Тот стоял на обочине, прислонившись спиной к стволу осины. Серая солдатская шапка была сдвинута на затылок, в зубах свернутая из газеты цигарка, тоненький сизоватый дымок вяло тянулся вверх. Когда сани поравнялись с осиной, откуда-то появился еще один человек с автоматом на шее. Так носили «шмайсеры» немцы. Человек широко заулыбался, приветственно взмахнул рукой.
– Мы тебя второй день встречаем, отец, – сказал Дмитрий.
– Не на государственной службе, – усмехнулся в густую заиндевевшую бороду Андрей Иванович. – Вчера резал и разделывал Якову Ильичу борова – Ленька откуда-то привез в коляске на мотоцикле. – Он отодвинул сено и извлек серый мешок с заледеневшим кровяным подтеком. – Вот тут кое-что для вас… сэкономил.
– Есть что от Семена? – приняв мешок и передав его человеку в ватнике, спросил Дмитрий.
Андрей Иванович достал из-за пазухи скомканную бумажку с наспех набросанным карандашом чертежом.
– А если обыщут? – разглаживая на ладони листок из школьной тетрадки, сказал сын.
– Чего меня обыскивать? – ответил старший Абросимов. – У меня документ с орлом и печатью: езжай, грёб твою шлёп, куда хочешь! Как это? Аусвайс… А эту бумажку я вместе с куревом держу.
– Что бы мы без тебя делали, отец? – улыбнулся Дмитрий.
– Да, бывший директор молокозавода Шмелев к нам заявился, – вспомнил Абросимов. – Ночь пьянствовал у Супроновича, а утром пошел к Шурке. Что там было, никто не знает, а только Шурка теперича щеголяет по поселку в меховой шубе и белом пуховом платке. Правда, синяк под глазом… Видно, Григорий Борисович… Карнаков, кажется, его настоящая фамилия, в большой чести у немцев: этого Ганса – Шуркиного полюбовника – Бергер на следующий же день прямым ходом отправил на фронт. Сдается мне, что Шмелев-Карнаков неспроста к нам пожаловал…
– Ну Шура Волокова… – покачал головой Дмитрий Андреевич.
– Слава богу, Павел не в нее. Не было бы беды с мальчишками, – озабоченно сказал Андрей Иванович. – Уж больно отчаянные они с Вадькой. Давеча полицаи весь поселок обегали, всех на ноги подняли, искали ящик с гранатами… Так я думаю, что это работа наших мальчишек.
– Я с ними потолкую, – пообещал Дмитрий Андреевич.
– Ленька Супронович грозился самолично пристрелить похитителей, – продолжал Абросимов. – Да, ночью устроили налет на квартиру Блинова, все там перерыли, но вроде ничего не нашли.
– Не забрали Архипа Андреевича?
– Тот нажаловался Бергеру, заявил, что никакого концерта для немцев не будет, так комендант заставил Леньку извиниться перед завклубом.
– Чего он к Блинову прицепился?
– Он сейчас ко всем цепляется, тварь, – сплюнул Андрей Иванович.
– Доберемся мы до него, отец…
– Что-то долго вы, братцы, раскачиваетесь, – упрекнул Абросимов. – Пора бы уже наших лиходеев как следует встряхнуть.
– Думаешь, у нас руки не чешутся? – вздохнул Дмитрий. – Пока нет приказа трогать Андреевку.
– За что же нам такая честь? – усмехнулся Абросимов.
– Как мать-то? – перевел разговор на другое Дмитрий.
– Молится за всех вас богу… – Андрей Иванович достал из кармана полушубка завернутую в тряпку ржаную лепешку. – Забыл, грёб твою шлёп. Угощайся.
Выслушав, что нужно передать на словах Семену, молча тронул лошадь, но сын остановил:
– Ты хоть запомнил?
– На память пока не жалуюсь… – Он сердито взглянул на сына: – Не избавите нас от сынка Супроновича, мы сами его как-нибудь пристукнем.
