О
н уже начал возглашать о «благочестивейшем, самодержавнейшем государе
императоре Николае…» и на этом последнем слове немного приостановился,
но вскоре оправился и твердо договорил слова молитвы до конца.
Помню, что по окончании службы государь, императрица и все мы прикладыва
лись к чудотворным иконам, а затем их величества отбыли в автомобилях в г
убернаторский дом, а мы с князем Шервашидзе пошли туда же пешком.
Вспоминаю, какой болью поразили нас красные тряпки, которые появились вп
ервые на многих домах Могилева. Со здания городской думы, находившегося
на площади, напротив губернаторского дома, свешивались, чуть ли не до зем
ли, два громадных куска красной материи.
Народ уже начинал наполнять площадь и главную улицу, ведшую от вокзала, н
о во время проезда их величеств толпа держала себя сдержанно и почтитель
но. Из губернаторского дома нам было видно, как народ толпился у решетки с
ада, всматривался долго в наши окна, в надежде увидать в них государя и имп
ератрицу.
После завтрака, на котором кроме лиц ближайшей свиты никто не присутство
вал, государыня опять оставалась наедине с его величеством и только позд
но днем возвратилась к себе в поезд. Государь опять вечером обедал у свое
й матушки, вернулся поздно и я его почти не видел.
Ночь с воскресенья на понедельник 6-го марта была для меня особенно мучит
ельна. Мысли о семье, о которой я почти не вспоминал в предыдущие дни, в эту
ночь под влиянием рассказа офицера сводного полка поглощали все осталь
ные.
Узнать что-нибудь о жене и дочери Ц было немыслимо, так как никакой связи
с Гатчиной еще не было.
Под утро я вспомнил, что справки о судьбе семьи графа Фредерикса удалось
получить через генерала Вильямса, английского военного представителя
в Ставке, и решил обратиться к нему; от него, как говорили, ездили ежедневн
о курьеры в Петроград и он многим уже успел помочь снестись с родными.
В этот день я был дежурным и нашел случайно генерала Вильямса, ожидавшег
о приема у его величества в зале перед кабинетом государя. Он очень любез
но согласился исполнить мою просьбу и, записав адрес моей жены, обещал ее
уведомить, что у меня все благополучно и что я надеюсь скоро вернуться.
Генерал Вильяме, несмотря на всю присущую ему сдержанность, был очень ра
здражен на «Петроград». «Они все там сумасшедшие, сумасшедшие», неоднокр
атно вырывалось у него. Насколько помню, он тогда же сказал мне, что получи
л от своего посла, Бьюкенена, телеграмму о том, что английское правительс
тво ручается за безопасный проезд царской семьи в Англию и даже показыва
л мне эту телеграмму, держа ее в руках, вероятно, для доклада государю. Нас
колько помню, в тот же день, только позднее, я читал и копию телеграммы из П
етрограда, сообщавшей, что временное правительство не встречает никаки
х препятствий для отъезда государя заграницу. Генерал Вильяме, как бы от
вечал на мои собственные мысли, тоже находил, что с отъездом необходимо с
пешить, и что болезнь детей государя не должна служить препятствием. «От
этих сумасшедших все возможно», сказал он.
В этот день я ездил также один с государем к императрице и как и прошлый ра
з был оставлен обедать ее величеством.
Государь был в этот день особенно бледен и задумчив. Ему было очень не по с
ебе. Видимо, к тяжелому внутреннему состоянию прибавилось и физическое н
едомогание.
Возвращаясь поздно от императрицы, разговор коснулся предполагаемого
отбытия государя из Ставки, и я вынес впечатление, что его величество пре
дполагал уже тогда уехать заграницу, но только не знал еще времени, когда
будет возможность исполнить это намерение, не высказывая, впрочем, его о
пределенно.
Проводив государя на верх, я вернулся к себе.
Началась новая ночь и новые мучения… Под утро, около 4 часов, когда я лежал
с открытыми глазами, ко мне осторожно вошел Лукзен и, подавая мне телегра
мму, сказал: «Вам, Анатолий Александрович, телеграмма из Гатчины, верно ва
жная, что ночью доставили. Наверно от Ольги Карловны, как-то у нас там», с бо
язливой озабоченностью Добавил он, зажигая электричество. Телеграмма б
ыла действительно от жены. Она была кратка, но успокоительна и отправлен
а с Гатчинского дворцового телеграфа. Жена благодарила за уведомление, р
адовалась скорому свиданию, сообщала, что все они здоровы и думают обо мн
е. Радость наша, и моя и Лукзена, была громадная и, насколько Помню, я в первы
й раз заснул на час после этого дорогого известия.
