указывает, что г
осударем приняты меры, которые ему представили, как клонящиеся ко благу
родины; он требует и надеется, что в Петрограде поймут величие порыва гос
ударя, и поймут, что перед лицом врага надо немедленно потушить пожар вну
три. Ц Передается текст манифеста. Ц Рузский опять подходит к аппарату
и вновь говорит об ответственности перед родиной, перед союзниками, о не
возможности и преступности длить кризис или обострять его.
В ответ на это Родзянко снова говорит об анархии, говорит, что «висит на во
лоске» и сознается, что он «вынужден» был сегодня ночью «назначить» Врем
енное Правительство. И тут следуют гордые слова: «манифест запоздал, его
надо было издать после моей первой телеграммы 26 февраля». Цинизм невероя
тный! По мнению Родзянко, государь по его телеграмме должен был сразу пер
евернуть весь порядок государственного управления, ибо Родзянко донос
ил, что в столице анархия, правительство парализовано, транспорт пришел
в полное расстройство Родзянко забыл, что государь после его телеграммы
выехал в Петроград, желая убедиться сам, в чем дело, но не мог доехать по ви
не его, Родзянко, подписавшего воззвание к железнодорожникам, что госуда
рь вызвал Родзянко в Псков для переговоров, а он, Родзянко, не поехал. «Вре
мя упущено, возврата нет», говорит Родзянко. Кто в этом виноват непосредс
твенно? Тот ли, кто по телеграмме своего советника выехал сам в охваченну
ю анархией столицу, где было все его правительство, где была столько раз з
аявлявшая о своей лояльности Государственная Дума, где войска, не видавш
ие фронта, были в волнении и куда он для восстановления порядка двинул от
ряды испытанных в боях войск Ц или тот, кто Ц бывший кавалергард, нося зв
ание камергера, будучи председателем Государственной Думы, которому вс
е взбунтовавшиеся верили и подчинялись даже среди «анархии», кто не упус
тил времени, но упоенный жаждой стать правителем России, Не заметил, что к
райние элементы того времени не упустили и уже властвовали над ним, его В
ременным Комитетом и «назначенным им» правительством.
Родзянко не отвечает на уговоры Рузского, он декламирует о благополучии
, которое водворится, если только отречется государь, и пробует громкими
фразами задобрить Рузского лично.
Да, для Родзянко «возврата нет». Если бы удалось успокоить бунт, всем стал
а бы ясна его роль за эти дни и ему было бы не сдобровать. Он должен был спас
ать себя.
Рузский, однако, не кончает разговора, хотя Родзянко пожелал ему «спокой
ной ночи». Он опять пытается убедить Родзянко, в необходимости использов
ать манифест, ибо «конечная цель» Ц ответственное министерство Ц дост
игнута. Он сомневается в идиллической картине снабжения армии, нарисова
нной Родзянко, и указывает, что всякий насильственный переворот не может
пройти бесследно и для армии. Он как бы предугадывает ее развал.
В ответ на это Родзянко указывает, что переворот может быть «добровольны
м» и все тогда кончится в несколько дней. И следуют удивительные слова то
го, кто «висит на волоске» и боится сесть в Петропавловскую крепость Ц «
ни кровопролития, ни ненужных жертв не будет. Я этого не допущу».
Рузский все же сомневается, предостерегает и спрашивает, в минуту сомнен
ий, нужно ли выпускать манифест. Ответ Родзянко таков, что Рузский понима
ет, что Родзянко уже не имеет фактической власти, а плывет на волнах разбу
шевавшегося моря. Рузский смущен и сухо заявляет, что передаст манифест
в Ставку для напечатания и распубликования, ибо получил на это повеление
государя.
Таков разговор, который, с соизволения государя, вел генерал Рузский.
Когда события прошли и Н. В. Рузский перечитывал разговор, он сам себя обви
нял, что недостаточно твердо говорил с Родзянко и не отдал себе сразу отч
ета в его сбивчивых противоречивых словах. На него, утомленного и возбуж
денного долгой и трудной аудиенцией у государя, усталого физически и нра
вственно, главное впечатление произвело то, что волнение в столице продо
лжало разгораться. Кроме того, он все еще полагал, что Родзянко, верный при
сяге, видный член партии октябристов, крупный помещик, отнюдь не революц
ионер; он не понимал, что Родзянко уже три дня стоит во главе революции, а в
овсе не во главе людей, желающих восстановить порядок. Враги Рузского го
ворят, что он должен был прервать разговор, указать Родзянке, что он измен
ник, и двинуться вооруженной силой подавить бунт. Это, как мы теперь знаем
, несомненно бы удалось, ибо гарнизон Петрограда был не способен к сопрот
ивлению, Советы были еще слабы, а прочных войск с фронтов можно было взять
достаточно. Все это верно и это признавал впоследствии Рузский, но в тот м
омент он старался избежать кровопролития Ц междоусобной, хотя бы и крат
кой борьбы в тылу, боясь впечатления, на далеко уж не столь прочные в массе
фронтовые войска, а что они были непрочны, показали ближайшие дни.
