Еще два орудия были разбиты, ржали раненые лошади, санитары лихорадочно перевязывали бойцов.
Замполита ранило осколком в плечо, старшину прошила пулеметная очередь. Уже мертвый, он еще постоял секунду на ногах и рухнул под колеса орудия. Дерюгин и начальник штаба Соколов ехали позади растянувшейся колонны на черной «эмке». На правом крыле зияли три рваные пробоины от разрывов пуль. Прямо на их глазах врезался в деревянную часовню близлежащей деревни подстреленный из винтовки бойцом-коневодом «мессершмитт». После этого при налете все хватали винтовки и палили в пролетающие фашистские самолеты.
Неподалеку от деревянного моста через неширокую речку с удивительно черной водой колонну обогнали кавалеристы. Некоторые вели на поводу по две-три лошади без всадников. Дерюгин выскочил из «эмки» и задержал конников. Командир кавалерийского полка погиб, десятком оставшихся конников командовал молодой, с черным чубом комэск в звании старшего лейтенанта.
– Лишних коней приказываю передать мне, – распорядился подполковник.
– Я не знаю, – растерялся старший лейтенант. – Правда, полка больше не существует…
– Куда вы направляетесь? – наступал Дерюгин. – У вас приказ есть? Нет? Вот что, старший лейтенант, примыкайте к нам… Я думаю, в данной ситуации, когда враг нас преследует на танках, автомашинах и мотоциклах, в кавалерии нет особой надобности… А у меня лошадей не осталось. Так что спешивайтесь, ребята! Были кавалеристами, станете артиллеристами…
Порядок, в котором двигалась колонна, уверенный тон подполковника произвели на старшего лейтенанта должное впечатление.
– Есть, товарищ подполковник! – сказал он и, повернувшись к кавалеристам, распорядился спешиться.
До сумерек несколько раз пришлось сворачивать с грунтовой дороги, углубляться в придорожный лес и там пережидать налет. Им еще повезло: только миновали мост через речку, как налетели «юнкерсы», и вскоре ссрые, расщепленные осколками бревна, поплыли вниз по течению. На оставленном берегу суетились красноармейцы, подошли, несколько грузовиков. Вынырнувший из-за небольшого облака «юнкерс» спикировал на них. В следующее мгновение зловещая огненная вспышка заставила побледнеть солнце, раздался оглушительный взрыв. Когда черное, с дымной окаемкой облако рассеялось, ни машин, ни людей на берегу не оказалось. Только в речку с бульканьем падали комья земли.
На ночь расположились в березняке, близ небольшого лесного озера. Усталые бойцы полезли в воду, кавалеристы напоили и почистили лошадей, в перелеске задымила полевая кухня. Повар в пилотке и белом халате возвышался над котлом.
Как вскоре выяснилось, на другой стороне озера расположился на ночлег интендантский обоз. После недолгих переговоров хозяйственников зенитчикам доставили три ящика консервов. Назначенный старшиной сержант Павлов принес в шалаш комполка канистру спирта.
– Может, ребятам с устатку по сто граммов? – заикнулся было он, но, наткнувшись на жесткий взгляд Дерюгина, попятился к выходу.
Подполковник приказал поднять полк в четыре утра, – не будь так измотаны бойцы, он шел бы и ночью.
Когда багровая полоска на месте исчезнувшего солнца стала совсем узкой, а на небе высыпали звезды, послышался гул бомбардировщиков. Они прошли стороной, но вскоре вернулись снова. И тут из-за леса за озером взлетела зеленая ракета. Опять началась бомбежка. Багровые вспышки озарили напряженные лица людей, прикорнувших прямо на земле. Кое-кто вскочил и испуганно озирался. Вторая ракета указала на берег, где расположились зенитчики. Несколько бомб взметнули в озере высокие красноватые столбы воды, засвистели, с урчанием вгрызаясь в стволы деревьев, осколки. Бомбы легли в стороне. После третьего захода «юнкерсы» улетели, а через полчаса капитан Петров и боец с автоматом привели в шалаш Дерюгина молодого красноармейца со вспухшей и кровоточащей скулой, руки за спиной были связаны тонким сыромятным ремнем, гимнастерка у ворота разорвана почти до пояса.
– Гнида тифозная, пускал ракеты, – сказал капитан и выложил на зеленый сундук с полковыми документами и казной ракетницу и штук пять ракет.
У комбата тоже густел синяк под глазом. Коренастый, с широкой грудью, он обладал завидной физической силой. Узкие татарские глаза на скуластом лице улыбались редко.
«К ордену представлю, – подумал подполковник. – Скажу Соколову, чтобы в походе документы заготовил…»
– Наверняка с нами шел, – говорил Петров. – Может, рацию в лесу спрятал, больно уж часто на нас «юнкерсы» бомбы сбрасывали.
– Русский? – спросил Григорий Елисеевич, с откровенным любопытством разглядывая диверсанта.
– Двоих ранил из пистолета, прежде чем его скрутили, – сказал Петров и пощупал скулу. Один глаз его совсем превратился в щелку.
– Кончайте, чего там, – по-русски сказал диверсант.
