Совсем недавно, в рождественские морозы, брали его в избу, поили из ведра... Вместо сиськи палец совали ему и так, с пальцем, толкали мордашку в ведро с пойлом... Трехнедельный младенец. Чего тут резать?
- Ме-е-е! - мокрогубый полез целоваться.
- Эх ты, жисть окаянная! - скрипнув зубами, Андрей Иванович глянул на топор, оттолкнул телка и вышел на подворье.
Хваткий приземистый гусачок-тулячок тут как тут - первый встретил хозяина и с назойливым лопотаньем полез ему в ноги.
- Да пошел ты! - оттолкнул его Андрей Иванович.
Потом неожиданно поймал за шею, поднес его к дровосеку и с хаканьем отсек голову. Затем порубил головы трем пестрым гусыням, отнес их в хлев и привалил в самом углу свежим плитняком навоза.
- Андрей! - встретила его на подворье радостным окриком Надежда. Оказывается, это не к нам... Соседей кулачат, Кирюхиных!
Андрей Иванович приостановился, словно лужа перед ним была, и с удивлением глядел на жену.
- Господи! Чего у них брать-то? - и вдруг рассмеялся, сгибаясь в поясе.
- Ты что это, ополоумел? Чужой беде радуешься?
- Да не в том дело... Над собой я... Ты знаешь, что я сделал?
- Что ты сделал? - холодея, спросила Надежда.
- Партию гусей зарезал и в навоз закопал.
- Каких гусей?
- Тульских.
- Ах ты, балбес!.. Лучше бы голландских. Тульские гусыни и неслись хорошо, и всех гусенят выводили...
- Ладно, в другой раз голландских порешим...
- В другой раз нам самим головы отсекут и в навоз кинут.
- Не каркай с утра пораньше...
Так, перекоряясь, вышли на улицу. Возле кирюхинского палисадника стояла давешняя подвода, но Кулька в ней не было. И хозяева, и приезжие толпились в воротах, никак не могли договориться.
- Вот постановление на конфискацию вашего имущества. Понятно? - Кречев совал бумагу хозяевам.
Но те не брали ее. Антонина Васильевна, женщина властная, толстая, загородила собой, как телега, весь проход, важно качала головой и твердила заведенным голосом:
- Нас дело не касается, поскольку мы кустари-одиночки. У нас паспорт, заверенный властями и под круглой печатью.
- Правду мать говорит, правду, - согласно кивал фотограф Яков Парфеныч, сутулый мужик с желтым и сухим лицом.
- Дак пойдемте в избу, там и разберемся! - настаивал Кречев. - Не то еще простудитесь. Вон как легко одеты!
На Антонине Васильевне была шубная безрукавка и черные стеганые чувяки, а Яков Парфеныч стоял в обрезных чунях на босу ногу и в черном легком пиджачке, обтянувшем его острые выпиравшие лопатки.
Меж тем на улицу вышли соседи: Маркел с Фросей, через дорогу топал в лаптях Ванька Вожак, жуя и застегиваясь на ходу.
- Ладно, взайдем! - согласилась наконец Антонина Васильевна. - Но пусть пройдет с вами вместе и народ.
- Какой народ? - спросил Кречев.
- Который здесь собрался... Чтоб обману от вас не было.
- Ну что ж, пусть идут, - нехотя согласился тот.
Андрей Иванович, переглянувшись с Кречевым и Жернаковым, отвалил домой, а Надежда, напротив, охотно пошла к соседям. За ней потопали Маркел с Фросей и Вожак.
В небольшой, но опрятной, надвое перегороженной избенке фотографа стало тесно от людей и остудно.
- Я вам официально заявляю, - перешел на строгий тон Кречев, - ежели ф вы будете оказывать сопротивление насчет конфискации имущества, мы вас арестуем и отправим в милицию.
- А какое такое имущество вы станете отбирать у нас? - спросила с вызовом Антонина Васильевна.
- Всякие драгоценные вещи, золотые то есть, а также фотографические аппараты. Имеются ли у вас драгоценные вещи?
