к чему такая спешка? Бои идут на западной границе, возможно, фашисты вот-вот будут отброшены… Вспомнилась финская кампания, когда события, не успев начаться, быстро закончились. Дмитрий Андреевич был сугубо штатским человеком, тем более что после ножевых ранений был освобожден от воинской службы.
В то утро Андрей Иванович ушел дежурить и еще не знал, что началась война. Ему сообщил Вадим, принесший завтрак.
– А ты чего радуешься? – хмуро посмотрел на улыбающегося внука Андрей Иванович.
– Дядя Дмитрий рубашку надел шиворот-навыворот и не заметил, – ответил тот. – А бабушка набила шишку на лбу, молясь богу…
– Молитвами германца не остановишь, грёб твою шлёп, – пробурчал Андрей Иванович.
Крупное бородатое лицо его будто осунулось, серые глаза смотрели строго. Он посыпал яйцо крупной солью и сразу откусил половину. Зубы у него редкие, желтоватые от табака. На щетинистых щеках заходили желваки, борода задвигалась.
– Деда, а ты ел гусиные яйца? – спросил с любопытством наблюдавший за ним Вадим.
– Ты хоть, глупыш, понимаешь, что такое война? – перестав есть, уставился на него дед.
– Нам, деда, не привыкать воевать-то, – явно повторяя чьи-то слова, ответил Вадим.
– Нам? – покачал головой Андрей Иванович. – А что, может, и тебе доведется понюхать пороха…
Над будкой пролетели два «ястребка», третий несся им наперерез. Развернувшись над бором, истребители круто взмыли вверх. Сосновый бор наполнился звонким эхом от рева моторов.
– «Як-1», – определил Вадим, наблюдавший за самолетами.
– Да ты, гляжу, специалист! – подивился Андрей Иванович. Для него самолеты в небе были одинаковыми, да и глаза не те уже.
Глядя поверх головы внука на розовое облако, нависшее над кирпичным зданием недостроенной средней школы, он задумался. Горбушка с ломтем сала и второе необлупленное яйцо лежали нетронутыми.
– Ты погляди, деда, на карту мира, – весело болтал внук. – Какая огромная наша страна и какая маленькая Германия!
– Теперь чего на карту глядеть… Гляди лучше на небо, не показалось бы тебе оно с овчинку!
Андрей Иванович поднялся со скамьи, под его сапогами заскрипел пропитанный мазутом песок. Кожаный футляр с флажками и сумка с петардами оттопырились на его животе. Стряхнув скорлупу и крошки с газеты в канаву, Абросимов проводил взглядом истребители, провел широкой ладонью по бороде.
– Беда-то какая! – вырвалось у него, – Как там дома-то?
– Бабушка плачет и богу молится, тетки тоже у поселкового воют, объявили эту… мобилизацию! Дядя Дима то вещи собирает в чемодан, то бежит к Офицерову,
– Скоро останутся в поселке стар да млад, – вздохнул Абросимов.
– А ты пойдешь на войну, дедушка?
– Я с немцами повоевал… будь они неладны!
– Жалко, что война скоро кончится, я бы тоже с фашистами повоевал! Выучился бы на летчика…
– Скоро, говоришь? – сказал дед. – Этого, Вадя, никто не знает…
– А тетя Маня Широкова, как услышала по радио про войну, схватила кошелку и побежала в магазин, – засмеялся Вадим. – Купила сто коробков спичек! Зачем ей столько, дедушка?
– А ты чего тут сидишь? – вдруг напустился на него дед. – Лети в магазин и покупай спички, мыло, махорку!
– Махорку мне не дадут, дедушка.
– Хрен с ней, махоркой! – отмахнулся Андрей Иванович. – Иди на станцию, скажи Моргулевичу, чтобы меня подменили… Чего я тут сижу, как курица на яйцах, грёб твою шлёп!..

