– И чего они столько вышек наторкали? Да, видел, как охранник вел на длинном поводке овчарку.
– Узнать бы, где у них подземные склады, – сказал Шмелев.
– А что толку? – усмехнулся Леня. – Туда все равно не попадешь. Вон как огородились!
– Надо узнать, – сказал Григорий Борисович. – И набросать на бумаге.
– За такой планчик небось хороший куш отвалят? – взглянул на Шмелева Леня.
– В накладе не останешься, – улыбнулся тот.
– Интересно, кто у нас главный хозяин?
– Я твой хозяин, – весомо уронил Шмелев. – А много знать тебе, Леня, пока ни к чему.
– Я бы за милую душу всю эту мерзкую шаражку взорвал, – заметил тот. – Рванет – чертям тошно на том свете станет. Была Андреевка, и нет Андреевки!
– Нам с тобой, Леня, концы тут отдавать нет никакого резона, – заметил Григорий Борисович.
– Кто-то за веревочку ведь должен дернуть?
– Надо будет – дернут, – усмехнулся Шмелев. – А пока давай мы с тобой дернем по маленькой!
Закусили соленым огурцом. Леня истово жевал, так что скулы играли на щеках, а светлые глаза довольно щурились. Мощная загорелая шея виднелась в расстегнутом вороте синей рубахи, резиновый сапог порвался у носка, и в прореху выглядывал кончик серой, солдатского сукна портянки.
Полгода назад Григорий Борисович открылся перед Леней Супроновичем. Собственно, того не нужно было агитировать, он охотно согласился во всем помогать Шмелеву. Он издавна уважал его, чувствовал в нем силу. А что такое сила, Леонид по-настоящему оценил лишь в колонии: там в бараках властвовали кулак и нож. Первое время ему много пришлось вынести унижений от уголовников, а потом его самого стали побаиваться в камере. Рука у него была тяжелой, и пощады к слабым он не знал, но и не связал свою судьбу с ворами и бандитами. За годы, проведенные за решеткой, он уяснил себе, что блатные рано или поздно снова возвращаются в колонию. Такой судьбы себе Леонид Супронович не мог пожелать…
Времени понять друг друга со Шмелевым у них было достаточно: после освобождения молодой Супронович частенько заглядывал на молокозавод. Вместе даже на охоту стали ходить и вот по грибы… Обида, которую Леня затаил против Советской власти в колонии, искусно подогревалась Григорием Борисовичем. После вторичной встречи с Лепковым, снабдившим его оружием и деньгами, Шмелев безотлагательно решил переговорить с Леней. Он хотел привлечь и Маслова, но что-то в самый последний момент его снова остановило: за Кузьму Терентьевича он был спокоен – этот уже крепко взят за жабры, опасался его жены – Лизы. Настырная бабенка, с хитринкой в глазах и явно умнее своего недотепы мужа. С первой же встречи с ней Григорий Борисович понял, что бойкая, с маленькими острыми глазками Лиза вертит Кузьмой Терентьевичем как хочет. Ей тоже нужно угождать, не то быстро настроит муженька против Шмелева.
Лепков снова предупредил, что никаких крупных акций пока не нужно предпринимать, а вот надежных людей в поселке следует завербовать и денег на это жалеть не надо. Предстояло уточнить план расположения базы, пометить охранные вышки, подсобные цеха, склады, полигон. О том, что там, за колючей проволокой, расскажет Маслов, а начертить план месторасположения базы они смогут с Леонидом. Одно его поручение молодой Супронович уже выполнил…
Решив, что ему не помешают несколько бланков со штемпелем и гербовыми печатями поселкового Совета, Григорий Борисович поручил провернуть это дело молодому Супроновичу. Тот молча выслушал, усмехнулся и ушел. А через два дня положил на стол Шмелеву десятка два чистых бланков со штемпелями и круглыми печатями. Вдаваться в подробности, как он ими разжился, Леня не стал, лишь заметил, что если еще понадобится этого добра, он всегда достанет.
Тогда Григорий Борисович поручил ему добыть у милиционера Прокофьева наган. Ему хотелось увидеть Леню в настоящем деле. Понадобилась неделя, чтобы разоружить участкового.
Егор Евдокимович Прокофьев по заведенному порядку каждый раз приходил на вокзал встречать ночной пассажирский из Ленинграда. Так случилось и в ту темную весеннюю ночь. Услышав в тамбуре крики о помощи, он не раздумывая вскочил на подножку, распахнул железную дверь, и тут его в потемках схватили за горло и ударили чем-то тяжелым по голове… Очнулся он на песчаной насыпи за железнодорожным переездом, в голове гудело, рука оказалась сломанной. Там и обнаружил его Абросимов, совершавший ночной обход своего участка.
Наган Леня оставил себе, а Прокофьев вернулся к исполнению своих обязанностей лишь через два месяца. В поселке поговаривали, что его уволят за ротозейство, но начальство решило иначе: милиционер повел себя геройски, и не его вина, что напоролся на опытных и ловких поездных бандитов, которых теперь разыскивали…
Как ни в чем не бывало худощавый и хмурый Прокофьев снова появился на перроне вокзала к приходу пассажирского. На широком ремне желтела новенькая кобура с пистолетом. Ночное приключение не прошло для него даром: взгляд у Прокофьева стал подозрительным, с собой он теперь брал на станцию кого-нибудь из комсомольского актива.