– Не чуди, отец! – крикнул вдогонку Дмитрий Андреевич. – Это уж наша забота, слышишь?
Широкая спина Абросимова загородила круп лошади, немного погодя вместе с клубками пара вверх потянулась струйка дыма – Андрей Иванович свернул самокрутку из крепчайшего самосада.
– Дмитрий Андреевич, может, Супроновича казнить? – подал голос до этого молчавший старший лейтенант Егоров.
– У нас есть строгий приказ командира: никого в Андреевке не трогать, – сказал Дмитрий Андреевич. – Я бы сам, Гриша, этого выродка с удовольствием пустил в расход. У нас с ним еще старые счеты…
Взвалив мешок с мороженым мясом на плечо, он первым направился по целине в лес. Егоров внимательно осмотрелся. Кругом тихо, даже сороки угомонились, давно исчезли за белым холмом сани Абросимова.
Холодный северный ветер приносил с собой мелкие сухие крупинки снега, они покалывали лоб, щеки. Наст под валенками поскрипывал, значит, к вечеру мороз прибавит. Шагая след в след за высоким, грузным Абросимовым, Егоров с неудовольствием подумал: когда выпадет настоящий снегопад, из леса носа не высунешь – не только овчарки, каратели по следам смогут заявиться прямо в лагерь. Неужели всю зиму придется отсиживаться в землянках?

3

Андрей Иванович двуручной пилой пилил на козлах дрова. Желтые опилки брызгали на снег, наточенная пила смачно вгрызалась в ядреную древесину. Сначала он скинул на снег полушубок, затем и шапку. Темные, с сединой волосы спустились на лоб. Одному тягать туда-сюда пилу гораздо тяжелее, чем пилить вдвоем. Вадим, как только увидел, что дед в очках уселся с пилой и напильником у окна, шапку в охапку и бегом из дома: не любит, чертенок, пилить дрова. Впрочем, Абросимов на него не в обиде. Под негромкий визг пилы хорошо думается. А подумать есть над чем. Вчера вечером заявился к нему Ленька, на этот раз не задирался и не хамил, присел на табуретку у затопленной печи, закурил и повел довольно странный разговор о погоде, охоте, мол, по нынешнему снежку хорошо бы на зайцев или кабанов сходить…
– Какая теперь охота, коли по твоему приказу ружье сдал в комендатуру? – упрекнул Андрей Иванович.
– Верным людям можно и вернуть, – заметил Ленька. И как бы ненароком глянул на часы с черным светящимся циферблатом. – За хорошую службу лично получил от Бергера, швейцарского производства. Идут секунда в секунду, можно по кремлевским проверять… – Поняв, что сморозил глупость, он сплюнул с досады и поспешно исправился: – Скоро московские куранты будут нашим освободителям точное время отбивать.
Андрей Иванович понимал, что Леонид пришел к нему не об этом толковать, но тот, видно, никуда не торопился, сидел себе у огня, дымил, щурился, будто сытый кот. Пьянеет он от своей власти, что ли? Впрочем, не только от власти: пили полицаи напропалую, и Бергер как бы не замечал этого. Конечно, при такой работе лучше всего свою нечистую совесть заливать вином…
– Вот ты ездишь по деревням, Андрей Иванович, – наконец подошел к цели своего прихода Леонид, – видишь много людей, слышишь разговоры…
– Я торгуюсь с мужиками да бабами, – ввернул Абросимов. – Блюду выгоду для твоего папаши.
– А не встречались тебе на лесных дорогах незнакомые людишки?
– Может, кого и встретил, так всех не упомнишь, – поняв, куда клонит полицай, ответил Андрей Иванович.
– Слышал, на той неделе партизаны пустили под откос воинский эшелон? Много солдат и офицеров погибло… Под станцией Семеново.
Леонид пристально смотрел прямо в глаза Абросимову. Про партизанскую вылазку Андрей Иванович раньше его узнал от сына. Их работа. Оружия и боеприпасов столько набрали, что еле донесли до своего лагеря.
