах чаще подавали белый. Двое внуков смотрели на деда большими, как у матери, глазами, по-русски ни один из них не знал ни слова. Их познакомили с дедушкой и отправили спать. Линда и Макс вежливо пожелали всем спокойной ночи и ушли.
– Что же их не научили русскому? – спросил Карнаков.
– Русский язык нынче не пользуется популярностью в наших школах, так же как, наверное, в России немецкий, – сказал Бруно.
– Впрочем, зачем? – раздумчиво провожая взглядом аккуратно одетых мальчика и девочку, проговорил Ростислав Евгеньевич. – В них и русского-то с гулькин нос…
Сейчас, шагая по вестибюлю гостиницы, он почему-то вспомнил об этом.
Двое военных, спускаясь по лестнице, внимательно посмотрели на них. Оба высокие, в кителях армейских офицеров с Железными крестами, они шагали в ногу, прямо.
– У вас тут, в Германии, редко смеются, – заметил Карнаков. Это ему сразу по приезде сюда бросилось в глаза. На улицах не услышишь веселого смеха, даже в театре, в фойе, немцы держались степенно, строго, и не слышно было гула голосов, который обычно сопровождает двигающихся по залу людей. – Это что, национальная черта?
– Война, – коротко пояснил Бруно. – Цвет нации сражается на бескрайних полях России, наши солдаты – в городах многих европейских стран. У каждой немецкой семьи кто-нибудь в армии. Здесь чаще встретишь людей Гиммлера, Кальтенбруннера, Шеленберга, чем солдат.
Они поднялись в номер на третьем этаже. Еще раньше Бруно внимательно обследовал его – нет ли где-нибудь замаскированного микрофона или другого подслушивающего устройства. Кажется, ничего подозрительного не обнаружил. Ростислав Евгеньевич подумал тогда, что тайная служба у немцев поставлена на широкую ногу: следят все за всеми, даже разведки соперничают одна с другой, не исключено, что и за ним, Карнаковым, следят.
– Я все же позвоню из автомата на службу, – сказал Бруно и ушел.
На тумбочке у деревянной кровати, закрытой пологом, стоял черный телефонный аппарат…
Присев на край мягкой постели и глядя на затемненное окно – вечером Берлин погружался в темноту, – Ростислав Евгеньевич задумался.
Это его последний вечер в Берлине. Полтора месяца он занимался в разведшколе неподалеку от Штутгарта. Когда-то в бывшей столице Вюртембергского королевства шумели книжные базары, маршировали на плацу у дворца гвардейцы, в ратуше звучали органные произведения Моцарта, Баха, Бетховена, а теперь все работало на войну: на хлопчатобумажной фабрике шили обмундирование для солдат вермахта, в оптических мастерских изготовляли для армии фюрера бинокли и перископы для подводных лодок.
Впрочем, скучать не приходилось, – почти весь день был заполнен до отказа: опытнейшие разведчики учили его радиоделу, стрельбе по движущимся целям, тайнописи и шифровальному искусству, обращению с разнообразным оружием и взрывчаткой, ночным прыжкам с парашютом, ориентации на незнакомой местности, даже вождению разнообразного транспорта – от легкового автомобиля до тягача.
