.. И немалые. Да место хорошее. Подготовленное!..
- Поедем в Орехово... Мой дядя устроит тебя по снабжению... И я на фабрику поступлю.
- Ты еще на стройку меня позови! - хохотнул Жадов. - В ударники... Темпы давать...
- Но я больше не хочу из-за тебя торчать в этом трактире. Понял? Больше ко мне не сунься. Я одна уеду.
- Да погоди ты горячку пороть. Что-нибудь придумаем. - Он взял ее за руку и потянул за собой в избу. - Пошли!
Гуляли долго с каким-то отчаянным остервенением, - две четверти водки выпили, пять бутылок красного, посуду побили, струны порвали на гитаре, наспорились, напелись до хрипоты и расползлись только на рассвете: кто зарылся в сено на повети, кто в сенях свалился, а кто и за столом уснул.
А начинали чинно: Жадов по-хозяйски сел с торца, по правую руку поставил четверть водки, по левую посадил Алену.
- Горько! - крикнул было Лысый, подобострастно ухмыляясь, заглядывая на Алену, порозовевшую под жарким светом висячей лампы, как сдобная булка.
- На, чмокни ее в горло и заткнись! - цыкнул на него Жадов, подставляя четверть водки, и сердито осмотрел все застолье: - Сперва дело обговорить надо, а потом - вольному воля...
У запасливого Кнута все имелось на такой случай: и вилки с ножами, и тарелки, и маленькие стаканчики, и даже рюмки на тонкой ножке - для барышень. Но только лишь Кнут открыл жаровню с духовитым мясом, как Сообразило залез в нее всей пятерней.
- Азият! - стукнул его по черепу ложкой Кнут. - Здесь обчество сидит, а не базарные мужики.
Ларион виновато ощерил свой щербатый рот и только тыкнул, беря вилку.
Но когда Жадов стал разливать водку, он опять пожадничал - схватил посреди стола фарфоровую чашку и потянулся с ней к четверти, а свой маленький стаканчик накрыл рукавом.
- Сообразило, за этим столом все равные... Коммуна, понял? - изрек Жадов. - Вот и веди себя, равняясь по всем остальным членам. И не хапай, как единоличник. Не то руки оторву, согласно Уголовному кодексу РСФСР.
Все засмеялись.
- Да, кодекс у нас все серьезнее с каждым днем, - сказал помрачневший Жук. - Меня так обложили налогами, что каждая лошадиная голова не в карман, а из кармана тянет.
- А ты что их, по ведомости проводишь, головы-то? - спросил Жадов.
- Нет, Ваня... Даже с тобой дело иметь накладно стало.
- Вон как... Что ж ты задумал?
- Пока только одно скажу - закрываю лавочку.
Жадов присвистнул:
- Ну, поехали! Остальное по дороге доскажешь!
Выпили и девчата. Им налили нежинской рябины. С минуту воцарилось молчание - все шумно работали челюстями и сопели, как будто воз везли.
- Так берешь лошадей? - спросил опять Жадов.
- Беру всех трех, - ответил Жук.
- А барахло?
- Как обычно... Пускай Семен везет до Мурома, а там свезу куда следует. Что-либо есть ценное?
- Шуба на козьем меху, крытая драп-кастором, бекеша из кенгуру, пальто с бобровым воротником. Отрезы есть... сапоги... и так, по мелочам. Нахапал Мельник в голодные годы будь здоров. Мы ему, значит, экспроприацию устроили...
- Иван, ну чего ты нудишь, как на поминках! - крикнула через стол Верка, сидевшая рядом с Жуком. - Налей! Иль удачи тебе нет? Иль руки сохнут? Или вахлаки перевелись? Хватит на наш век...
- Правильно, Вера! Мы еще покидаем телят на холку. - Иван тряхнул своими длинными волосами и взялся за четверть.
- Кнут! Ставь граненые стаканы! Наливай по полному... Не то закисли, как вечорошнее молоко, - крикнула Верка.
- Ух ты, ягода-малина! Фу-ты ну-ты... А плясать будешь? - спросил Жук.
- Буду!
- Сенька, гитару! - крикнул Жук.