7-го марта, во вторник нам стало известно, что государь решил переехать в Ц
арское Село на следующий день. Тогда же распространился слух, что Могиле
вский гарнизон постановил собраться на митинге на площади около губерн
аторского дома. Генерал Алексеев предупредил эту демонстрацию, назначи
в по тревоге сбор всех могилевских воинских частей, с церемониальным мар
шем, и назначенный митинг не состоялся.
Вообще для довольно многочисленного Могилевского гарнизона развернув
шиеся события были совершенно непонятны. Противоречивые и вздорные слу
хи, проникавшие из Петрограда, начинали их волновать, и во избежание даль
нейших осложнений было предписано начальникам частей «разъяснить» ниж
ним чинам сущность происшедшей перемены. В большинстве случаев эти разъ
яснения мало кого могли удовлетворить и оставляли за собою прежнее недо
умение.
В среду 8-го марта, день отбытия его величества из Ставки, нам утром выдали
из управления дежурного генерала удостоверения личности, в которых был
о сказано, что «предъявитель, такой-то, назначен для сопровождения бывше
го императора». Редакция эта меня очень возмутила, тем более, что в выдаче
новых удостоверений мы вовсе не нуждались, имея при себе старые, получен
ные от военно-походной канцелярии его величества.
В этот день утром государь прощался с чинами штаба, собранными в большом
зале управления дежурного генерала.
Всем было невообразимо тяжело: двое или трое упали в обморок, многие плак
али. Государь говорил ясно, отчетливо, с глубоким сердечным волнением. Чт
о говорил он Ц я не помню. Я только слышал звук его голоса и ничего не пони
мал…
Как говорили, государь не мог кончить своих прощальных слов и сам, очень в
зволнованный, вышел из зала… Я вышел вслед за ним.
Потом приходили наверх прощаться поодиночке все иностранные военные а
генты… Даже сдержанный Вильяме вышел из кабинета государя глубоко раст
роганный. О Коанде, Жанене, Риккеле и Леонткевиче нечего и говорить: глаза
их были полны слез. Серб Леонткевич сказал мне, что он «не мог удержаться и
поцеловал руку русского царя за все то, что он сделал для славянства и для
родной Сербии». Леонткевич долго не мог успокоиться и все повторял с отч
аянием и вместе с тем с уверенностью: «Россия без царя… Ц это невозможно,
этого никогда не будет»…
В этот же день прибывший из Петрограда фельдъегерь привез вместе с други
ми бумагами и приказание временно командовавшего императорской главно
й квартирой, генерал-адъютанта Максимовича, объявлявшего, что из лиц гос
ударевой свиты только генералы преклонного возраста, согласно приказу
нового военного министра Гучкова, могут, если пожелают, поДать в отставк
у, но что молодые не имеют права покидать службу до конца войны.
Я был только, хотя и старый, но полковник сравнительно молодой и здоровый,
и распоряжение это меня ставило в очень трудное положение, так как с перв
ого же момента отречения я решил уйти в отставку, жить в деревне или даже у
ехать заграницу на все время владычества временного правительства.
В какую-либо возможность продолжения войны, с уходом государя и при созд
авшемся хаосе междуцарствия, я, зная чувства деревни, совсем не верил, а ск
азанные мне так недавно слова его величества о том, что он хочет жить сове
ршенно частным человеком, не давали мне возможности надеяться остаться
при государе, тем более, что я и ранее не занимал никакой дворцовой должно
сти.
К тому же у меня были почти все человеческие недостатки, но, кажется, «спос
обность навязываться» была наименее сильная из всех.
Я знал, что это отрицательное качество было особенно нелюбимо и государе
м, но все же имел случай в один из самых последних дней высказать его велич
еству, что: «с ним я готов, куда угодно, хоть на край света».
«Знаю, знаю, Мордвинов», с ударением, убежденно, но, как мне показалось, гру
стно, сказал мне тогда государь и глубоко задумался, а потом переменил ра
зговор.
До сих пор я слышу эту интонацию голоса моего государя, это убежденное «з
наю, знаю». До сих пор эти дорогие слова наполняют меня непередаваемо вол
нующим чувством и, как сейчас, я вижу доброе лицо его величества, когда он
сердечно и крепко обнял и поцеловал меня при нашем прощании…
И до сих пор я мучительно теряюсь в догадках, почему он ничего больше не ск
азал. Смущало ли его, что я семейный, и он, по своей чуткой, душевной деликат
ности, не желал отделять меня от семьи, или он думал при этом о других, доль
ше служивших при ием, моих старших товарищах, или же и сам еще не знал, как с
ложится его дальнейшая Жизнь, и кого и сколько лиц ему можно будет остави
ть при себе. Или быть может у него сильнее укреплялось уже намерение «жит
ь совершенно частным, простым человеком».
