Председатели ближних сельских Советов приезжали на доклад лично, дальние докладывали по телефону, под запись.
Тихановские явились вдвоем - Кречев с Зениным. Секретарь ячейки, несмотря на холод, был в кожаной фуражке со звездой; фуражку бережно положил на край стола, словно тарелку со щами поставил, из планшетки достал списки кулаков и передал в руки самому Возвышаев у, поясняя:
- Значит, процент, спущенный районом, перекрыт. Вы намечали двадцать четыре семьи по Тиханову, мы утвердили двадцать шесть. Этих вот на выселение с арестом глав семей, а эти пусть идут на все четыре стороны.
Возвышаев просмотрел списки с явным удовольствием.
- Молодцы! Кого добавили?
- Значит, дополнительно подработаны... столяры Гужовы. Живут на углу Нахаловки и Базарной. Дом о двенадцати окон, подворье обнесено деревянным заплотом, телеги там собирают. Очень может пригодиться для общественной конюшни.
- Правильно! - похвалил Возвышаев. - Я знаю этот дом. Богато живут.
- Исключительно! - подхватил Зенин. - Некоторые из нашего актива, - тут Зенин смерил взглядом Кречева, - пытались отвести эту кандидатуру на том основании, что, мол, кустари-токаря. Однако беднота не позволила. У этих токарей, оказывается, две лошади, два амбара, два молотильных сарая...
- Дак их же два брата! - словно в свое оправдание, сказал Кречев.
- А что беднота? - спросил Возвышаев, не глядя на Кречева.
- А беднота точно припечатала: оба брата повязаны, говорят, одной веревочкой - богачеством. Вот так... - И снова поглядел со значением на Кречева.
Тот стоял и комкал в руках снятый малахай, как нищий у порога.
- Правильно ответила беднота, - сказал Возвышаев. - А еще кого вывели на чистую воду?
- Еще вот этого кустаря-одиночку, Кирюхина! Некий фотограф.
- У которого баба толстая? - усмехнулся Возвышаев. - Знаю. Богато живет.
- За неделю барана съедают! - радостно подхватил Зенин. - Масло, сметану с базара ведрами тащат. И еще одна вскрытая беднотою порочная отрасль - у этого кустаря-одиночки не один, а два фотографических аппарата.
- И дом в три окна, - пробубнил от порога Кречев.
- А какой павильон отгрохал! - вскинул по-петушиному голову Зенин. Крыша стеклянная!
- Дак ему фотографировать надо, - нерешительно оборонялся Кречев.
- Из двух аппаратов? Да еще в стеклянном павильоне? Обратите внимание, беднота этот павильон презрительно нарекла Аполеоном. Известно, в какую сторону намек! - Зенин выкинул палец кверху.
- Темнота и дурость, - твердил свое Кречев.
- Ты больно просвещенный у нас. От твоего просвещения чуть село не сгорело, - изрек Возвышаев, едко усмехаясь.
- А то, что жена этого кустаря-одиночки ежегодно на курорт ездит? Как вы этот факт расцениваете, товарищи либералы? - Зенин сперва строго посмотрел на Кречева, а уж потом, сменив выражение, расплываясь в лучезарной улыбке, обернулся к Возвышаеву.
- Я вам не либерал.
- Ты хуже. Ты примиренец, играющий на руку правым элементам. Учти, Кречев, если еще раз заметим, что ты занимаешься попустительством, снимем с работы с оргвыводами, - сказал Возвышаев.
В нахолодавший кабинет вошли Радимов с Чубуковым, за ними, кутаясь в шаль, вошла Зоя. На ней были белые валенки и вязаная кофта.
- Ой, как вы тут можете? - сказала она. - Тараканов, что ли, морозите?
- Там Кадыков дожидается, который из Пантюхина, - сказал Чубуков, закрывая окно.
- Ладно, хорошо поработали, - сказал Возвышаев, пожимая руку Зенину. Значит, до утра. Быть всем в Совете в шесть часов! И учти, Кречев, раскулачивать без мерехлюндий.