– Откуда мне слыхать? – выдержал взгляд Андрей Иванович. – Я так далеко не забираюсь… Семеново-то, считай, шестьдесят верст от нас? Это уж твоя забота – за партизанами следить.
– Вздернем мы их, Андрей Иванович, – ухмыльнулся Леонид. – И в самом глухом лесу не спрячутся.
– Мне-то что, ищите, – сказал Абросимов, а про себя подумал, что партизаны тоже не лыком шиты – замаскировались, комар носа не подточит. И охрана у них будь здоров.
– У нас есть строгий приказ: за каждого убитого солдата великого рейха десять душ расстреливать, – продолжал Леонид.
– Ишь как дорого нынче стоит германец! – усмехнулся Андрей Иванович. – В первую мировую таких цен не было.
– А за помощь партизанам, за укрывательство подозрительных лиц мы будем безжалостно расстреливать всех виновных, – говорил Леонид. – Не завидую тому, кто станет якшаться с партизанами.
– Во! Какого они на вас страху нагнали, – сказал Абросимов.
– Дерзок ты, Андрей Иванович, – тяжелым взглядом посмотрел на него Супронович. – Словом, о всех подозрительных людях, которые повстречаются, будешь докладывать лично мне. – Уже на пороге он обернулся и с кривой усмешкой добавил: – Двустволку, которую ты заховал от нас, можешь повесить на стенку, я тебе разрешаю… Выдастся свободный денек, может, вместе на охоту сходим… Ты ведь знаешь, где хищный зверь обитает?..
Хлопнув дверью, он вышел, оставив после себя запах крепкой махорки и водочного перегара.
– Пахнет от него, как от шелудивого пса, – проворчала Ефимья Андреевна и тряпкой протерла пол и табуретку, на которой сидел Супронович.
Вот о чем думал, тягая взад-вперед пилу, Андрей Иванович. Густые брови его сдвинулись, глаза смотрели на березовый чурбак. Широкова в длинной юбке и кацавейке, наброшенной на плечи, выпустила из дома рыжую кошку, постояла на крыльце, дожидаясь, когда он обратит на нее внимание, но Абросимов даже не взглянул в ее сторону. Кончилась их тайная любовь. До того ли теперь…
Прав Ленька: если Бергер пронюхает, где скрываются партизаны, тем несдобровать – нашлет карателей…
– Бог помочь… – услышал он голос Тимаша. Старик поудобнее поставил на попа свежеспиленный чурбак, уселся на него и снизу вверх прямо взглянул на Абросимова. Был он в желтом, с разноцветными заплатками полушубке, солдатской серой шапке со следом пятиконечной звезды, из дырявых валенок торчали куски овчины. С приходом «новой власти» Тимаш совсем обнищал, раза два приходил Христа ради просить. Ефимья Андреевна жалела его, давала, что могла.
– Надумал я иттить, Иваныч, к фрицам на службу, – сообщил Тимаш, – Лучше бы всего, конечно, в полицаи, вон какую ряжку наел Леха Супронович, али Копченого возьми? А тут с голоду дохну. Я бы милостыню просил, так у людей у самих нечего жрать. Как думаешь, возьмут в полицаи?
– Шел бы ты, старый, отседова, – нахмурился Андрей Иванович. – Никак совсем из ума выжил, грёб твою шлёп!
– А что? Сторожем бы или истопником при комендатуре пошел бы…
– Значит, вешать не согласен, а веревку натирать мылом – пожалста! – насмешливо сказал Андрей Иванович.
– Веришь, Иваныч, со вчерашнего дня во рту крошки не было, – пожаловался Тимаш. – И в доме хучь шаром покати.
– Ступай в избу – Ефимья покормит. А что ж покойнички, перевелись нынче?
– Дак землю морозом схватило, – ответил Тимаш, – заступом ее не проковырять. Я теперича складываю приблудных покойничков в заброшенный сарай у кладбища – то-то весной будет работы.
– Кто ж тебе платит-то?