– Да нет, сначала поговорим… – начал было подполковник.
– Чего говорить-то, командир? – усмехнулся тот. – Скоро всем вам хана! Жаль, конечно, что попался… А говорить нам не о чем. Вы меня кокнете, а немцы все равно раздавят вас, как клопов красных. Может, этой же ночью на том свете свидимся, подполковник.
– Расстрелять, – с отвращением бросил Григорий Елисеевич, а когда Петров подтолкнул того к выходу, прибавил: – Не сейчас – утром, перед строем, чтобы все видели.
– Как бы утром тебя самого не шлепнули, – усмехнулся диверсант и повел головой в ту сторону, откуда явственно доносилась артиллерийская канонада.
– Его не расстрелять надо, а повесить, – пробурчал Петров, подталкивая диверсанта в спину пистолетом.
Оставшись один, Дерюгин прилег на раскладную походную койку и, слушая назойливый гул рыскающих неподалеку бомбардировщиков, задумался: откуда такие выродки берутся? Самоуверен, нагл, делает вид, что смерти не боится, сволочь! Враг, причем враг убежденный. Неужели не понимает, что для немцев все славяне – рабы? Чего же ждал от оккупантов этот предатель Родины?
Он вызвал Петрова и приказал ему допросить диверсанта.
– Попробуем, только я не думаю, что эта гадина что-либо скажет, – сказал комбат. – У него от ненависти к нам даже глаза мутные. Наверняка из этих, бывших…
Мысли Григория Елисеевича перескочили на семью. Как там они – Алена, дочери? Не так уж и далеко теперь до Андреевки, «юнкерсы» рыскают в том районе, ищут базу… Нужно было бы отправить Алену и детей подальше в тыл. Пожалуй, лучше в Сызрань – там живет двоюродная сестра.
Плащ-палатка, прикрывающая вход в шалаш, зашуршала, в проеме снова возникла коренастая фигура Петрова.
– Товарищ подполковник, километрах в пятнадцати отсюда кавалерист-разведчик видел немецкие танки. Штук восемь. Продвигаются в нашу сторону… Будем драться?
Дерюгин сел на койке – он был в форме, но без сапог, – провел ладонью по щетине на щеках.
– Опять побриться не успею, – с досадой пробормотал он.
– А вы обратили внимание: этот гад был чисто выбрит, – сказал комбат.
– Поднимайте людей, – скомандовал подполковник. – И предупредите на том берегу интендантов. Бой так бой!
– А с этим ублюдком как быть? Ничего мы из него не выжали. Редкостная сволочь!
– Расстрелять, – повторил Григорий Елисеевич. Это был первый его приказ о лишении жизни человека… Да и человек ли это? Враг, предатель!

3

На четвертый день войны в Андреевку из Ленинграда вернулся с женой и сыном Григорий Борисович Шмелев. Еще в Климове, где пассажирский стоял почти час, он потолкался среди отъезжающих, надеясь что-либо услышать о событиях в Андреевке, но озабоченные люди говорили про проводы близких в армию, про ночную бомбежку. За путями, где начинался зеленый пустырь, валялись два развороченных товарных вагона. Красная труба водолея была пробита осколками в нескольких местах. Стекла в вокзале вылетели и хрустели под сапогами военных.
– Мое почтение, Борисыч! – услышал знакомый голос Шмелев.
Тимаш с полотняной котомкой через плечо, еще издали протягивая руку, направлялся к нему. Он был в мятой красноармейской форме, вместо пилотки на крупной голове промасленным блином сидела старенькая кепка.
– Никак на войну собрался? – пошутил Шмелев,
– База эва… курируется, – с трудом выговорил незнакомое слово старик. – Всем местным раздавали со склада гимнастерки и галифе… А вот сапог не досталось!
– Дом-то мой цел? – спросил Григорий Борисович. Он обрадовался, увидев болтливого старика: этот сейчас все новости выложит!
– Бонбили станцию, вагон взорвался, у всех в поселке стекла высыпались… «Зажигалка» упала на крышу дома бабки Совы, так старая ведьма, видно, на помеле залетела туда и ухватом сбросила на землю! Обошлось, только собачонке хвост подпалило. А твой дом стоит. Может, какой злодей забрался к тебе и чего утащил из добра… Не надо и дверь ломать, коли окна настежь распахнуты.
Выходит, Кузьма не выполнил задание… Струсил охотничек!
– Форму-то мне выдали не зазря, – словоохотливо рассказывал Тимаш. – Тута у нас шпиёны объявились, пуляют по ночам из ракетниц… Так меня записали в… истребительный отряд. Будем шпиёнов ловить, Гитлер их с самолетов на парашютах сбрасывает. Хотят базу взорвать, а ни хрена у них не выйдет! База-то эва… курируется. Кажинную ночь эшелоны отправляются со станции… Теперя пусть бонбы кидает, там уже пусто на складах-то. С первой проходной охрану сняли, ребятишки таскают с базы цинковые коробки да гильзы от снарядов. Кто на базе-то работал, тех в армию не забрали. Уехали с эшелонами. Не сегодня завтра и остатние отбудут… Немец листовки тут с самолетов сбрасывает, пишет, мол, Питер скоро возьмут и Москву… Брешет небось?