Он вернулся к себе в вагон с надеждой, что опубликование манифеста произ
ведет такое же впечатление на Петроград, как 17 октября 1905 г. Все утихнет, и ос
танется тушить отдельные, чисто революционные вспышки. Если это удалось
тогда министрам бюрократизма, то тем более должно было удасться министр
ам, которым верит вся Россия. Кроме того, Рузский ждал впечатления Ставки
о разговоре, чтобы доложить государю с ее поддержкой. Ведь и первый докла
д у государя был поддержан авторитетом М. В. Алексеева. Отдав еще нескольк
о срочных распоряжений по фронту, он вернулся в вагон и, падая от усталост
и, на час заснул, как убитый.
Государь, видимо, тоже не спал всю ночь; его телеграмма (№ 18) носит пометку 5 ч
ас. 15 мин. 2 марта. Под утро и он заснул.
Через полтора часа, после окончания разговора Рузского и Родзянко, произ
ошел разговор Данилова с генералом Лукомским (№ 19). Из него видно, что перед
ававшийся в Ставку, одновременно с ведением его, разговор Рузского и Род
зянко уже был обсужден и обдуман в Ставке и там принято решение Ц получи
ть от государя согласие на отречение.
С этим так спешили в Могилеве, что предлагали разбудить государя, «отбро
сив всякие этикеты». Это было личное мнение и требование генерала Алексе
ева. Это передавалось официально. Личным мнением генерала Лукомского бы
ло, что отречение необходимо и возможно скорее, Ц только это спасет и фро
нт и родину и династию.
Генерал Данилов тоже не спал всю ночь, но был спокойнее. Он решает дать хот
ь час сна главнокомандующему и считает, что этот час значения иметь не мо
жет, но он опасается, что задержка может выйти из-за нерешительности госу
даря7и ссылается на ту трудность, с которой государь согласился вчера на
манифест об ответственном министерстве. У Данилова еще есть луч надежды
, что дело обойдется без отречения, Ц на него произвели впечатление дово
ды Рузского, приведенные им в разговоре с Родзянко, при котором он присут
ствовал. Он знал, что Рузский не хочет отречения, боится его последствий, и
полагал, что после доклада государю Рузский не вынесет из кабинета его в
еличества отречения, ибо сам ему не сочувствовал, а государь естественно
будет колебаться. Генерал Лукомский наоборот «молил бога», чтобы Рузско
му удалось убедить государя отречься.
Как раз в ту минуту, когда Рузский входил в вагон государя с докладом о ноч
ном разговоре с Родзянко, генерал Алексеев в Ставке подписывал свою цирк
улярную телеграмму главнокомандующим (№ 20). Было 10 час. 15 мин. утра, 2 марта.
Еще до этого доклада судьба государя и России была решена генералом Алек
сеевым.
Ему предстояло два решения, для исполнения которых «каждая минута могла
стать роковой», как он справедливо отмечает в своей циркулярной телегра
мме. Либо сделать «дорогую уступку» Ц пожертвовать государем, которому
он присягал, коего он был генерал-адъютантом и ближайшим советником по в
едению войны и защите России, либо Ц не колеблясь вырвать из рук самочин
ного временного правительства захваченные им железные дороги и подави
ть бунт толпы и Государственной Думы.
Генерал Алексеев избрал первое решение Ц без борьбы сдать все самочинн
ым правителям, будто бы для спасения армии и России. Сам изменяя присяге, о
н думал, что армия не изменит долгу защиты родины.
Генерал Рузский спокойно, «стиснув зубы», как он говорил, но страшно волн
уясь в душе, положил перед государем ленту своего разговора. Государь мо
лча, внимательно все прочел. Встал с кресла и отошел к окну вагона. Рузский
тоже встал. Наступила минута ужасной тишины. Государь вернулся к столу, у
казал генералу на стул, приглашая опять сесть, и стал говорить спокойно о
возможности отречения. Он опять вспомнил, что его убеждение твердо, что о
н рожден для несчастия, что он приносит несчастие России; сказал, что он яс
но сознавал вчера уже вечером, что никакой манифест не поможет. «Если над
о, чтобы я отошел в сторону для блага России, я готов на это», Ц сказал госу
дарь, «но я опасаюсь, что народ этого не поймет: мне не простят старообрядц
ы, что я изменил своей клятве в день священного коронования; меня обвинят
казаки, что я бросил фронт». После этого государь стал задавать вопросы о
подробностях разговора с Родзянко, стал обдумывать, как бы в слух, возмож
ное решение. Рузский высказал еще свою надежду, что манифест все успокои
т, и просил обождать совета и мнения генерала Алексеева, хотя и не скрыл, ч
то, судя по словам генерала Лукомского, видимо в Ставке склоняются к мнен
ию о необходимости отречения. В это время подали срочно дошедшую телегра
мму Алексеева (№ 20). Рузский, бледный, прочел вслух ее содержание. «Что же вы
думаете, Николай Владимирович», спросил государь. Ц Вопрос так важен и т
ак ужасен, что я прошу разрешения вашего величества обдумать эту депешу,
раньше чем отвечать. Депеша циркулярная. Посмотрим, что скажут главноком
андующие остальных фронтов. Тогда выяснится вся обстановка, Ц ответил
Рузский. Государь встал, внимательно и грустно взглянул на Рузского и, ск
азав: «Да, и мне надо подумать», отпустил его до завтрака.