- Есть без мерехлюндий, - ответил тот по-военному и мешковато обернулся уходить.
- А ты сам проследи, чтоб во главе групп по раскулачиванию не было знакомых или приятелей кулаков.
- Принцип революционной бдительности и беспощадности будет строго соблюден, - ответил Зенин, прощаясь.
- Орел! - изрек Возвышаев, кивая на дверь, после того, как она закрылась за Кречевым и Зениным.
- Там Кадыков дожидается, - напомнил опять Чубуков.
- Хрен с ним, пусть постоит. - Возвышаев, довольный, потер руки и прошелся по кабинету. - По тому, как мы проведем эту операцию, дорогие товарищи, народ будет судить о нашем неуклонном движении вперед к счастливому будущему без эксплуатации и мироедов. А враги наши пусть содрогнутся не только повсюду на земле, но и в гробах.
- Это нам - раз плюнуть, - отозвался Радимов.
Чубуков, закрыв окно, раскуривал свою трубку, шумно, с потрескиванием посасывал ее. На всех на них были новенькие суконные командирские гимнастерки цвета хаки. Накануне Нового года все это добро завезли в районный распределитель.
Кадыков вошел без стука и, поздоровавшись, спросил от порога:
- Донесение кому сдавать?
- Ты как в лавку ворвался... без спроса, без стука, - проворчал Возвышаев. - Привыкли там, у себя в милиции, к разгильдяйству.
- Мне сказали, что сюда сдавать, вот я и вошел, - Кадыков протянул листок.
- А что это за список? - спросил Возвышаев, принимая бумагу. - Это не список, а плевок на всесоюзное мероприятие. Один кулак на все село?!
- Один. Мельник Галактионов. Больше кулаков нет.
- Это кто вам сказал? Зачем вас послали в Пантюхино? Колхоз создавать или кулаков прикрывать? - загремел Возвышаев.
- Вы на меня не кричите. Не то я повернусь и выйду. - Кадыков вскинул подбородок и насупился. - Это решение пантюхинского актива. Нет у нас больше богатых людей. Село бедное.
- А я вам повторяю: райштаб послал вас в Пантюхино не для того, чтобы определить - бедное село или богатое, а для выявления кулаков. Где у вас кулаки?
- В штанах у меня прячутся. На, обыщи!
- Возьми ты его за рупь за сорок... Да понимаешь ли ты, голова два уха, что есть завтрашний день? - Возвышаев сунул руки в карманы галифе, покачался перед Кадыковым, подымаясь на носки и, насладившись мертвой тишиной, назидательно изрек: - Завтрашний день есть исторический рубеж перехода в иную формацию. Понял?
- Нет, не понял, - ответил Кадыков.
- С завтрашнего дня начинается великий перелом, как сказал товарищ Сталин.
- Кто был ничем, тот станет всем! - подхватил Радимов и загоготал.
- Вот именно! - Возвышаев вынул одну руку из кармана и погрозил Кадыкову пальцем: - Кто этот исторический рубеж не в силах перешагнуть, тот будет отброшен в арьергард наступательным порывом пролетариата в союзе с беднейшим слоем крестьянства. То есть он окажется в хвосте событий заодно с правыми элементами. Понял? У нас так: либо туда, либо сюда, промежуточной фазы не терпим.
- Не понимаю, в чем вы меня обвиняете?
- А в том, что вы остановились на пороге событий.
- Дан вон он, порог-то, позади остался. - Кадыков кивнул на дверь.
- Не прикидывайтесь мальчиком из купеческого магазина. Времена не те. Наступила пора спрашивать и отвечать. Вот так. Спрашиваю я, а вы отвечайте. Почему не выявлены в вашем селе кулаки?
- Нет же их! Один мельник Галактионов. Больше нет.
- А поп, дьякон, псаломщик, староста церковный? А лавочники? Волгари-отходники!
- Попа посадили. Один лавочник разорился, второй сбежал. Дьякон кладет деньги на кон. Он пьяница у нас.