5

Кузьма Маслов сидел на поваленной сосне и, слушая усыпляющий шум бора, нервно отгонял ольховой веткой комаров. Подлые насекомые норовили сзади пристроиться на просвечивающую макушку, то и дело приходилось их прихлопывать ладонью. Небо над бором из светло-зеленого превратилось в густо-синее, ярко заблистала первая звезда. Казалось, ее нанизали на высокую сосну, другие звезды слабо проглядывали сквозь тонкую предвечернюю дымку. Куковала кукушка. Маслову очень хотелось загадать, сколько лет ему осталось жить. Но он гнал эту мысль прочь, – кукукнет проклятая пару раз или вообще умолкнет. Сколько лет осталось жить? Лет… Может быть, дней? Или часов? Черт с ней, с кукушкой! Он пощупал за пазухой согревшийся толстый ствол ракетницы. Про себя Маслов решил выпустить ракету в сторону полигона: там много сейчас разной техники испытывается. Полигон хотя и на территории базы, но далеко от складов. А наводить бомбардировщики на склады – это самоубийство! Не зря же Шмелев уехал с семьей. Он посоветовал и ему, Маслову, жену и детей отправить подальше… Обещал большие деньги и прочие блага за эту операцию, уверил, что скоро придут немецкие войска. Чего сам-то уехал? Ему бы и встречать долгожданных освободителей хлебом-солью. Нет, Шмелев, жизнь отдавать даже за большие деньги он не собирается! Мертвому деньги не нужны. А от затеи с бомбардировкой складов попахивает могилой. Никто не знает, сколько там взрывчатки, снарядов, пороха, но надо думать, что всего этого вполне достаточно, чтобы превратить в пыль не только базу, но и Андреевну.
Чем больше он раздумывал, тем очевиднее становилось, что хитрый Шмелев послал его на смерть. Что Шмелеву его жизнь? Хоть и деньги давал, на рыбалку вместе ездили, охотились, но никогда не быть им на равной ноге. Шмелев – барин, пойманную рыбку и ту не почистит, котелок не помоет, палатку не поставит. Разве что сам бутылку откупорит, в стаканы нальет. Сидит у костра, покуривает и философствует, а работай за него Кузьма. Один раз даже попросил сапоги стянуть, дескать, туго портянки намотал, так самому несподручно…
Послышался далекий гул, Кузьма Терентьевич встрепенулся, вглядываясь в потемневшее небо. Самолет прошел на большой высоте, развернулся и еще раз пролетел над головой, чуть снизившись.
Мае лов достал ракетницу, он должен выпустить две: красную и зеленую. И точно указать направление складов. Кузьма взвел тугой курок, загадал, что выстрелит, когда самолет пройдет над ним в третий раз, но тот стал удаляться, и скоро звук его моторов заглох.
Бомбардировщики прилетели около одиннадцати вечера, как и говорил Шмелев. Когда небо над головой задрожало от железного гула, Маслов понял, что пришла пора действовать. Одну за другой он выпустил в сторону полигона красную и зеленую ракеты. Поглядел, как они, причудливо распустив огненные хвосты, тают в сразу сгустившейся черноте неба, и зашагал прочь. В сторону складов пусть ракеты пускает кто-нибудь другой, кто поглупее его, Маслова.
Неожиданно все окрест осветилось мертвенным зеленоватым светом, засияли иголки на соснах, забагрянилась нежная кора на молодых деревцах, звезды на небе пропали. Можно было подумать, что снова наступил день, если бы свет этот не был таким чуждым и неестественным. Тени от деревьев растягивались, сужались, ползали перед глазами, как живые. «Юнкерсы» спустили на парашютах осветительные ракеты. Первая бомба громыхнула совсем не так страшно, как ожидал Маслов. А потом началось… Грохотало все кругом, вой пикирующих бомбардировщиков смешался с визгом бомб, раскатистыми громовыми разрывами, свистом осколков. Ощутимо вздрагивала земля, горячими подушками тыкался в лицо воздух. Один взрыв был особенно сильным, даже в ушах засвербило, – как потом выяснилось, фугаска угодила в вагон со взрывчаткой. Позже Кузьма Терентьевич сообразит и это записать на свой счет…
Домой он добрался в третьем часу ночи. В рабочем поселке на территории базы никто не спал.