… Водка была допита, закуска съедена. Они полулежали на мягком седоватом мху. По белой тряпице бродили красные муравьи, двигая усиками, облепили горлышко валявшейся у пня зеленой бутылки, будто тоже норовили отведать хмельного.
– А не кокнут нас с вами, Григорий Борисович? – вдруг спросил Леня. Голос вроде бы безразличный, но рука с тоненьким сучком замерла у губ. И глаза смотрели трезво и настороженно.
– Я не собираюсь попадаться им в лапы, – помолчав, ответил Шмелев.
– Случись что, нам – вышка, – продолжал Леонид. – Врагов народа не щадят.
– Слава богу, нету Кузнецова, – сказал Шмелев. – При нем я плохо спал по ночам…
– Если бы не он, мы тогда Дмитрия Абросимова прикончили бы, – заметил Леонид.
– Теперь недолго ждать осталось!..
– Чего ждать-то?
– Освобождения, Леня, освобождения России от большевизма.
– Ну и что дальше?
– Что дальше? – удивленно взглянул на него Шмелев. – Дальше заживем, как раньше…
– При царе, что ли?
– А что, плохо жил твой папаша при монархическом строе?
– Смешно как-то снова представить себе на троне царя, – усмехнулся Леонид.
– Царь будет на троне или буржуазная республика – это не суть важно, лишь бы не было коммунистов. Исстари Россией правили светлые умы, а теперь? Кто нами правит? Сыновья крестьян и рабочих?
– А где они, эти светлые умы?
– Россия велика, дружище, – внушительно заговорил Григорий Борисович. – По темным, медвежьим углам скрываются от власти истинные патриоты. Ждут своего часа! А сколько их за границей? И знаешь, чего они сейчас ждут?
– Своего часа, – насмешливо заметил Леонид.
– Войны, дружище, беспощадной жестокой войны против социалистического строя. Весь мир ненавидит Советы! И если немцы ударят по СССР, то наш святой долг – помогать им, вот для чего мы тут торчим, жрем, как ты говоришь, овсянку… На немцев сейчас вся надежда.
– А не получится так: фашисты захватят Россию, уничтожат коммунистов, а нас всех загонят в стойла? Для них все русские – быдло.
– Немцев не так уж много, – недовольно заметил Григорий Борисович. – Не хватит у них силенок всех под себя подогнуть и всеми побежденными странами управлять… Без нас им не обойтись. Немцы нужны нам на первом этапе борьбы, а потом управимся и без них.
– Значит, пока наши хозяева – немцы, – подытожил Леня.
– Выбирать, голубчик, не приходится, – усмехнулся Григорий Борисович. – Как говорится, не до жиру, быть бы живу! – Он взглянул на собеседника, прищурился: пробившийся сквозь ветви луч солнца ударил в глаза. – А чем тебе немцы не по нраву?
– Немцы – так немцы, – вытряхнул себе остатки из бутылки в рот Леонид. – Раз у самих силенок не хватает… А я бы первым делом лавку открыл и роскошный кабак, – мечтательно откинулся он на спину и уставился в голубой просвет неба. – Отгрохал бы каменный домище в два этажа с погребом, кладовыми, коптильнями.
– Отгрохаешь… – пряча усмешку, подзадорил Григорий Борисович. – Немцы поощряют крепких хозяйчиков и торговлю.
Вот, значит, какая у Лени Супроновича мечта: стать лавочником и кабатчиком! Это хорошо, у любого человека должна быть своя заветная мечта… Каждый борется за свою мечту, этот – за свою лавку, за деньги…
– А что вы будете делать? – спросил Леня, глядя в небо, белесые ресницы его чуть подрагивали.
– Я? – переспросил Шмелев.
Вопрос Лени застал его врасплох. В двух словах не объяснишь этому парню, что он будет делать, если Советы рухнут. Деньги, богатство – не главное для Шмелева. Ему необходима власть! И эту власть в обмен на то, что он намеревается сделать, дадут ему немцы… Он мечтает распрямить согнутые в покорности плечи, подняться во весь рост… И согнуть в бараний рог всех тех, кто сейчас выше его, насладиться их унижением, снова вернуться в большой город, может, в столицу… И придется тем, кто рассчитывает править страной, малость потесниться, дать место и ему, дворянину Карнакову Ростиславу Евгеньевичу…
Подавив в себе честолюбивые мечты, спокойно ответил:
– Что я буду делать? Уж, наверное, не масло сбивать на этом паршивом заводишке! Когда все начнется, дел будет невпроворот. Но всегда надо помнить, что даром никто тебе, Леня, не преподнесет на блюдечке лавку и кабак. За это придется, дорогой, повоевать.
– С немцами на пару?
