Когда идет с Андреем Ивановичем, еще ничего, но стоит пойти одному, как при виде высокого тесового крыльца Бородиных у него появляется противная слабость в коленках и урчание в животе, словно принял слабительного. Так и мерещилось - выйдет она сейчас на крыльцо, он остановится и начнет заикаться. И признаться в этом стыдно было даже перед самим собой. Он, здоровенный детина, двухпудовой гирей крестился и робеет перед девчонкой.
Этот конфуз впервые испытал он весной. На церковный праздник - красную горку - райком комсомола решил вывести сельскую молодежь на стрельбы, чтобы отвлечь ее от игры в орлянку, катания яиц и поповского дурмана, то есть посещения церковной службы. Так и сказали Кречеву по телефону организуй, мол, мероприятие. А с утра явились в сельсовет Мария Обухова и Сенечка Зенин. На Обуховой было темное пальто с глухим воротом, перехваченное широким поясом, и блестящая черная шляпа, похожая на шлем. Статная, рослая, и говорит громко, решительно - командир. И руку пожала крепко и еще посмеивается: что это, говорит, вы, товарищ председатель, такой молчаливый, как с похмелья? Или, может, не выспались? А он глядит в ее узкие темные глаза и ничего путного сказать не может. Он и в самом деле всю ночь провел у Сони Бородиной и подумал испуганно - уж не догадывается ли? И ноздри так раздувает, и глаза сощурила... Может быть, натрепал кто-то, неудобно перед Андреем Ивановичем. Но более всего совестно перед ней. Отчего? Что ему с ней, детей крестить? И в ухажеры не навязывался, и свататься не собирался... А посмотрит она, засмеется или руку пожмет - так и обрывается все внутри.
Попросили вырезать мишени из фанеры в виде четырех фигур: попа, монаха, буржуя в цилиндре и генерала. Сенечка нарисовал на бумаге. Кречев было заупрямился: вынул из шкафа лучковую пилу, рубанок, молоток. Вырезайте, говорит, и сбивайте. А мне некогда. Хотел уйти. Задержала, взяла под локоток: "Павел Митрофанович, вы же мастер. Настоящий пролетарий, да к тому же строитель. А он кто? Посмотрите на его руки! - указала на Сенечку. - Не то подросток, не то счетовод. Разве такие руки смогут держать пилу и рубанок? Или вы хотите, чтобы я вырезала эти фигуры?"
Уговорила, вырезал. А на стрельбище легла в одну четверку рядом с Кречевым. Не успел он как следует изготовиться, как она толкнула его носочком в сапог и опять насмешливо: "Павел Митрофанович, вы слишком близко легли ко мне. И дышите шумно". И Кречев все четыре пули пустил в белый свет. Над ним смеялись, острили. Особенно Тяпин старался: Кречев, говорит, не в буржуев пулями стреляет, а глазами в наши кадры. А Мария добила Кречева. Если он, говорит, так же стреляет глазами, как пулями, то за наши кадры опасаться не стоит.
Шел Кречев к Андрею Ивановичу еще и затем, чтобы сказать ему, предупредить - дело дрянь. Донес на него Зенин. И не просто, видать, понаушничал, а документально изложил, как тот взял под защиту кулаков и сорвал заседание актива. Иначе Возвышаев не стал бы открещиваться от Бородина. А впрочем, черт ее знает! Может быть, и Мария в этом замешана? Обидела Возвышаева, отбрила. Она отбреет. А может быть, сошлась с Успенским, и Возвышаев решил отомстить им? Что бы там ни было, а предупредить их надо.
В сумерках уже прошел он по Нахаловке - ни ребятни, ни скотины, ни собак. Была та тихая пора межвечерья, когда сельская улица пустеет: скотина вся на дворах, ворота заперты, околицы затворены, ребятишки, которые поменьше, рассаживаются на печи да возле грубок со своими играми, те, которые постарше, помогают на дворе родителям убраться со скотиной, а невесты хлопочут по дому, подбирают наряды, гладятся, завиваются, пудрятся - готовятся к ночным игрищам да гуляньям.