Никаких драгоценных вещей у Антонины Васильевны отродясь не бывало, но признаться в этом перед властями и перед соседями ей казалось стыдно могли бы подумать, что весь заработок фотографа она просто проедала и проматывала на курортах. Ни скотины, ни двора, избенка на восемь аршин и четыре окна, правда, были хорошие теплые сени да еще остекленный сверху и с боков просторный коридор, в котором работал Яков Парфеныч. Куда деньги девала, спросят. Ведь к Якову Парфенычу каждый базарный день шли посетители, что в твой трактир. И Антонина Васильевна, важно поджимая сочные вишневые губы, сказала:
- Золотишко у меня, конечно, есть, да не про вашу честь. Ищите!..
- Имейте в виду, ежели обнаружится тайное укрытие, вина ваша усугубляется, - предупредил Кречев.
- Ищите, ищите! - уже войдя в азарт, с пылающим румянцем во все щеки, королевским жестом растворяя руки, говорила Антонина Васильевна.
- Тут ни токмо что искать, повернуться негде, - хмыкнул Биняк.
- Поглядите в комоде, в сундуке... На чердак слазайте, - приказал Биняку и Тараканихе Кречев, потом Ванятке: - А ты сходи в баню... в каменке посмотри как следует. А ты в подпол слазай! - это Жернакову приказал.
- А мне что делать? - спросил Кулек.
- Ты его в сортир пошли, - сказал Маркел Кречеву. - Пущай понюхает, как у них золото пахнет.
- Молчать! Вас пустили сюда хулиганить?
- Кто фулиганит, а кто и смотрит.
- Это кто ж по-твоему хулиганит? Мы, что ли?
- Я ничего такого не говорил.
- Вот и заткнись!.. - и потом хозяину: - Яков Парфеныч, где у вас фотографические аппараты?
- В павильоне.
- Проводите нас туда! - Кречев махнул рукой Кульку и они вдвоем пошли за хозяином.
Один аппарат стоял на треноге посреди коридора, второй лежал в черном футляре возле стенки.
- Так... Значит, оба аппарата и треногу мы у вас забираем.
Худое длинноносое лицо Якова Парфеныча еще более вытянулось:
- Как - забираете? А чем же я буду работать?
- Обращайтесь в райисполком. Там скажут. - Кречев вынул из планшетки заготовленный акт конфискации фотоаппаратов, положил оба экземпляра на столик. - Вот, распишитесь... Значит, претензий насчет грубости у вас нет?
- Какие могут быть претензии? - растерянно пролепетал фотограф. - Я только насчет аппаратов.
- Вот и чудненько! Возьмите один акт себе... Так... И еще вот что учтите... В течение двадцати четырех часов вы должны очистить помещение.
- Какое помещение?
- Вот это самое. Ваш бывший дом. Поскольку выселять в отдаленные места вас не станут, значит, вы имеете право забрать все, что хотите. Считайте, что вам повезло.
- А куда ж нам итить?
- Куда хотите. Проситесь на квартиру. А ваш дом пойдет под заселение. И, обернувшись, крикнул Кульку: - Бери аппараты!
Кулек подошел к треноге, ухватил ее, как связку жердей, и взвалил на плечо, аппаратом за спину.
- Да кто ж так с аппаратом обращается? - всплеснул руками Яков Парфеныч. - Это ж оптика! Вы имеете дорогую вещь... Дайте сюда!
Он снял у Кулька с плеча треногу, ловко отвинтил аппарат, уложил его в ящик и спросил с готовностью:
- Куда нести?
- В сани! - приказал Кречев.
Яков Парфеныч сам отнес оба аппарата в сани, переложил их сеном, чтоб не бились друг о друга, и все приговаривал:
- Оптика - вещь хрупкая. Она требует к себе мягкого обращения.
- Вот чудак-человек! - усмехнулся Кулек. - Тебе-то от того какая выгода? У тебя же их отобрали! Насовсем отобрали, понимаешь?
- Отчего ж не понимать, - отвечал Яков Парфеныч и жалко улыбался. Авось еще возвернут.