– Сами будем, засучив рукава, наводить порядок в своем доме. Уже больше двадцати лет большевики вбивают в головы людям, что хозяева государства – они сами, что все твое принадлежит государству, а государство принадлежит тебе. Все перемешалось – общественное и личное. Только это абсурд! Своя рубашка всегда ближе к телу – так было, так есть и будет.
Леня неожиданно рывком сел, стащил с ноги резиновый сапог и с силой швырнул вверх, тотчас раздался тоненький крик, и к их ногам упала рыжая белка. Она еще быстро-быстро дрыгала лапками, удивленные глаза ее замутились белесой смертной пленкой. Леня взял зверька за задние лапы, резко встряхнул, маленькая головка безвольно мотнулась.
– Ну у тебя и хватка! – изумился Шмелев.
– Линяет, – сказал Леня и равнодушно отбросил мертвую белку в мох.
– Ты и человека мог бы так же запросто? – спросил Григорий Борисович.
– Был грех… – зевнув, ответил Леня. – На лесозаготовках пришил одного суку, а второго – Пахан попросил, и я уважил…
– И обошлось?
– Там человеческая жизнь – копейка, тьфу! – сплюнул Леня. – Закон – тайга.
– Прокофьева-то пожалел? – вспомнил про милиционера Шмелев.
– Уговора не было его кончать, – лениво процедил Леня. – Да, патронов бы к нагану достать…
– Получишь парабеллум, – пообещал Григорий Борисович. – Не чета твоему нагану.
– Когда? – В светлых глазах парня плеснулся интерес. – Я парабеллум и в глаза не видел.
– Лучше браунинга, – сказал Григорий Борисович, раздумывая: не отдать ли свой парабеллум, полученный от Лепкова, Супроновичу? Браунинг сохранился у него еще от прежних времен, он меньше и легче, а в надежности его Шмелев не сомневался. В свое время на деле не раз испытан…
– Есть один человек, которого я бы приговорил… – задумчиво произнес Леня. – Только он далече отсюда.
– Дмитрия Абросимова? – сразу смекнул, о ком речь, Григорий Борисович.
– В прошлом году всего на неделю приезжал, – продолжал Леня. – И эту свою бабенку с двумя девчонками привез… Куда ей до вашей Александры!
Шмелеву этот разговор был неприятен. С Дмитрием он уже не раз встречался, тот всякий раз заходил к ним, приносил Павлу подарки. Мальчишка дичился Дмитрия, смотрел исподлобья. Александра почти не разговаривала с бывшим мужем, только лицом темнела и кусала полные губы. Видно, все еще не затянулась рана от первой девичьей любви…
– Парабеллум получишь, когда придет пора действовать, – сухо сказал Григорий Борисович. – Сам понимаешь, тут стрелять даже в лесу опасно. Зачем рисковать?
Он не сомневался, что оружие скоро пригодится. Надо сказать Леониду, чтобы прощупал еще кое кого из своих приятелей. Верные люди ох как будут нужны, когда грянет гром…
Супронович поднялся с кочки, смахнул желтые иголки со штанов, пригладил вьющиеся волосы на затылке, поглядел на свою корзинку:
– На хорошую жаренку и то не набрал! Моя Ритка на смех поднимет, скажет: полдня в лесу проболтался, а принес шиш!
– Вон где наши грибы прячутся! – показал глазами в сторону базы Шмелев.
– Мариновать их будем или солить? – поддержал шутку Леня.
– Я подошел к самой вышке, – сказал Григорий Борисович. – Так охранник на меня окрысился, мол, не положено…
– А я видел, как попугай слез с жердочки и сам собирал грибы в фуражку, – вставил Леня,
– Попугай?
– У нас в колонии так караульных называли, – ухмыльнулся Леонид. – Нужда припрет – можно будет попробовать с охранником сладить.
– Скоро нам понадобятся люди, – продолжал Шмелев. – Ты потихоньку прощупай своих путейцев – парочку бы парней завербовать…
– Опасно, – ответил Леонид. – Костыль каждое утро политинформацию проводит – на мозги капает. Уже трое заявления в партию подали.
– Подавай и ты.
– Мне не предлагают, – ухмыльнулся Супронович. – Больно рожа у меня для партии неподходящая!
– Прошлое, Леня, прошлое, – рассмеялся Григорий Борисович. – Как говорят, рад бы в рай, да грехи не пускают.
– Мне этот рай как-то ни к чему, – пробурчал Леонид.
– Будет и на нашей улице праздник, – похлопал его но крепкому плечу Шмелев.
– Скорее бы, – сказал Леонид. – Дай срок, со всеми посчитаемся!

3

Иван Васильевич Кузнецов объявился в Андреевке поздней осенью 1939 года. Пожил с семьей с неделю и вдруг за вечернем чаем в доме Абросимова заявил, что нынче с вечерним уезжает в Ленинград. Он получил новое назначение – будет работать там. Не говорил об этом до последней минуты, потому что не хотел портить Тоне настроение…
– И все-таки испортил, – чувствуя, как закапали слезы, проговорила Тоня и сама не узнала своего голоса.
– Не реви, глупая, – заметил Андрей Иванович. – Радоваться надо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86