– Не платют, изверги. До первого снега Леха выдавал мне за каждого покойника полбуханки хлеба и консерву, а теперь ничаво не дает: то ли покойников много стало, то ли харча у них мало.
– Хошь, потолкую с Моргулевичем, чтобы взял тебя на мое место переездным сторожем? – предложил Андрей Иванович.
– Будь добр, потолкуй! – обрадовался Тимаш. – Насчет полицая это я так, для красного словца. Это ж ироды, а не люди! – Дед оглянулся и, понизив голос, прибавил: – Хвастались, что Москву еще осенью возьмут, ан кукиш им! Не выгорело, а теперя и подавно не возьмут. Люди брешут, на станции Семеново партизаны цельный эшалон разгрохали, и паровоз кверху брюхом под откосом валяется, а солдат, что ехали на фронт, положили видимо-невидимо.
– Не слыхал я про такое.
– От народа правду не утаишь, – продолжал Тимаш. – Хорошие вести не лежат на месте.
– Иди, Тимаш, иди, Ефимья тебя покормит, – сказал Андрей Иванович.
Он почувствовал гордость за Дмитрия и своего бывшего зятя Ивана. Вот только обидно, что не с кем поделиться…
Услышав скрип снега за спиной, Андрей Иванович не оглянулся, подумав, что неугомонный Тимаш возвращается, все таскал и таскал пилу, разбрызгивая опилки.
– Родственников полное село, а дровишки один пилишь? – раздался знакомый голос.
Абросимов прислонил пилу к козлам, повернулся. Шмелев-Карнаков улыбался, а глаза смотрели жестко, испытующе, только чуть скользнул взглядом по сосновым и березовым чурбакам, но присесть на них не решился. В таком-то богатом пальто. Вроде бы полнее, шире стал Карнаков. Кто же он у немцев? Сам Бергер к нему домой не раз прибегал, вон Ганса на фронт в два счета выпроводили. Вот тебе и заведующий молокозаводом! Знал бы Карнаков, что он партизанам помогает, небось тут же приказал бы вздернуть на сосне напротив дома. Не посчитался бы с тем, что когда-то Абросимов его вытащил из волчьей ямы…
Вспомнились и убитые саперы у электростанции… И такая ненависть накатилась на Абросимова, что он, отшвырнув от себя пилу, нагнулся за тонкой лесиной, но, наткнувшись на холодный взгляд бывшего заведующего молокозаводом, – отвернулся и в сердцах ударил кругляшом по расшатавшемуся на козлах костылю.
– А где же твои внуки? Наверное, подросли? Могли бы и помочь…
«Неужто Вадька с Павликом что-нибудь начудили? – охнул про себя Андрей Иванович. – Так и шныряют возле комендатуры, пока их полицаи не шугнут оттуда…»
– Один справляюсь, – ответил он. – Силенка пока еще есть в руках.
– Слышал, как ты этого Ганса о землю грохнул, – улыбнулся Ростислав Евгеньевич. – Крепок ты, Андрей Иванович, и голова у тебя светлая, а вот несерьезным делом занимаешься.
– Мы с Яковом Ильичом эти… компаньоны.
– А я слышал, ты у него за батрака.
– У кого больше капиталу, тот теперь и хозяин, – сказал Андрей Иванович.
– Ничего не слышал о своем зяте бывшем – Кузнецове? – вдруг спросил Карнаков.
– Как разошелся с Тоней, – махнул рукой Абросимов, – с тех пор ни слыху ни дыху.
– А Дмитрий? Против нас воюет?
– Кто ж его знает, – простовато развел руками Абросимов. – Сюда письма с той стороны не доходят… Может, уже и живого, прости господи, на свете нету.
– И о Дерюгине нет известий? – не отставал Ростислав Евгеньевич. – Он, кажется, был в чине подполковника?
– Я ему звание не присваивал, – пробурчал Андрей Иванович.
– Да, подзамарали твою биографию дочки да зятья, – наступал Карнаков. – В Климове освободилось место бургомистра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86