- Это вы классовую борьбу называете бессмысленной жестокостью? А? Что? - Ашихмин ярился, постоянно вскидывал голову, как бы с удивлением смотрел на застольщиков. "Отчего это они молчат?" - было написано на лице его.
- Оставьте вы эти громкие слова - "величие цели", "классовая борьба"... - сказал Успенский.
- Это не громкие слова, а назначение и смысл нашей жизни. Я приехал сюда не для того, чтобы кому-то мстить, а выполнять высокую обязанность. Обязанность моя, так же как и ваша, в данный момент заключается в том, чтобы сломить сопротивление кулачества в строительстве совершенного человеческого общества. Мы не сказки здесь рассказываем о загробном царстве, мы открываем глаза людям на грядущий мир всеобщего равенства и счастья, научно обоснованный. Построить такой мир - не огород загородить. Это надо понимать. В это верить надо! Великая цель не за углом. Путь к ней долог. Прогресс бесконечен. Во имя этого прогресса мы совершаем необходимую расчистку, убираем с дороги те препятствия, которые оставило нам классовое общество старого мира. И называть эту нашу, я бы сказал санитарную, работу бессмысленной жестокостью непозволительно и преступно! А? Что? Как вам это нравится?
- Верить в загробный мир - глупо, а верить в рай земной - умно; говорить о боге, о бессмертии - неуместно, а о прогрессе человечества необходимо. А ведь, коли разобраться, в сущности, это один черт получается, как говорил Иван Карамазов. И в том, и в другом случае необходима одна и та же отправная точка - вера. Что понимать под прогрессом? Царство всеобщей сытости - это одно. Социальную справедливость и нравственное совершенство - совсем другое. В нравственное совершенство, как и в царствие небесное, верить надо. Опять нужна вера. Вера на слово, наобум, ежели не в бога, так в человечество, ежели не в царствие небесное, так в прогресс. Если цель - прогресс, а прогресс бесконечен, как вы говорите, то для кого мы работаем? Что мы скажем тем, кто истощил свои силы в работе? Что после их смерти на земле будет лучше? И заставим других встать на их место и тянуть ту же лямку? Не я задаю вам вопросы, это Герцен спрашивал еще в прошлом веке, и никто не ответил ему. По нашему-то глупому разумению, люди страдали и боролись не даром, - они получили от Советской власти землю, право на собственное хозяйствование. И слава богу! Пусть стараются. Исполать! Так вас это не устраивает, вам спокойствия не дает ваша великая цель: отчего это она все еще маячит в туманном отдалении? Дай-кать мы ее приблизим, да так, чтоб всем чертям стало тошно. А кого считать чертями, это, мол, мы укажем. Вот и тычете перстом, как слепой Вий. Вчера вы изволили выбросить из дому двух стариков и четверых детей, якобы помешавших вашему победному шествию к намеченной цели. И теперь вот пришли к нам за одобрением. Но аплодисментов не будет. Мы не воюем с детьми. Если ваш так называемый прогресс требует невинных слез хотя бы одного замученного ребенка, то возвращаем вам билетик обратно. В построении такого прогресса мы не участвуем. И это было доказано давно. Но вы рассчитываете на короткую память. Нет! Мы ничего не позабыли.
- Кто это - мы? Мы - Николай Второй! Не рано ли вы расписываетесь за других, гражданин Успенский? За этот прогресс люди на смерть шли. Не для того мы воевали за Советскую власть, чтобы позволить...
- Вы воевали? - перебил его Успенский с некоторым удивлением. - Где же, на каком фронте, позвольте узнать? Говорят, что репортером в губернской газете?
Ашихмин дернулся всем корпусом, как будто его током ударило, и тоже с некоторым удивлением посмотрел на Успенского, но ответил без тени смущения:
- Это не имеет значения. Мы с вами разговариваем, как люди, стоящие по разные стороны баррикад.