- Ага, возвернут, после дождичка в четверг...
- Ты вот что, отвезешь в райштаб аппараты и валяй прямо на Выселки, к дому Матвея Амвросимова, - сказал Кречев. - Здесь больше делать нечего.
- А вдруг золотишко отыщется? - осклабился Кулек.
- В кармане унесем. Езжай!
В сенях Кречева встретили гомоном и смехом столпившиеся бабы и мужики.
- Вы чего тут, или нашли что?
- Тонино золото. Вот оно, смотри, - сказал Биняк, указывая на две кучи странных предметов.
Приглядевшись, Кречев увидел целый ворох опаленных овечьих ног и еще кучу драных шерстяных чулок и носков.
- Это что такое? Откуда?
- С чердака скинули, - сказал Биняк. - Это ж надо! Шестьдесят четыре ноги. Шашнадцать баранов с осени съели.
- Батюшки мои! Они их, чай, живьем глотали...
- Яков Парфеныч, а вы их, случаем, не на мыло перегоняли, баранов-ти?
- Дак ведь гостей много бывало... Каждый базарный день все гости, смущенно оправдывался Яков Парфенович.
- А чулки драные тоже гости вам набросали?
- А може, черти в них бегают по чердаку-то?
- Эдак на чертей да на баранов век не наработаешься...
- Им теперь не страшно и на поселении жить - одними бараньими ногами прокормятся...
Из дверей выглянула пылающая Антонина Васильевна и гневно крикнула:
- Какое ваше дело до моей жизни? Вы зачем сюда пришли? Чертей да баранов переписывать? Или издевательствами заниматься?
- Ой, гли-ка, напужала!
- Ты не кричи, Фефела! Тебе дело говорят...
- Граждане и товарищи! - повысил голос Кречев. - Немедленно прекратите выпады насчет оскорблений! Нам такого права никто не давал. Боевая группа задание свое выполнила... Все! Прошу очистить помещение. А вас, товарищи Кирюхины, еще раз предупреждаю - в течение двадцати четырех часов вы здесь полные хозяева. Задержитесь дольше означенного срока - пеняйте на себя.
Из братьев Амвросимовых первым решили брать старшего, Матвея, жившего в двухэтажном кирпичном доме. Встретили их чинно, вежливо за стол посадили; только угощать не стали. Хозяин дома, Матвей Платонович, словно ходячий шкап, громоздкий, неповоротливый мужик с бритым кирпичного цвета лицом, прошел в передний угол, сел под образами и, сложив на коленях заскорузлые руки, спросил:
- Постановление насчет конфискации имущества имеется?
- Вот... Пожалуйста. - Кречев достал из планшетки постановление актива сельсовета и подал хозяину.
Матвей Платонович достал с божницы картонный футлярчик, вынул очки в тонкой стальной оправе, неторопливо приладил их на крючковатый нос, стал читать.
Хозяйка, бледная, с испугом на лице, стояла возле деревянной лестницы, ведущей на второй этаж, и глядела в каменно-неподвижное лицо хозяина, готовая мигом сорваться с места, чтоб исполнить любой приказ его. На ней была простенькая ситцевая кофточка, в горошинку фартук и полосатая понева свойского тканья. На ногах полусапожки с высокими боковыми резинками. Сверху в пролет лестницы с таким же испугом и выжиданием глядела на родителей дочь-невеста, желтокосая, в цветастом сарафане. И вся эта семейная троица была спаяна не только страхом выжидания, но и твердой, отчаянной решимостью - встретить стойко, с достойным спокойствием свою нелегкую судьбу.
- Так, так... Значит, дом и все имущество - и движимое, и недвижимое.
- Так точно... Раскастрация всего имущества, - подтвердил Ванятка Бородин. - Чтобы, значит, раз и навсегда искоренить всякую заразу частной собственности.
- А на каком таком основании у меня решили сделать эту самую раскастрацию, а вот у него, у Ванятки, ничего не трогать? - спросил хозяин Кречева.