Семен снял со стены гитару на розовой ленте, достал граненые стаканы с деревянной открытой полки и, дунув в каждый, как в патрон, поставил их на стол.
- Хоть бы сполоснул, дикобраз нечесаный, - сказал Жук, принимая гитару.
- Чего их полоскать?.. Из них никто и не пил с самой купли. Кружками обходимся, - сказал Семен, усаживаясь на свое место.
- Чаво там стакан, лей в кружку! - потянулся к четверти Ларион с кружкой.
- Смотри, Сообразило, в колхоз тебя не примут, - засмеялся Жадов, но в кружку налил: - Пей, черт с тобой.
И все потянулись к Жадову - кто с кружкой, кто с чашкой, а Жук протянул тарелку.
- Плесни сюда! Ложкой хочу похлебать.
- А выхлебаешь?
- Выхлебаю!
- Ваня, налей мне в блюдце! Я вприкуску с сахаром хочу, - потянулась Верка.
- Наливайте во что хотите... Пейте! - Иван принес из сеней еще одну четверть и - грох ее на стол...
И пошла разливанная...
Загудело, закрутилось колесо.
Лысый налил всклень оловянный ковш, выпил его одним духом и, надев ковш на голову, пошел вприсядку вокруг стола, посвистывая и приговаривая: "Как зять тещу завел в рощу..." Верка держала пальчиками блюдце и, шумно дуя, как на горячий чай, схлебывала глотками водку. Жук, отставив тарелку, из которой выхлебывал водку ложкой, взял гитару, закинул голову, мучительно свел размашистые черные брови, потянул воздух, как на первом утреннем морозе, и, громко хакнув, тряхнул гитарой и рассыпал высокие, томительные переборы цыганочки: "Эх раз, что ли! Да еще раз, что ли..."
- Верка, оторви да брось, чтобы доски загудели-запели!..
Та выкатилась из-за стола, как пущенная с карусельного круга, только дробь грохотом, да сарафан пузырем, да косы вразлет.
Жук бросил на стол гитару, поднял Верку на руки и, целуя, спрашивал:
- Ну, ягода-малина, проси чего хочешь! Все отдам, не пожалею...
- Подари мне рыжую кобылу, - сказала Верка, жарко играя глазами. - Купи у Ивана...
- Зачем она тебе?
- В гости ездить. Семен возить будет.
- Будь по-твоему. - Он опустил ее на пол и сказал Жадову: - Матрос, я покупаю рыжую кобылу и оставляю ее здесь... Для девчат.
- Чего? - Жадов выпучил зеленые жабьи глаза, встал из-за стола, подошел к Жуку, поймал его за отворот коричневой куртки и осадил, придвинул к себе. - Лучше меня хочешь быть? Не выйдет! Это я дарю девчатам рыжую кобылу. Кнут, слышишь? Беречь ее как зеницу ока. Во как... Гуляй, ребята, пока Жадов живой...
7
Зиновий Тимофеевич Кадыков решил собрать на совет весь актив артели и обговорить: что делать дальше, куда идти?
Собрались в той же конторке при магазине; на скамью вдоль стены сели все три зачинателя артели: Прокоп Алдонин, старчески сухой, но прямой и рослый мужик с аккуратно подстриженными треугольничком седеющими усами, Андрей Колокольцев, по прозвищу Ельтого, круглолицый здоровяк с младенческим румянцем во все щеки, да Иван Бородин, по-уличному Ванятка, несмотря на возраст бойкий еще и черноусый.
Руководство артели расположилось вокруг стола: Кадыков в центре, по торцам Успенский и Клим Барабошка - он был и кассиром, и экспедитором, и за продавца оставался.
Кадыков поднялся.
- Дело вот какое: надо подбить бабки, посчитать - сколько и кому задолжали, какие прибыли и тому подобное. Заодно посоветоваться - наметить новое руководство, а старое переизбрать.
- Как то есть переизбрать?
- Какое еще новое руководство?
- Новый блин всегда жжется.
Загомонили на скамье.
- На этот счет прениев не требуется, - строго сказал Кадыков.
- Да ты чего это надумал, Зиновий Тимофеевич? - обалдело глядел на него Прокоп. - Чем мы тебе не угодили? Что ты, в самом деле, нас прогнать хочешь или сам уходишь?