- Нет, все имеет значение! Когда мы сражались на этих баррикадах, мы не представляли, что от нашего имени будут выбрасывать из домов стариков и крестьянских детей во имя будущего прогресса.
- Это не крестьяне, а кулаки! Разница!
- Какая? Кто ее определил? Что Ленин говорил? Одно дело дореволюционный кулак, совсем иное дело - послереволюционный. Земельные наделы по едокам нарезаны. Если все его богатство от собственного труда да от казенного надела, так что это за кулак?
- Вы не путайте тот период с нынешним! Обстановка обострилась, понятно? И нечего за Ленина прятаться...
- Я по существу говорю. Где, с какой коровы кончается крестьянин-середняк, а начинается кулак? С какого волоса начинается лысина? Где тот устав или хотя бы бумажная директива, которая определила бы размер кулацкого хозяйства? Раньше в России кулаком назывался барышник, ростовщик, перекупщик, а не хлебороб. Загляните хоть в словарь Даля.
- Ваш Даль - реакционер! И словарь его устарел, - кричал Ашихмин. - А кулак и богатей - один черт. Это и так всем понятно.
- Вам все едино, лишь бы в расход пустить. Но даже если он кулак и богатей... Надо доказать его вину! А за что мучаются дети?
- Он эксплуатировал других и наживался за счет народа!
- Кто, Лопатин? Тот, что выброшен вами из дому? Да он не только что других нанимать, лошадей и то подменять готов был своим горбом.
- Он хлебные излишки отказался сдавать!
- У него не было такого хлеба. Вы его не спрашивали, чем он заплатит, когда накладывали так называемые излишки.
- Не мы накладывали, а группа бедноты.
- Вот именно - группа! Да еще по вашей указке. А село спросили? На общем собрании голосовали, прежде чем выбрасывать Лопатина из дому? А ведь он равноправный член нашего общества. Его даже голоса не лишали. То, что вы совершили над этой семьей, называется беззаконием!
- Как вы смеете! С чьего голоса вы поете? - Ашихмин стукнул кулаком об стол, вскочил с табуретки, сделался весь красный, глаза его бешено метались с Успенского на всех остальных, как бы требуя броситься на этого человека, связать его, скрутить и выбросить вон.
Успенский тоже вскочил, так что табуретка отлетела от него, опрокинувшись с грохотом.
- Я голоса взаймы не беру и свой голос не продаю! Готов доказывать где угодно, что вы совершили беззаконие.
- Беззаконие? Я?!
- Да, вы...
Ашихмин, худой, маленький, с пылающим лицом, того и гляди - черные волосы его задымятся, приподнявшись на носках, потрясая сухими жилистыми кулачками, кричал:
- Да вы!.. Вы правый либерал, жалкий последыш Бухарина. Кулацкий адвокат! Да вы опаснее открытого врага. Вы подтачиваете, как черви, революционный порыв рабочего класса, отравляете волю масс своим ядовитым сомнением, неверием в наши темпы, задачи, конечные цели... Да вы...
- Я не последыш! - кричал и Успенский, перебивая задыхающегося от ярости Ашихмина. - У меня своя голова на плечах. Это вы потеряли головы. Вы, последыши Иудушки, кровопивца Троцкого. Сколько вас судили за перегибы? Но вам мало прежних голодовок? Новых захотелось! Лишь бы покомандовать! Лишь бы народ помордовать... Так запомните - даром это для вас не пройдет. Беззаконие - это слепой зверь; сегодня вы его спустили на крестьян, завтра он пожрет вас самих. И не размахивайте передо мной кулаками. Я вам не мерин, я - бывший командир. Могу и по физиономии съездить.
- Что вы сказали? Что вы сказали? Повторите! Люди, что он сказал? Ашихмин снова метнул взгляд на сидящих, ища поддержки.
Все мужчины встали как по команде, и сделался шумный переполох, всякий говорил свое, не слушая других.
- Мужики, это, уж извините, не спор. Это на драку смахивает. А ради чего хватать друг друга за грудки? - кричал Костя Герасимов. - Мы же здесь все свои люди!