У Бородиных светилась горница; окна передней избы холодно поблескивали, точно слюдяные. Рано они убрались, подумал Кречев, подходя. В боковом кармане он нес бутылку рыковки и надеялся посидеть за самоваром. На стук щеколды никто не вышел в переднюю избу. Он рванул на себя дверь, нырнул в темноту и громко спросил:
- Есть кто-нибудь живой?
Растворилась дверь из горницы. На пороге появилась Мария, и свет от лампы-молнии заполнил всю избу. Кречев от непривычки к свету сощурился.
- А что, хозяев-то или дома нет? - спросил он растерянно.
- Они на одоньях припозднились. Ухобот провевают...
- Во-он что! - Он оглянулся на дверь, будто извиняясь за вторжение, сказал с улыбкой: - Не сам зашел - собаки загнали.
- Догадываюсь, что за собаки, - сказала Мария с оттенком скорби и пригласила его в горницу: - Проходите! Раздевайтесь, пожалуйста!
В горнице топилась грубка. Ребятишки играли возле открытой дверцы, освещенные переменчивым пламенем пылающих дров. Сама села на деревянном диванчике у стола, Кречеву указала на табуретку. Он присел осторожно, все так же стесняясь и вроде бы опасаясь, что табуретка не выдержит его веса, потер ладонями о колени и сказал:
- Я пришел вас предупредить... Меня Возвышаев вызывал... Дело в том, что ему известно, будто Андрей Иванович сорвал актив и взял под защиту кулаков... Это, конечно, оговор. Но тем не менее.
- Мы знаем, - ответила Мария все тем же ровным и скорбным тоном. Зенин написал донос, будто мы с Андреем Ивановичем помогали убежать от расплаты помещику Скобликову.
И только теперь Кречев сообразил - почему нет хозяев. Ясно же, прячут пожитки или хлеб, боясь неожиданной расправы, и он решил успокоить Марию:
- Не вы главные виновники... Насколько мне известно, здесь замешано третье лицо. Вот ему стоило бы поостеречься.
- Успенский? - быстро спросила она.
- Да.
- И что ж ему грозит?
Кречев опять потер ладонями о колени, качнул по-медвежьи корпус, будто бы что-то мешало ему говорить, но все-таки сказал:
- Разговор между нами... Если об этом кто узнает, сами понимаете... Попадет не только мне, но и ему.
- Да что ж ему грозит? - нетерпеливо спросила Мария.
- Конфискация имущества... если он признается, что помешал Савкину задержать помещика Скобликова. Вот что ему передайте: завтра вечером мы с Зениным поедем к нему в Степанове, чтобы расспрашивать его. Пусть он на это время куда-нибудь уйдет. На допрос его вызывать никто не станет - не имеют права. Это всего лишь блажь Возвышаева и Зенина. Но если он не увернется от нас, Зенин может и дело состряпать. И меня впутает. А я обязан ехать. Не могу уклоняться. Вы меня поняли?
- Спасибо, Павел Митрофанович! - Она потупилась на минуту, потом взглянула на него с виноватой улыбкой и сказала тихо: - Ради бога извините! Я так часто была несправедлива к вам. А вы честный и мужественный человек. Извините.
- Об чем вы, Мария Васильевна! Все это пустяки.
Он встал как бы с облегчением, свободно расправил плечи, будто скинул с себя мешок с зерном, и вновь заметил ребятишек - настороженные и притихшие, как воробьи, они смотрели на него с испугом; видно было, что им не до игры, что подобный разговор сегодня для них не впервой.
- Извините и вы меня, ежели в чем виноват, - сказал Кречев и вышел.
Ах ты, едрена-матрена! Ну и ну! Дети малые и то затаились, как пришибленные. Вот так заварилась похлебка. Кто ее только и расхлебывать станет? Он полез в боковой карман за куревом и задел бутылку, жестко даванувшую его в ребро. А куда ж мне этот снаряд девать? С кем бы раздавить его? И надумал: пойду-ка к Соне. Хоть душу отведу.