– Отступают наши, – осторожно заметил Григорий Борисович. – Но Москву фашистам не взять, кишка тонка!
– Я вот чего придумал, Борисыч, – гнул свое Тимаш. – Не надо нам шпиёнов покудова ловить… Увидят, что база тю-тю, сообщат куда надо – и станцию бонбить не будут.
– Хитро ты придумал, – усмехнулся Шмелев. Болтливый старик, кажется, выложил все.
– А Приходько обозвал меня ка… капитулянтом, – жаловался Тимаш. – И не велел больше в лес с истребителями ходить, а моя берданка стреляет не хуже ихних винтовок… Помнится, годков восемь назад я из нее белке в глаз попал…
– Скоро отправление, – взглянув на часы, сказал Шмелев.
– Когда станцию-то бонбил вражина, прицепщика накрыло и начальника станции Веревкина… Поди ты, вешался – и жив остался, а тут на второй день войны смертушка сама нашла. Дежурил он заместо Моргулевича. Моргулевич захворал будто…
– Я пошел, – сказал Григорий Борисович, повернулся и зашагал к своему вагону.
– Вот оказия какая! – сокрушался позади Тимаш. – Билетов нету. Это мне-то на старости лет ехать, как мазурику, на подножке!..
Шмелев еще застал в Андреевке Маслова, тот уезжал через два-три дня с последним эшелоном. Разыскал Кузьму Терентьевича Леонид Супронович. Его бригада ремонтировала поврежденный фугаской путь на ветке, которая связывала базу со станцией. Маслов вместе с другими грузил в вагоны квадратные ящики, на платформы подъемным краном затаскивали оборудование. Сразу же, как началась война, пришел приказ эвакуировать в тыл базу. «Юнкерсы» каждый вечер прилетали, но ракеты больше не пускали из леса. Как объяснил Шмелеву Кузьма Терентьевич, не было нужды сигналить бомбардировщикам, потому что больше взрывать на базе нечего. А ракеты, как было велено, он выпустил, и не его вина, что «юнкерсы» не попали в главные склады. Зато на испытательном полигоне повредили несколько танков, самоходных орудий и подожгли большой ангар с грузовиками. По лесу уже с вечера шарят вооруженные добровольцы, особенно пронырливы и настырны подростки.
Григорий Борисович сидел за столом в своей конторке, а Маслов притулился на подоконнике, чтобы было видно, если кто пожалует на молокозавод. Длинные руки Кузьмы Терентьевича с узловатыми пальцами были сложены на коленях, коричневая щетина отросла на кирпичных щеках.
– Чего это ты, Григорий Борисович, перед самой войной укатил из поселка? – с нескрываемой усмешкой посмотрел он на Шмелева. – Вроде бы ты мне ничего не говорил про отпуск.
– Я же вернулся, – буркнул тот.
– Могло бы и такое случиться, что вернулся бы ты, а на месте Андреевки одна черная дыра.
– Не такой ты человек, Кузьма Терентьевич, чтобы о себе не позаботиться, – усмехнулся Шмелев. – Андреевка на месте, и база ощутимо не пострадала…
– Ты бы, конечно, лучше сработал… – продолжал ядовито усмехаться Маслов.
– Я тебя ни в чем не виню, – миролюбиво заговорил Григорий Борисович. – Военные тоже не дураки: позаботились поскорее эвакуировать базу. Даже оборудование вывозят?
– И оборудование.
– Что было возможно, мы сделали, – подытожил Шмелев.
– Мы? – нахально ухмыльнулся Маслов. – Шкурой рисковал я один. Даже Леньку Супроновича, когда все началось, как ветром сдуло.
– Когда уезжаешь? – перевел разговор на другое Григорий Борисович.
– Главные грузы в пути. А может, уже на месте. Не говорят, куда базу перемещают. – Маслов сжал и разжал кулаки на коленях. – Только стоит ли мне уезжать отсюда? Работал, жизнью рисковал… Хочется пожить теперь как следует…
– Надо ехать, Кузьма Терентьевич, надо, – заговорил Григорий Борисович. – Ты там нужнее… Немцев эта база очень интересует…
– И сколько мне там торчать?
– Думаю, что недолго, – убежденно заверил Шмелев. – Возьмут Москву и Ленинград – глядишь, и войне конец.
– По России им топать и топать, – с сомнением покачал головой Маслов. – Да и пустят ли их дальше..
– Как приедешь, жене напиши все в подробности, – сказал Шмелев. – Где база, что будет производить, дни отправки на фронт эшелонов со снарядами, минами…
– Жене это будет очень интересно…
– Намекни ей, что, если зайдет твой дружок, пусть письмо ему покажет.
– Лизку-то не стоило бы в это втягивать…
– Наш человек к тебе скоро придет, – продолжал Григорий Борисович. – Скажет, что от меня, и передаст серебряный полтинник… – Он достал из ящика письменного стола монету и показал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86