Обучение было индивидуальным, и Карнаков почти не встречался с другими курсантами. Памятной была встреча с высокими чинами из абвера, личной беседой удостоил Ростислава Евгеньевича перед самым его отъездом один из заместителей Канариса. Высокий, энергичный человек в хорошо сшитом костюме задал всего несколько вопросов о положении дел в районе Климова, но проявил при этом завидную осведомленность. Для победы Германии над коммунистической Россией, говорил он, как воздух необходимы люди, подобные Карнакову, мол, как не жаль, но время такое, что держать в тылу специалистов такого масштаба, как Ростислав Евгеньевич, слишком большая роскошь для рейха… Там, в сердце почти поверженной России, сейчас место настоящего разведчика. И чтобы подсластить горькую пилюлю, – умный немец понял, что Карнакова подобная перспектива не обрадовала, – сообщил, что ему присваивается звание майора…
Вспомнил Ростислав Евгеньевич и напутственные слова одного из главных инструкторов: «Мы вас обучили новейшим методам нашего искусства, мы снабдим вас лучшим оружием, будем поддерживать с вами постоянную связь, но мы не можем вам дать необходимого для нашей работы мужества и, наконец, таланта разведчика. Впрочем, весь ваш опыт работы на великую Германию убеждает нас, что вы обладаете и этими столь важными для настоящего разведчика качествами…»
И вот он уже не Карнаков, не Шмелев, а Макар Иванович Семченков, пятидесяти шести лет отроду, эвакуировавшийся из белорусского городка Борисова и потерявший в дороге жену и дочь. Жену он сам похоронил под Оршей, а дочь Настенька без вести пропала во время бомбежки, и вот теперь он разыскивает ее по всей России. Осядет он в Ярославле, а потом, возможно, переберется дальше в тыл, туда, где сосредоточилось большое количество эвакуированных заводов, работающих на военную промышленность. В Ярославле ему поручено укрепить агентурную сеть, а что делать дальше – сообщат. Завтра утром Ростислав Евгеньевич вылетает в оккупированный Борисов, там он познакомится с городком и жителями, посмотрит на свой «дом», в общем, врастет в новую оболочку. Макар Иванович Семченков действительно существовал на белом свете и жил в Борисове, но по доносу провокатора был взят в гестапо, в застенках которого и отдал богу душу. Документы были чистыми, так что в этом отношении Ростислав Евгеньевич мог быть спокоен. Специалисты из отдела документов даже утверждали, что покойный Семченков похож на Карнакова, впрочем, у них была возможность подобрать любые документы: в теперешнее время десятки тысяч людей исчезали бесследно.
Вернулся Бруно, а вслед за ним вошел молодой официант в черной паре и белой манишке и поставил на стол поднос с вином и закусками. Сын включил «телефункен», стоявший в углу на подставке, покрутил засветившуюся зеленую шкалу, в комнату ворвалась победная маршевая музыка. Немного убавив громкость, Бруно подождал, пока выйдет официант, – тот сервировал стол, – и, налив в фужеры красного вина, негромко заговорил:
– Скажи мне, отец, откровенно, ты веришь, что можно победить Россию?
– Россию или Советы? – взглянул на него тот.
– Разве Россия и Советы – это не одно и то же?
– Я долгие годы ждал, когда Советы рухнут, – помолчав, продолжал Ростислав Евгеньевич. – Конечно, было бы лучше, если бы это произошло без вашей помощи…
При этих словах сын удивленно поднял брови и машинально прибавил звук в приемнике.
– Мне сдается, что интересы третьего рейха и русских патриотов не совсем совпадают… Оно и понятно, кто воюет, тот и хозяин завоеванной земли. Я мечтал, Бруно, Россию видеть другой…
– О чем ты говоришь? Какая Россия? Сейчас есть лишь германо-советский фронт! Вот победим, тогда и будем, как говорится, делить каштаны…
– Каштаны выхватывают из огня… – усмехнулся Ростислав Евгеньевич, – чужими руками.
– Значит, сомневаешься, – сказал Бруно. – Тебя можно понять… Якобы разгромленная Красная Армия не только сражается, но и наступает, причем в ряде мест довольно успешно. У нас кое-кто с самого начала войны считал эту акцию ошибочной. Но война продолжается, и мы обязаны сделать все для нашей победы. А история покажет, было ли нападение Германии на Россию великой миссией фюрера или… роковой ошибкой.
– История свое слово, конечно, скажет. А вот что будет с нами, если Германия потерпит поражение?
– Мы будем сражаться до конца, – сказал Бруно. – Ты знаешь, народ и армия верят фюреру и не пожалеют своих жизней за него, за Германию!
– Вы уж сами разбирайтесь во всем этом, – устало сказал Ростислав Евгеньевич.
Сначала он решил, что Бруно просто его испытывает, может по заданию своего шефа, во Бруно действительно был сильно чем-то обеспокоен, и это неприятно поразило Карнакова.
– Ты не хотел бы повидать… Эльзу? – спросил Бруно, почему-то назвав мать по имени.
– Думаю, ни ей, ни мне это не доставит радости, – ответил Ростислав Евгеньевич.