– … Три эшелона уже отправили, – услышал он чей-то взволнованный голос – лицо в темноте было не разглядеть. – Ежели бы хоть в один угодил, что бы, братцы, было!
– Откуда ты знаешь, что три? – перебил говорившего другой голос.
– Здрасьте-пожалте, я же сам грузил ящики с толом и снарядами!
– Придержал бы ты, Ломакин, язык за зубами, – с угрозой сказал тот же голос.
Подойдя ближе, Маслов увидел рабочих и Приходько. Виктор Ломакин удивленно уставился на Осипа Никитича.
– Тут же все свои, – заметил он.
– А ракеты в лесу пускали тоже свои? – Сузившиеся глаза Приходько поочередно ощупывали лица людей. Маслов уже пожалел, что подошел. Задержавшись взглядом на нем, Приходько спросил:
– Кузьма Терентьевич, ты видел, откуда пустили ракеты?
– Кажись, оттуля? – неопределенно махнул рукой тот, внутренне обмерев от страха.
– Не видел, так и скажи, – поморщился Осип Никитич Приходько. – Зачем наводишь путаницу? – Он обвел глазами присутствующих: – Товарищи, нужно быть бдительными, я не допускаю мысли, что среди нас есть враги, но они действуют, и сегодня мы убедились в этом. Ракеты не сами по себе вылетели из леса.
– Говорят, они диверсантов с самолета сбрасывают, – заметил кто-то.
– Говорить нужно поменьше, – сурово сказал Приходько. – Особенно про наши базовские дела. Пора запомнить: болтун – находка для врага!
– Мы тут, выходит, теперя как на горячей сковородке, – вздохнула женщина в белой косынке, из под которой выбивались на плечи длинные черные волосы.
– Ломакин, Маслов, Ильин, пойдете со мной. Прочешем лес! – скомандовал оперуполномоченный. – Одну группу я уже отправил.
– Ночью-то? – возразил Ломакин. – Что мы увидим?
– В проходной получите оружие, аккумуляторные фонари, – не удостоив его взглядом, продолжал Приходько. – Ракеты выпустили из Хотьковского бора. Туда и пойдем.
– Шпиён сидит там на пенечке и нас дожидается… – хмыкнул Ильин.
– Господи, началось… – заметила женщина. – Уж поскорее бы нас вакуи… – Она запнулась на незнакомом слове.
– Эвакуировали, – подсказал кто-то.
– Об этом тоже не следует распространяться, – отрезал Приходько.
– Мы тут в военную тайну играем, а немец в первый день войны прилетел и стал базу бомбить, – сказал Ломакин. – Получается, он уже знал, где она расположена? И этого шпиёна на парашюте сбросил!
– А ты видел? – спросила женщина.
– Кто же тогда ракеты пущает?
– У меня в распоряжении осталось два пистолета, – сказал Осип Никитич. – Ты же, Маслов, охотник? Бегом за ружьем!
– Вот беда-то! – снова запричитала женщина. – И мой мальчишка увязался с мужиками… А если стрельба подымется? – Она повернулась к Приходько: – Осип Никитич, встренете мово Ваську, скажите, чтобы шел домой… Горе мне с им!
– Товарищи, в лесу лейтенант с людьми – ищут ракетчика, будьте осторожны, не выпалите в своих, – предупредил Приходько.
В рабочем поселке не светился ни один огонек. В Андреевку пришла война.