- А чего у него брать-то? Охапку шоболов? - хмыкнул Кречев.
- Дак что ж выходит, вы его шоболами брезгуете? Раз всех решили объединять в колхоз, тогда и всякое имущество валите в одну кучу.
- Когда очередь дойдет до колхоза, все соберем. Но вас допускать до колхоза не имеем права, - ответил Кречев.
- Почему? Или я рылом не вышел? Или работник плохой?
- Потому как вы идете по кулацкой линии, то есть эксплуататор человеческого труда.
- Кого же я исплуатировал? Мы работников отродясь не держали. В артели нас было три брата с семьями.
- Вот братьев своих и семью вы это самое... эксплуатировали.
- Как? Разве они одни работали, а я прохлаждался? Спроси вон Феклу, кивнул он на хозяйку.
- Ей веры нет. Потому как она тоже член кулацкой семьи. И пойдет заодно с вами.
- А братья мои?
- И они тоже подлежат конфискации.
- А их за что?
- За то же самое. У них тожеть дома двухэтажные и дворы каменные.
- Да кто же кого у нас в артели исплуатировал?
- Пустой разговор ведем. Постановление есть ясное и понятное: кто нажил не своим трудом большие средства - раскулачить.
- А чьим же трудом я наживал все это? - Матвей Платонович округло обвел руками, указывая на просторный кирпичный дом, хорошо оштукатуренный, с фигурными наплывами на потолке под висячей лампой, с широким карнизом, с крашенной в голубой цвет дощатой перегородкой, с широкой железной кроватью со светлыми шишечками, с тюлевыми занавесками на окнах, с венскими стульями вокруг тяжелого дубового стола. - Может, ты мне помогал построить все это и нажить? Или Ванятка, или вон Биняк?
- Оно и то сказать, что не в одной артели ты старался, а и на торговле подрабатывал, - отозвался Биняк.
- Верно. Хлебом торговал. Скупал на базаре, нанимал обозы, перевозил на пристань, на Ватажку. Вон, Семен Жернаков подтвердит. Он тоже торговал.
Жернаков густо покраснел и отвернулся к окну.
- По три, по четыре тысячи пудов за базар брали с братом. Полны амбары семейные насыпали. Барыш - копейка за пуд. Тридцать, ну, сорок рублей на двоих заработку. Дак это ж работа! Мы ж не гноили хлеб-то, а сухоньким доставляли его на речные суда. В города отсылали... И за это нас теперь казнить надо?
- Никто вас не казнит, - потупился Кречев, - а только в колхоз не велено пущать. Поскольку вы идете по статье зажиточных. Сам товарищ Каганович указание давал. И товарищ Штродах из Рязани присылал инструкцию. Чтоб не смешивать с трудящимися, с бедняцко-середняцкою массой, а отправлять вас на поселения...
- Каганович да Штродов? Что-то не слыхали мы этих фамилий, когда в гражданскую казаков ломали. А теперь, вишь ты, сыскались... Инструкцию дают - не смешивать с массой. А чего ж тогда мешали? Говорили - все равны. Землю по едокам! А теперь - бей по дуракам, которые поверили!
- Не надо было заживаться, Матвей Платонович, - сказал Биняк. - Для чего ты такие хоромы сгородил? Конюшни кирпичные! Две лошади, три коровы...
- Дак у тебя вон один мерин, и тот ходит по базару и по чужим кошовкам кормится. Раз ты его прокормить не можешь - отдай в Совет.
- А на ком загоны пахать? На бабе, что ли?
- Ты не пашешь, а за сохой пляшешь... Языком молоть ты умеешь. Ежели из таких вот пустобрехов колхоз соберут, то и хоромы мои вам не помогут. Все прахом пойдет.
В сенях проскрипели шаги, с треском распахнулась обшитая жестью дверь, и на пороге в клубах пара вырос Кулек в шинели.
- Ну вот, поговорили - и будя, - сказал Кречев, вставая. - Поскольку вы идете по первой категории, стало быть, собирайтесь в чем есть и немедленно очистите помещение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106