– Гельмут пишет, что участвовал в налетах на Москву, – переменил тему Бруно. – Однако бомбы сбросить не удалось, – отогнали истребители. Передает тебе привет. Вспоминает наш полет в Берлин, поездку на дачу…
Карнакову Гельмут не писал. Из Берлина послал Александре письмо, но она почему-то не ответила. Как там они с Игорем, в чужой деревне? Один бог знает, когда они теперь увидятся и сколько будет продолжаться война.
Обо всем этом не хотелось и думать.

2

– Какой ты есть старост, если тебя не слушайт население? – возмущался Рудольф Бергер. – Состав лесом стоит на запасной путь. Два немецки зольдат угодиль в госпиталь. Так карошо их угостил русский женщин! Двенадцать голов молодежь должны уехайт великий фатерланд. Где этот молодежь??
Как ни напрягал свой голос комендант, он звучал негрозно, может, и потому, что безбожно коверкал слова. Последнее время гауптштурмфюрер все чаще обходился без переводчика. Низкорослый Бергер понимал, что кричать на высокого, осанистого Абросимова бесполезно: страха в глазах старосты нет. Сивобородый, в косоворотке, подпоясанной брезентовым ремнем с бляхой, он сидел на стуле напротив коменданта и угрюмо смотрел на него, будто прикидывая: встать и прихлопнуть огромной рукой плюгавого немчишку с парабеллумом на поясе или просто не обращать на него внимания?
– За всем не уследишь, – вяло оправдывался он. – Вокруг поселка весь лес вырубили, приходится возить издалека, а ваши солдаты сами виноватые: зарезали поросенка и в один присест всего сожрали. В Германию ребятишки не хотят ехать, родители прячут их по деревням-селам, поди сыщи!
Бергер смотрел на могучего старика и думал, что зря послушался Карнакова и назначил его старостой. На вид хоть куда – чтобы ему в лицо взглянуть, даже рослому Михееву приходилось голову задирать, а Рудольф Бергер считал для себя унизительным снизу вверх смотреть на Абросимова, может, потому и не замечал насмешливых искорок в серых колючих глазах старосты. Ох как не хватало сейчас жесткой руки Леонида Супроновича! В Климове немецкое начальство весьма им довольно: выловил в районе нескольких коммунистов, население держит в страхе и покорности перед немецкими властями, а Абросимов, хотя на вид и грозный, даже парабеллум, который ему выдал комендант, не носит на поясе, не надел и форму полицая. Может, отобрать оружие, публично выпороть перед комендатурой и прогнать в три шеи?.. Но кого поставишь взамен? И потом все-таки его рекомендовал Карнаков, а этот бывший русский офицер в чести у немецкого командования… Бергер не знал, что Ростислав Евгеньевич и думать забыл об Абросимове, у него сейчас своих забот было по горло…
– У меня отличный идей! – сказал гауптштурмфюрер. – У тебя, староста, много внук. Как верный слуга великий Германия, ты один внук отправишь в Дойчланд вместе с теми, которые бежаль. Надо ездить по деревням и ловить их, как мышонок.
Андрей Иванович заерзал на заскрипевшем стуле, глаза его недобро блеснули.
– Мои внуки еще под стол пешком ходят… Зачем великой Германии молокососы?
– Население будет больше уважайт своего старост, – развивал мысль комендант. – Будет слюшаться тебя. А немецкий командований вынесет благодарность.
– Нужна мне ваша благодарность, как собаке пятая нога… – в бороду пробурчал Абросимов.
– Пятый нога? – не понял смысла Бергер. – Зачем собаке пятый нога?
– Внуков не отдам, – тяжело поднялся Андрей Иванович.
Вовремя предупредил он об отправке молодежи в Германию, парней и девушек быстро спровадили подальше от поселка, не спешил Андрей Иванович отправлять и строевой лес. Сердце кровью обливалось, когда лесорубы валили сосны и ели вокруг поселка… Дмитрий Андреевич упрашивал отца не ерепениться, не испытывать терпение Бергера, дескать, прогонят его, Абросимова, поставят другого, который будет выслуживаться… Но ведь свою натуру тоже не переделаешь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86