Эти и другие бесчисленные предположения мелькали тогда в моих мыслях и н
е находили уверенного, успокоительного ответа….
Время отъезда, а значит и конца моей очередной официальной службы при им
ператоре, уже приближалось и я все настойчивее продолжал думать о неопре
деленных словах государя, невольно и эгоистично связывая с ними и будуще
е своей семьи. Мне было подчас очень совестно перед самим собою, что в таки
е дни меня могли тревожить такие мысли, но отделаться от них, как ни старал
ся, я все же не мог. Они касались не меня одного, а моей семьи, также зависевш
ей от моей службы. Я жил на небольшое жалованье по чину полковника, а пожар
, истребивший мой дом в деревне, еще больше затруднял положение.
Вернувшись к себе в гостиницу, уложив вещи и не зная, что далее делать, я по
шел в помещение иностранных представителей, с которыми мы, встречаясь по
чти ежедневно, успели сжиться, чтобы сделать им прощальный визит, а также
и поблагодарить генерала Вильямса за его любезное уведомление моей жен
ы, доставившее ей и мне столько облегчения.
О генерале Вильямсе еще раньше, а в особенности в последние дни, я вынес вп
ечатление, как о человеке долга, прямом, вдумчивом, далеком от всего мелко
го, много знающем того, чего мы не знали, а главное любящем государя и очен
ь беспокоющемся за его судьбу. Генерал Вильяме, видимо, не скрывал этих чу
вств и от своего правительства, что и послужило, как говорили потом, причи
ною его позднейшего отозвания из Ставки и замены более демократически н
астроенным генералом Бартером.
Прощаясь с ним и на его вопрос о том, что я намерен теперь делать, я сказал, ч
то официальная моя служба кончается, что проеду с его величеством до Цар
ского Села, а что дальше будет Ц совершенно не знаю, так как в отставку за
прещено подавать, а от строя я отвык. Поделился с ним и моими мыслями на сч
ет продолжения войны, передал невольно и о неопределенных словах госуда
ря в ответ на мое заявление о моей преданности.
«Нет, вам лучше оставаться здесь в ставке», кратко и с убеждением ответил
мне Вильяме, «здесь вы даже будете гораздо полезнее его величеству, как е
го бывший адъютант».
На мой протест и возражение, что можно ведь вернуться и потом Ц мои вещи у
же были отправлены в поезд и я стремился повидать хоть на минуту мою семь
ю Ц он, глядя мне прямо и значительно в глаза, и намекая, как я сейчас же поч
увствовал, на ожидающий меня в Петрограде арест, снова повторил: «Я вам уж
е сказал, что лучше оставаться здесь; другого совета я вам дать не могу… вп
рочем, делайте, как знаете» Ц уже довольно нетерпеливо и даже раздражен
но добавил он.
И все же я с советом генерала Вильямса внутри себя не соглашался, продолж
ал колебаться и не приходил ни к какому решению.
В губернаторском доме, куда я направился, был полный хаос: внизу шла усиле
нная укладка дворцового имущества, стояли ящики, лежали свороченные ков
ры, суетилась прислуга. Я машинально поднялся на верх, вошел в пустое зало
и увидел двери кабинета широко открытыми… государь был один, стоял в глу
бине комнаты, около письменного стола, и не торопливо, как мне показалось,
спокойно собирал с него разные вещицы, видимо для укладки.
«Спрошу у него самого, как лучше… скажу про свои сомнения, сейчас же, пока
он один и не занят» Ц мелькнуло в моих мыслях, Ц «а вдруг это покажется л
ишним?», Ц но я уже входил в кабинет.
«Что, Мордвинов», спросил государь.
«Ваше величество», очень волнуясь и сбивчиво заговорил я, Ц «я только чт
о был у генерала Вильямса, чтобы проститься с ним перед отъездом, и он мне
настойчиво советует пока оставаться здесь… говорит даже, что это почему
-то будет полезнее для вас… Ваше величество, ведь вы меня знаете… мои вещи
уже в поезде, сам я не знаю теперь, как быть… как вы думаете, что будет лучше
для вас… быть может вам действительно будут нужны когда-нибудь преданн
ые люди, находящиеся здесь…
Ц «Конечно, оставайтесь, Мордвинов», как мне показалось без колебаний и
даже с ударением на слове «конечно» сказал государь, порывисто приблизи
лся ко мне, обнял и крепко, крепко поцеловал…
Через несколько минут я уже ехал с другими товарищами по свите на станци
ю к императорскому поезду, куда еще раньше уехал с вещами Лукзен… Я был ве
сь под впечатлением моего свидания с государем и трудно было успокоитьс
я. О, если бы я тогда почувствовал, мог уловить хотя бы ничтожное колебание
в его словах…
Лукзен еще больше расстраивал меня своими уговорами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41