- Что ж у вас, нет ни одного порядочного человека на всем селе? спросил Радимов.
- Не то, что человека, у них ни одной порядочной лошади нет, отозвался с подоконника Чубуков.
- Ладно... Допустим, - сказал Возвышаев, возвращаясь к своему столу, попа посадили. А где весь церковный причт? Вот и внесите его в список. И потом этих самых, волгарей-отходников.
- А чего брать у этих волгарей? - спросил Кадыков.
- Посовещайтесь и найдете, чего брать. Они у вас вроде бы селедкой торгуют. Вот и обложите их налогом или отберите селедку. Не то открыли местный промысел. Срамота! Пойдешь на базар - а от них за версту ржавчиной воняет.
- Дак базар-то закрылся.
- Откроется! Не беспокойтесь. Так что составьте список заново. Утром явитесь сюда, поедете в Степаново с другой группой. А кампанию по раскулачиванию в вашем селе проведет председатель сельсовета.
- Он третий день пьянствует вместе с этим дьяконом, - сказал Кадыков.
- Как? Он двадцатипятитысячник! Он только из Рязани приехал? Ты не врешь? Когда ж он успел запить? - Возвышаев с подозрением глядел на Кадыкова.
- Как приехал, так и запил. Не верите, сходите проверьте. Сперва у попадьи пил, потом перешел к псаломщику, а эту неделю от дьякона не вылезал.
- Где ж вы его поселили?
- Нигде. Я ему говорю - живи хоть у меня. А он говорит: я человек легкий, где ночь застанет, там и пересплю. Он вроде бы из столяров. В Рязани, говорят, по домам ходил, подряды брал. И тут пошел по домам.
- Радимов, придется тебе завтра подключиться к пантюхинцам. Поможешь организовать кампанию.
- За нами дело не станет, - отозвался Радимов.
Растворилась дверь, и вошел припорошенный снежком Ашихмин. Он снял с головы серую с кожаным верхом кубанку и кинул ее на диван. Довольно потирая руки, хозяйской походкой прошелся по кабинету и радостно изрек:
- Ну-с, фонарики-сударики, вот как надо работать! Полную пожарку натолкал. И мужиков, и баб - всякой твари по паре.
- Эксцессов не было? - спросил Возвышаев.
- Какие там эксцессы! Бабы пошумели да повыли. Это бывает. А мужики молчат да посапывают.
- Сколько взяли баб? - спросил Радимов.
- А всех, которых ты засудил. Одна зараза исхудалая, злая, что цепной кобель! Все за полушубок меня хватала. Вот ен, где кулак-то, говорит. Вот кого кулачить надо. А я ей - отчепись! Ты, говорю, полапала жену Зенина и схватила пятнадцать суток. А за меня десять лет получишь. Как контра пойдешь, говорю. А она мне - подойдет, говорит, время - свяжут вас с Зениным за муде и пустят по полой воде. Вот зараза! Ничего не боится.
- Это Авдотья Сипунова, - хмыкнул Радимов. - Когда я им зачитал приговор... По пятнадцать суток, говорю, за нападение на жену активиста. Она, эта Авдотья, мне говорит: мы вашу активистку в дерьме вымажем и по селу проведем.
- Дал бы ей года три в назидание потомкам, - сказал Возвышаев.
- Если б она что-нибудь против власти сказала. А то матерщина, мелкое хулиганство и больше ничего.
- А как Бородин себя вел? - спросил Возвышаев.
- Этот в усы фыркал, как кот. Все над нашей теорией посмеивался.
- А вот за это можно и дело оформить, - сказал Радимов.
- Он же не впрямую. Скользкий тип, все обиняком говорил. Не то я бы ему припаял... Ну, как бы там ни было, а дело сделано. Репетичку провели перед завтрашним мероприятием. Теперь и выпить не грех. - Ашихмин вдруг заметил Кадыкова: - Простите, а с этим товарищем мы не знакомы.
- Это из Пантюхина, - сказал Возвышаев, и Кадыкову: - Ты все понял? Ступай! Завтра к шести утра быть здесь.