Соня Бородина доводилась Андрею Ивановичу снохой, она была второй женой брата его Михаила. После смерти Насти, оставившей трех малолетних дочек, Михаил приехал из Юзовки, женился наспех на этой Соне - из соседнего села Сергачева взял ее - и снова укатил в Юзовку, где слесарничал, деньги зарабатывал на новый дом. Дом этот строил ему Андрей Иванович, не сам, конечно, строил, а вел подряд, нанимал мастеров, присматривал. Кирпичные стены сложили братья Амвросиевы; а крышу, полы и все столярные работы вел Федот Иванович Клюев. На этой новостройке и сошелся Кречев с Соней.
Дело было весной, сеяли овес по контрактации. Кречев зашел под вечер к Андрею Ивановичу договориться насчет раннего выезда в поле. Но хозяина не было дома, сказали, что он на стройке. И на стройке его не оказалось. Кречев пробухал сапогами по желтому свежеоструганному полу, заглянул и на кухню, и в чистую половину - никого. Прошел в тесовые сени, здесь тоже, как и в доме, были хорошо оструганные полы, скипидарно пахло свежей стружкой, - двери не заперты, раскидан да развешан по стенам инструмент и никого. Что за чудо-юдо? Не ушли же, так все побросав и не заперев двери? На дворе стоял дощатый сарай. Кречев вошел в торцевую дверь и столкнулся нос к носу с Соней. Она была в одной исподней рубашке - видно, переодевалась из рабочего платья в выходное, - сцепив руки, прикрыла полуобнаженную грудь и смотрела на него не то с испугом, не то с недоумением.
- Тебе чего? - а глаза посинели, зрачки расширились и ноздри задрожали.
- Искал Андрея Ивановича... - с пересохшим горлом сказал он.
- Нету его, ушел... Ну, уходите же! - И брови сломались, мучительно сдвинулись, как от крика.
- Сейчас, сейчас. - Он смотрел не ее голые плечи и тяжело, отрывисто дышал.
- Уходи же!..
- Да я, это, хотел тебе сказать... Погоди-ко!.. - Он обнял ее за плечи, навалился, сграбастал мягкое податливое тело и легко принял на грудь, как бремя дров. У стены стоял топчан, накрытый лоскутным одеялом, он понес ее на топчан, больно стукнулся об него локтями и, ловя губами ее маленькое упругое ухо, услышал горячий несвязный шепот:
- Крючок накинь. Дверь, дверь... крючок...
С той поры он часто навещал ее, за полночь, когда угомонится село и заснут, раскидав ручонки, малые падчерицы. Жила она в кособокой избенке, снятой Михаилом Ивановичем после выдела из семьи. Снимал на год, на два... Но зажился в Юзовке. Не просто и не скоро давались заработки на новый дом. В этой старой избенке и Настя умерла, и дети подрастали.
Стояло это жилье на Сенной улице в самом конце, как идти на Пантюхино, напротив Ванятки Бородина.
Кречев с поля зашел уже по темному, стукнул трижды щеколдой. Соня вышла в сени и, оглаживая его небритые щеки маленькими твердыми ладонями, шептала:
- Иди, Паша, к Фешке Сапоговой... Я приду через часок. Девок уложу и приду...
Надежда с Андреем Ивановичем работала не в сарае, а в кладовой: насыпали под завязь пятипудовые травяные мешки просом и рожью. Еще накануне ночью Андрей Иванович выкопал в саду яму и прикрыл ее копной сена по жердевому настилу. О доносе узнали они от Зинки. Та забежала в обед к Марии в райком и с оглядкой торопливо прошептала на ухо: "Савкин заходил и рассказал Сенечке, как вы с Андреем Ивановичем провожали Скобликова и помешали ему задержать неплательщика... Сенечка записал все; мы, говорит, их вздрючим за пособничество. А мне наказал: ежели, говорит, проболтаешься - язык отрежу или того хуже - посажу в тюрьму! Маша, милая, не выдавай!"