- Обожди малость. Узнаешь все по порядку, кто кому угодить хочет, а кому надоело в угодничество играть! Давай, дорогой Дмитрий Иванович, выкладывай все наши счета.
Успенский раскрыл серую картонную папку и сказал, глядя поверху:
- А чего тут докладывать? Вы и сами все наперечет знаете. На июнь месяц изготовлено сто пятьдесят тысяч кирпича, да сто тысяч сырца лежит в сараях, ждет обжига. Две печи хрущевки обожгли. Высаживать надо... Это по кирпичному заводу... Теперь каменщики. Капкин дом вывели под стропила, Кости Бердина дом сдали, Семену Луговому заложили фундамент - кирпич свезен на площадку. По кредитам задолженность погасили. Проценты за торговлю внесли. Магазин в полном порядке, можете проверить. Деньги на счету есть. Пусть бригадиры закрывают наряды. Рассчитаемся и с каменщиками и с кирпичниками.
- Дак чего у вас приспичило? - спросил опять Прокоп, беспокойно ерзая на скамейке. - Июнь еще почти весь впереди.
- На носу Троица, Духов день... Праздники, - нехотя отозвался Кадыков. - А после Троицы навоз будем вывозить. Тогда не до кирпича и кладки.
- Дмитрий Иванович-то не возит навоз! - крикнул Прокоп раздраженно. Он и посчитает все не торопясь... В аккурат расплатится.
- Дмитрий Иваныч от нас уходит, - раздельно, точно по слогам, отчеканил Кадыков.
- Куда уходит?
- Чего ж ты молчишь?
- За этим и собрал вас, чтобы сказать. Дмитрий Иванович сдает дела.
- Кому?
- Ня знаю, - по-пантюхински, упирая на "я", отрезал сердито Кадыков и нахохлился, словно кто-то его обидел.
Бородин и Ельтого выжидательно и удивленно глядели на старших, но те молчали. Прокоп метал прокурорские взоры то на Кадыкова, то на Успенского; но Кадыков, резко вскинув подбородок, рассматривал тесовый потолок, а Успенский, низко опустив голову, что-то чертил в папке.
- Э-э, как она, как ее... Притчина ухода? - спросил наконец Барабошка.
- Указания свыше не обсуждаются, - ответил уклончиво Кадыков.
Успенский слегка покраснел и, глядя вкось на Барабошку, пояснил:
- Я в ближайшее время поступаю учителем в Степановскую школу.
После этих слов Прокоп, все время державший голову поверху, как гусак, сразу осел, подавая вперед мосластые плечи.
- Вопросы имеются? - спросил Кадыков.
- Кого подготовили взамен? - спросил глухо Прокоп.
- Вот рекомендую Клима Борзунова, если он, конечно, согласится, Кадыков мотнул головой, взглянул на Барабошку.
- Э-э, как она, как ее... Работенка не под силу. Не по голове то есть... Запутаю, мужики, все дебеты и кредиты... Сам черт не разберет, а сатана шею сломит. Право слов, мужики, - залотошил Барабошка.
Прокоп скривил щеку и вздохнул, потом с надеждой поглядел на Кадыкова:
- Может быть, ты возыметь и бумажные дела? А, Зиновий Тимофеевич?
- Нет, мужики... Я тоже ведь ухожу, - отрезал Кадыков.
- Как? - Прокоп подался к столу и часто заморгал.
- Я не обучен с кредитами обращаться... Я человек служилый... То в армии, то в милиции. Пожары тушил, за преступниками бегал. Вот и пойду опять, пожалуй, туда же.
- А как же мы? Закрывай лавочку, да? - спросил Иван Бородин, обращаясь к своим приятелям Прокопу и Андрею.
- Ельтого, попросим в РИКе, может, пришлют кого с образованием, сказал Колокольцев.
- По почте выпишут, что ли? - усмехнулся Прокоп.
- Найти все можно, - сказал Кадыков. - Было бы желание. Боюсь, что в РИКе вам не помогут, а скорее наоборот.
- Как то есть наоборот? - спросил Прокоп, все более удивляясь.