- Так это-о, побороться бы! Ха-ха-ха!
- Дмитрий Иванович! Митя! Ну какой он троцкист? - спрашивал Скобликов. - Он же член партии!
- А я ему что за бухаринец? Я терпеть не могу эти их ярлыки и групповые дележки.
- А я говорю - выпить надо. Выпить! - кричал свое Бабосов.
- Не надо шуметь, мужики. Помиритесь. Пожмите друг другу руки...
- Саша Скобликов! Тащи скорее стаканы! Перепьем это дело. Наум Османович, куда же вы? Погодите!
Бабосов поймал за подол френча уходящего Ашихмина:
- Вы один заблудитесь. В реку попадете!
- По мне лучше в реке искупаться, чем сидеть в одной компании с этим защитником Тмутаракани.
- Да погодите! Перепьем это дело, и все уладится.
Дверь вдруг распахнулась, и на пороге появилась в белой вязаной шапочке Варя, а за ней, вытягивая шеи, как гуси, заглядывали в комнату Сенечка Зенин и Кречев.
- Коля, Митя, а мы по ваши души! Вот гости к вам, из Тиханова. Заблудились совсем. Благо, меня нашли. Подсказала им добрая душа, щебетала Варя, подходя к столу. - А что это вы все стоите? Или собрались расходиться?
- Это мы вас встречаем. Хотели обнимать вас по очереди, да я отсоветовал, - изрек Бабосов. - Говорю - она кусается. - И, обернувшись, Ашихмину: - Тихановское начальство. Прошу любить и жаловать. Это секретарь партячейки товарищ Зенин, председатель Совета Кречев. А это представитель окружкома, товарищ Ашихмин. Заместитель заведующего АПО.
Ашихмин, все еще красный, как из бани, молча пожал протянутые ему руки.
- А теперь за знакомство по наперсточку не грех. Причастие на столе. Остальное... Саша, сообрази! - скомандовал Бабосов и, разводя руками над столом, приглашал: - Раздевайтесь, товарищи, и садитесь.
Рассаживались в неловком молчании, переглядывались, как заговорщики. Одни не знали, о чем говорить после скандала, а другие боялись брать за бока Успенского в присутствии неизвестного начальника.
Саша принес граненые рюмки, вилки, за ним вошла Верява с двумя тарелками - соленых огурцов и квашеной капусты.
- Ешьтя, ешьтя на здоровье. Може, кваску налить?
- Тащите! - обрадовался Бабосов. - Мы сперва сладенького попробуем, а потом уж кисленького... - Поглядел на Зенина и добавил: - На дорожку хватим. - Он ловко выбил пробки из бутылок и налил вина. - Господи, не почти за пьянство, прими за причастие! - Бабосов поднял рюмку и важно произнес: - За мировую революцию!
Саша прыснул, но, видя, что его веселое настроение никто не подхватывает, крякнул, как с мороза, и торопливо опрокинул рюмку, поспевая за другими.
Задевая вилкой капусту, Бабосов весело спросил, поглядывая на пришельцев:
- Каким важным известием порадуют нас дорогие гости?
Кречев сидел сгорбившись, угрюмо глядел в стол перед собой, Зенин же поглядывал то на Ашихмина, то на Успенского и лихорадочно соображал, что же надо говорить. Успенскому надоела эта игра в молчанку, и он спросил Кречева:
- Павел Митрофанович, вы по делу ко мне?
- Пусть Зенин и скажет, - ответил тот хмуро.
- Дмитрий Иванович, - сказал Зенин, извинительно улыбаясь, все так же поглядывая то на Успенского, то в сторону Ашихмина, - вот какая у нас оказия... Понимаете ли, товарищ Ашихмин, передовые, сознательные крестьяне нашего села решили объединиться в колхоз. А мы их поддерживаем со всей душой.