Надежда бушевала: "Добегались, дотрепались, сердобольные матрены! - И все на мужа: - О ком хлопотал, о ком убивался? Барина пожалел? Дак он, что птица перелетная - шапку в охапку, хвост трубой и улетел. А ты куда подымешься, с такой оравой? Вот придут завтра, возьмут тебя за штаны: что делать? Куда жаловаться? Где защиту искать? Эх ты, помело подворное! И ты хороша! - Это на Марию. - Нет, чтобы линию держать по всей строгости, как и полагается партейной. А ты по ночам шастаешь со всякими элементами!" Но Мария не Андрей Иванович, сама Обухова, как часовой, всегда наготове, ежели кого встретить или сдачу дать. Ты чего, говорит, лезешь в мою линию со своими элементами? Что ты в них понимаешь? Вон где твои элементы, в печке! Горшки да чугуны. Вот и ворочай их. А в своих элементах я и без тебя как-нибудь разберусь...
Ну, поостыли, примирились. Чего делать? Решили - зерно прятать. Куда везти? "К Ванятке", - говорит Надежда. "Да ты что, очумела? - осадил ее Андрей Иванович. - Он же вот-вот председателем колхоза станет, свое зерно понесет на общий семенной пункт, а чужое у себя прятать станет? Совесть, поди, не пропил еще!" Куда же? И надумали - два мешка отвезти к Фешке Сапоговой, племяннице Царицы, работавшей женоргом. Место у нее надежное никто проверять не сунется, да и сама - баба компанейская, уважительная, не из робкого десятка. А еще пять мешков решили спрятать у себя в надежном месте.
Вот и прятали... Надежда держала концы мешка, Андрей Иванович завязывал бечевкой. В кладовой горел фонарь "летучая мышь", было сумрачно и тихо. Вдруг кто-то резко постучал в железную дверь.
- Накрыли! Эх, твою мать... - Андрей Иванович тихо выругался, выпустил из рук бечевку и сел верхом на мешок.
- А может быть, Маша? - прошептала Надежда.
- Что она, очумела? Мы же договаривались - в кладовую ни-ни...
В дверь опять сильно постучали, и Мария в притвор зло прошипела:
- Вы что там, уснули, что ли?
- Ой, слава тебе господи! Царица небесная! Пронесло. - Надежда бросилась на порог, впустила Марию и снова, заложив дверь на крючок, распекала ее: - Рехнулась ты, что ли? Ведь не маленькая, понимать должна, что мы тут пережили от твоего стука. Вон хозяин сел верхом на мешок и встать не может.
- Ой, Маша, Маша!.. Прямо руки-ноги отнялись, - признался и Андрей Иванович, вставая с мешка.
- Чего вы перепугались? Ведь не воруете!
- Хуже, - сказал Андрей Иванович. - Свое прячем. За кражу теперь меньше дают.
- А кто знает, что вы прячете?
- Дите малое и то догадается. Ночью, при свете, мешки насыпаем... Я уж думал - Ротастенький подглядел. Или кто другой.
- Сам Кречев приходил. Предупредил, чтоб осторожнее были. Его Возвышаев вызывал. Задание дали - захомутать Успенского. Завтра поедут с Зениным. А я решила сегодня сходить в Степанове, предупредить. Потому и помешала вам.
- Куда ж ты на ночь глядя? Полем, оврагами?! Может, лошадь запрячь? Андрей!
- Ни в коем случае, - остановила ее Мария. - Андрей Иванович сам теперь на подозрении. Ему лепят срыв актива, защиту кулаков. Я одна. Пешком незаметнее. Дайте мне сумку! Масла положите, пышек. Если кто спросит, скажу: Федьке несу, на квартиру.
Федька Маклак жил теперь в Степанове, учился в седьмом классе, домой приходил только на выходной день. Без него да еще без Зинки, без этих шумных перебранок, беготни, драк, плутовских проделок, без песен дом Бородиных словно опустел и поугрюмел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106