Кадыков вышел. Возвышаев почесал за ухом и сказал Ашихмину:
- Наум Османович, а этих, ваших арестованных, придется выпускать. Завтра утром в пожарку пойдут кулаки, которых берем по первой категории.
- А тюрьма на что?
- Озимов заупрямился. Мне, говорит, воров некуда девать. Да и что у нас за тюрьма? В ней всего четыре места. А мы берем по первой категории сорок человек. В пожарку и то всех не поместишь. Придется еще и в склад сажать. Там у нас раньше артельная лавка была. Здание крепкое, не убегут.
- Делайте как знаете. Вам виднее. Только сперва пожрать надо. Вон, уже двенадцатый час, а я с обеда не емши.
- Радимов, может, к сорокам пойдем? - спросил Чубуков. - Там и повеселиться можно.
- Они ж уехали в Лысуху. А при моей жене не больно повеселишься. Ты думаешь - она мне поверит, что с заседания пришли? Скажет - кобелировали. До утра доказывать придется.
- Ладно, пошли ко мне, - сказал Возвышаев. - Я холостой, мне отчитываться не надо. Водка есть, и закусь найдется. - Он перешел к угловой вешалке, где висел его полушубок, и сказал секретарше: - Зоя, держи ухо востро. Все телефонограммы записывай в книгу и обязательно выверяй. Смотри не засни! Часа в два приду, подсменю тебя.
Возвышаев родом был из Виленской губернии; отец его держал на большой дороге корчму и лавку, скупал у евреев-тряпичников всякий хлам, прессовал его в тюки и отвозил на ткацкую фабрику. Торговал еще дегтем, лесом, патокой, зерном. Сыну своему, Никанору, любил говаривать:
- Торговля, сынок, тем и хороша, что ты силу свою чуешь, власть над людьми. Тому в долг поверил, тому взаймы дал, того в компанию принял. И каждого видишь насквозь: иной и хорохорится, а платить нечем, и водишь его, как шелешпера на уде, - хочу - дам подышать, а хочу и - насухо выброшу.
- Зачем она, власть-то? - спрашивал Никанор.
- А чтоб тебя все боялись, - отвечал отец. - Мир держится на страхе либо ты боишься, либо тебя боятся.
Эту истину Никанор Степанович крепко запомнил. И когда в реальном училище учился, и когда учителем работал, и когда в армии в унтерах служил, и потом - в красных комиссарах, всюду замечал, что без страха нет никакой дисциплины, а стало быть, и не может быть никакого порядка. А порядок - основа основ и в жизни каждого человека, и даже в жизни целого государства. Когда рушится порядок, все идет колесом.
К четырнадцатому году отец его так разбогател, что мечтал переехать в город, купить собственный дом и открыть торговлю с размахом на купеческий лад. Но пришла война, дорогу забили войска и беженцы, торговля упала, а там и немцы, гляди, нагрянут. Под немцем Возвышаевым оставаться не хотелось - во-первых, немцы, по рассказам, народ строгий, подати накладывают большие; во-вторых, кругом литва некрещеная, мало того что на добро твое зарятся, но, гляди, еще и жизни лишат.
И подались Возвышаевы в Россию, надеялись: схлынет война - вернутся. Лавка пошла за бесценок. Корчму сдали на казенный кошт войскам для постоя. Не с подорожными бродягами двинулись на восток, а поехали поездом, как порядочные люди. В далекой Рязанской губернии, в городе Спасске, купили бакалейную лавку с деревянным верхом для жилья. Думали, что, торгуя, и время скоротают, и капитал сохранят. Не повезло - сгорела начисто целая улица, где стоял их дом. И пришлось самому хозяину идти на пристань грузчиком, а в зимнее время - рубить лес и жечь уголь. В восемнадцатом году, когда Никанор вступил в партию, он был уже чистым пролетарием. Подфартило Никанору с биографией: на законном основании писал он, что был сыном пролетария, бывшим учителем, красным комиссаром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106