Перед завтраком Государь вышел из вагона и некоторое время гулял один на
платформе. В два часа дня Государь потребовал Рузского к себе. В это время
уже состоялся разговор генерала Клембовского с генералом Болдыревым (№
21) и пришла телеграмма М. В. Алексеева (№ 30), содержавшая ответы всех главноко
мандующих, кроме Сахарова и адмирала Колчака.
Рузский, в виду чрезвычайной важности момента, просил у государя разреше
ния явиться к докладу вместе с генералом Даниловым и Саввичем. Подробнос
ти этого доклада, очевидно, хорошо памятны этим обоим, единственным еще ж
ивым свидетелям трагической минуты. Государь принял окончательное реш
ение, когда ознакомился с текстами телеграмм всех главнокомандующих; вп
рочем, еще перед завтраком, встретя Рузского на платформе, он высказал ем
у, что решил отречься. Государь взял блок с телеграфными бланками и напис
ал несколько черновиков (№ 24, 25).
Было три часа дня. Государь дополнил текст одной телеграммы, согласив с т
екстом другой, и передал листки Рузскому. Тот вышел из вагона в 3 часа 10 мину
т дня и тут же ему вручили телеграмму о предстоящем приезде Гучкова и Шул
ьгина. Рузский вернулся в вагон и доложил ее. Государь тогда приказал тел
еграмму (№ 24) задержать до прибытия этих лиц, а телеграмму (№ 25) взял обратно и
з рук генерала. В три часа 45 мин. государь прислал и за другой телеграммой. Р
узский пошел с нею в императорский поезд и, встретив государя на платфор
ме, предложил ее оставить у него до прибытия Гучкова и Шульгина. Сообража
я обстановку и видя глубокое волнение государя, генерал Рузский, Все еще
не теряя надежды, что можно избежать отречения, надеялся теперь, что приб
ытие таких умных людей, как Гучков, Ц хотя и явный недоброжелатель госуд
аря, Ц и преданный династии Шульгин, даст возможность при личном разгов
оре тотчас по прибытии их еще убедить их в ненужности отречения и также в
ыяснить себе, наконец, что произошло в Петрограде, уже от очевидцев и учас
тников событий.
Поэтому Рузский приказал, как только подойдет поезд с депутатами, доложи
ть ему и просить обоих прибывших пройти ранее, чем к государю, к нему, жела
я с ними переговорить, имея в руках и черновик телеграммы об отречении. Он
хотел сообщить им все свои сомнения в основательности оценки момента Ро
дзянкой, на основании которой генерал Алексеев и все главнокомандующие
привели впечатление колебания государя не в вопросе об отречении, а его
видимое волнение и страдание в решении вопроса, как отрекшись в пользу с
ына, не быть с ним разлученным. Разлука с сыном была для государя явственн
о тяжелее, чем сложение тяжкого бремени власти. Ответы главнокомандующи
х и последняя фраза телеграммы Алексеева (№ 22) «ожидаю повеления», вызвали
в государе чувство горечи, которого он, несмотря на всю свою выдержку, не
мог скрыть. Тут государь, видимо, почувствовал себя всеми покинутым и у не
го не хватило духу обречь на подобные уже перенесенные им страдания свое
го единственного сына. К вечеру в уме государя созрела мысль отречься за
себя и за сына.
Депутаты ожидались в 7 час. вечера, но прибыли только после 10 час. В силу как
их-то соображений, а может быть, просто для ускорения, государь приказал,
как только придет их поезд, привести депутатов немедленно к нему. Генера
ла Рузского об этом приказании не уведомили и он не видел Гучкова и Шульг
ина до того момента, когда вошел в вагон государя, где они уже находились в
течение нескольских минут.
Между тем, в Ставке теряли терпение и ежеминутно требовали генерала Дани
лова к аппарату, передавая ему все более тревожные сведения из Петроград
а, требуя доклада о решении, принятом государем (№№ 26, 27 и ел.), упрекали Данил
ова, что он не сообщает, отмалчивается, не держит Ставку в курсе дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41