- А так. Не нравится ваша артель Возвышаеву. Вот кабы все обобществить - землю, инвентарь, скот... тогда другой оборот.
- Так была же в Выселках коммуна?
- Возвышаев повторить хочет, - сказал Кадыков.
- Нет, на это я не согласный, - решительно отрезал Прокоп и хлопнул себя по коленке.
- Ты погоди, Прокоп, погоди! - Ванятка положил свою ладонь на сжатый кулак Прокопа. - Раскатать избу куда как просто. Сложи ее попробуй заново! Ты забыл, как мы артель создавали? Сараи строили, печи?! Жилы из себя тянули. Последние гроши закладывали... Думали - оправдает, обернемся... разбогатеем... И теперь вот, когда дело пошло на лад, сами разбегаемся. Куда? Пошто?!
- Окстись, Христос с тобой. Кто, я разваливаю артель? Ты их вон спроси, - указал Прокоп на застолицу. - Куда они бегут? И пошто?!
- Мы на службе, - ответил Кадыков. - Нас отзовут, других поставят. Это вам решать - быть артели или не быть. Обобществляйте землю, инвентарь, и разговор кончен.
- Не для того я двенадцать лет хрип гнул, чтобы свалить все свои манатки в общую кучу, - крикнул Прокоп.
- Да кто тебя заставляет делать кучу-малу? - подался к нему опять Ванятка. - Ведь бьем же вместе кирпич, дома вон строим. И ничего. Разбираемся, кто лучше кладет, тот и получает больше. Так и с землей приладимся, и с инвентарем.
- Приладимся! Один придет с сохой, другой - с блохой, - усмехнулся Прокоп. - Скажи уж проще: отдай, мол, нам свою молотилку, а сам ходи с цепами.
В отличие от худого и мосластого Прокопа, Ванятка был широк и плотен, с большой лысой головой, словно полированной на точильном станке. Взрывается он, как порох; цыганистые глаза его округлились, ноздри задрожали, голова пятнами покрылась:
- Скаред лыковый! Ты дождешься... У тебя ее все равно отберут.
- Кто это отберет? Да я башку ему отвинчу, как гайку. И брошу под забор.
- Мотри, разбросался...
- Эй вы, забубенные! Поменьше размахивайте кулаками! - крикнул Кадыков и постучал ладонью об стол.
- Да я к нему по-человечески, - ринулся к столу Ванятка. - О себе думай и других не забывай. Сколько семей кормит наша артель? А развалим ее из-за каких-то сеялок да молотилок. Уж ежели на то пошло, - обернулся опять к Прокопу, - оплатим мы твою молотилку.
- Оборы от лаптей продашь? - с усмешкой спросил Прокоп.
- Не оборами, а хлебом артельным за три-четыре года погасим.
- Ага, десять лет по кружке молока...
- Прокоп Иванович, подумай все-таки. В колхозе тоже жить можно, сказал Кадыков. - В конце концов твою же молотилку артель и так использует.
- То я за ней гляжу, потому как хозяин, а то она у Барабошки под навесом валяться будет, - возразил Прокоп. - Ее ребятишки растащат из озорства.
- Э-э, как она, как ее, прошу без выпадов на оскорбление.
- Значит, кирпич можно бить сообща, а землю пахать нет? - обиженно спрашивал Ванятка.
- Кирпич, тьфу! - плюнул Прокоп. - Комок глины. И кладут его в станок. Лаптем шлепнул - и вся недолга. А земля - особь статья. Кажный клин свой характер имеет. К земле приноравливаться надо. А вы наскоком хотели...
- Ельтого, Прокоп Иванович, не согласен - дело табак. Мужики за ним потянутся. Развалится артель наша, - сказал Колокольцев, с надеждой глядя на Кадыкова.
- Вот то-то и оно. За нос водить вас не хочу, мужики. Доложу Возвышаеву - все как есть. Захотят - найдут замену. Нет... На нет и суда нет. Значит, придется вам расстаться. По времени оно теперь и не страшно. Кладку кончаете... Кирпич успеете обжечь. А там полевые работы, луга, страда... И до самой осени. А магазин надо прикрыть. Паи раздать сможешь? - обернулся Кадыков к Успенскому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106