Глава двадцать вторая

1

Потом это ему часто вспоминалось: танки на проселке, солдаты в мышиного цвета коротких мундирчиках и широких сапогах, автоматная стрельба и мертвая сорока на обочине. Он, Кузнецов, стреляет в фашистов из маузера, видит, как падает фигурка в каске, опрокидывается на спину и ожесточенно скребет сапогом седой мох, потом затихает. Остальные на небольшом расстояния друг от друга неумолимо надвигаются на маленький отряд окруженцев. Пятнистый, будто проржавевший насквозь, танк останавливается, и медленно разворачивает башню, тупой, с набалдашником на конце ствол упирается, как кажется Ивану Васильевичу, прямо ему в лоб. Оглушительно громыхает раз, другой. Огненные вспышки слепят глаза. Неподалеку раздается хрип, из рук капитана вываливается автомат, лицо запрокидывается, и он затихает. Ветерок чуть заметно шевелит на голове русый вихор.
Немецкие автоматчики все ближе, из коротких стволов вырывается пламя, падают на мох тоненькие, чисто срезанные ветки. Маузер в руке становится все тяжелее. Кузнецов нажимает на курок. Он отличный стрелок и видит, как его пули укладывают фашистов. Несколько раз он жмет на податливый курок, прежде чем соображает, что последняя обойма кончилась. Вскакивает на ноги, в несколько прыжков добирается до автомата и только тут замечает возле уха капитана маленькое отверстие, из которого лениво сочится черная кровь. Автомат бешено прыгает в руке, будто хочет вырваться. Немцы залегли в кустах, он видит их серые каски и раскинутые ноги в запыленных сапогах, спины куда-то подевались.
Неожиданно танк круто сворачивает с проселка и прет прямо по лесу на него. Тонкие деревца с треском ложатся перед ним, сопротивление оказывает лишь молодая сосна – она какое-то время дрожит, взмахивает ветвями и падает верхушкой в сторону Кузнецова. Фашисты, прижимая автоматы к животу, бегут вслед за танком, Иван Васильевич слышит голос сержанта Пети, тот зовет его в глубь леса, но он уже понимает, что встать нельзя – сразит пушка или автоматная очередь, – но не погибать же под гусеницами этой пятнистой махины?..
– Товарищ капитан, – сержант дышит прямо в затылок, – там болотинка, можно уйти, эта зараза туда не сунется…
Полоснув из автомата по цепочке, Кузнецов откатывается по мху в сторону, Петя повторяет все его движения. В низинку они кубарем сваливаются вместе, вскакивают на ноги и бегут в глубь березняка. Над их головами надвое переламывается осина, далеко впереди черным фонтаном взметывается земля. Из-за пушечного выстрела не слышны автоматы, но пули не отстают, гудят, срывают листья с берез и осин. Вот уже блестит сквозь кусты полоска воды, а дальше виднеются кочки, поросшие багульником. Мелькает мысль сунуться носом в кочку, как в подушку, и забыться… За болотиной снова начинается густой смешанный лес. Иван Васильевич чувствует, как кто-то небольно кусает в лопатку, невольно хлопает свободной рукой по этому месту и видит на пальцах кровь…
– Тут они не пройдут, товарищ капитан, – возбужденно говорит Петя. – А дальше чащоба – не догонят!
И когда они, проваливаясь по пояс в жирную вонючую воду, выбираются по ту сторону болотины, Кузнецов вдруг видит, как на молодой кудрявой березе, что перед ним, прямо на глазах листья из зеленых начинают превращаться в красные, на белом стройном стволе – яркие красные брызги.
– Клюква на березе… – шепчет он и проваливается в пульсирующую, обволакивающую бархатную тьму…
Чей-то незнакомый голос монотонно рассказывал:
– … Понятно, наши отстреливались, но куды супротив такой силы попрешь? Тьма-тьмущая! Бегуть ваши. Сколь их, сердешных, полегло вокруг! А басурман преть и преть, нет ему никакого удержу… – Голос умолк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86