- Очень хорошо! - живо отозвался Ашихмин. - За чем же дело стало?
- Дело-то за сущим пустяком. Надумали объединиться в колхоз маломощные хозяйства и отчасти середняки. Сами понимаете, дворы у них ветхие, сараи маленькие. Держать обобществленный скот, инвентарь негде. Вот они и поручили нам с Кречевым съездить к Успенскому и попросить у него поддержки и помощи. Мы, говорят, знаем его как опытного коллективизатора. Он уже создавал одну артель. Пусть и колхоз поможет нам создать.
Кречев обалдело, как спросонья, глядел на Зенина, тот же, толкая его сапогом под столом, продолжал выжидательно улыбаться и ухитрялся одновременно говорить с Успенским и обращаться как бы к Ашихмину за поддержкой.
Ашихмин впервые после размолвки с удивлением глянул на Успенского, но промолчал.
- А чем же я могу им помочь? - спросил Успенский.
- Дмитрий Иванович, у вас великолепный дом, большой двор, сарай молотильный. Если вы вступите в колхоз, то окажете нашим крестьянам ба-альшую помощь, - уже с воодушевлением, с энтузиазмом закончил Зенин.
- Это кто ж придумал? - спросил Успенский. - Вы, Павел Митрофанович?
- Н-нет, - ответил Кречев.
- Дак сами, сами крестьяне и придумали, Дмитрий Иванович! Уверяю, они вас так высоко ценят, - расплылся опять в любезной улыбке Зенин.
- Хорошо, Павел Митрофанович. - Успенский умышленно смотрел только на Кречева. - Заявляю вам как представителю Советской власти: передайте крестьянам, что я с радостью вступаю к ним в колхоз. И отдаю им в полное коллективное владение мой дом, двор, сарай молотильный, весь инвентарь, лошадь и обеих коров.
- Дмитрий Иванович, позвольте пожать вашу щедрую руку! - потянулся к нему Зенин.
- Нет, не позволю, - сухо сказал Успенский. - Я вам не купец, сходно продавший товар. И вы не посредник на сделке.
- Но выпить-то можно? - спросил Бабосов. - Хотя бы за новый колхоз.
- Пейте на здоровье!
- Ну, слава тебе господи! Наконец-то смягчился, отошел, - сказал Бабосов и стал наливать вино.
- А Дмитрий Иванович и не заходился, - неожиданно сказала Соня Макарова. - Он говорил очень разумно и... красиво, как в спектакле.
- Ха-ха! Браво! - крикнул Роман Вильгельмович. - Так это-о, устами младенца глаголет истина. Ха-ха!
- Соня, ты с кем сюда пришла, со мной или с ним? - нарочито строго спросил Костя.
- Наконец-то она проснулась и оценила, кто здесь мужчина, - хохотнул Бабосов.
Ашихмин с немым вопросом глянул на Бабосова, и тот стушевался.
- Я в том смысле говорю, что почуяла она присутствие истинного ловеласа, - выкрутился Бабосов. - Берегись, Костя!
- Н-да, это и в самом деле на спектакль смахивает, - сказал, вставая, Успенский. - А у меня еще дел по горло. Всего хорошего!
Слегка кивнув головой, он пошел к настенной вешалке.
- И я с вами, Дмитрий Иванович! - ринулся за ним Юхно.
На улице все так же мелко моросил дождь, дул порывистый ветер, и мокрые ветви дробно стучали о деревянный карниз дома.
Прикрывая уши драповым воротником, Юхно сказал:
- А вы, так это-о, отчаянный человек. Смотрите, Дмитрий Иванович, эти функционеры, как покинутые женщины, обиды не прощают.
- Мне терять нечего. Я один как перст. Пускай докладывает, - сказал Успенский, вынимая портсигар.
- Доклад еще полбеды... Хуже, если донесет.
- А по мне хуже - так молчать. Видеть, как лютуют эти самозванцы, выбрасывают на мороз ни в чем не повинных людей, и молчать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106