"Кууда?"
Но на них никто не кричал, и они шли вперед, тихо и безвольно переступая ногами, как обреченные на казнь. Первый, постарше, вислоусый, с морщинистыми щеками, снял малахай и слегка наклонил русую нечесаную голову. Второй, тугощекий, краснолицый, стоял прямо, как аршин проглотил.
- Чего вам? - спросил Озимов.
- Мы от обчества, - сказал старший.
- Не от общества, а от бунтовщиков! - рявкнул на него подоспевший Возвышаев.
- Это старухи у нас бунтовали... то есть кормушки поломали. А мы закон блюдем.
- Блюдете закон! А кто сельсовет разогнал? - вынырнул опять из-за Ежикова Доброхотов.
- Они сами разбежались...
- Вы зачем пришли? - спросил Возвышаев сердито.
- Мужуки нас послали... Поскольку вы митинг собираете, вот и надо бы поговорить.
- Приходите на митинг, вот и поговорим, - сказал Ашихмин.
- На митинге какой разговор? Там речи произносят, - ответил старший и опять слегка наклонил голову. - Пожалуйте, которые начальники, в Совет. Поговорить надоть. Тады и на митинг все придем.
- У них заправляет всем беглый кулак Звонцов. Не ходите! - сказал Доброхотов.
- Никакой он не кулак, - отвечал мужик. - Он в селькове работал. Он выборный.
- Он дом свой сжег! - торопился Доброхотов, но его не слушали.
- А если мы не придем? - спросил, усмехаясь, Ашихмин.
- Тады и мы не придем.
- А! Слыхали? Как вам это нравится?
- Ладно, поговорим. Пускай ваши сюда приходят, - сказал Возвышаев.
- Вы их заарестуете, и никакого разговора не выйдет.
- Чего с ними лясы точить? - загремел Возвышаев. - Арестовать как бунтовщиков!
- Воля ваша... - Мужик уже не кланялся; брови его сошлись на переносице, и черные дробинки зрачков в упор нацелились на Возвышаева. Тады и митинг нечего созывать. Берите всех подряд - и дело с концом.
- Молчать!
- Не горячись, Никанор Степанович. - Ашихмин взял за плечо Возвышаева и, поглядывая на Озимова, словно ища у него поддержки, сказал: - Надо идти. Это в наших интересах. Может, пойдем?
- Я готов, - ответил Озимов.
- Возьмите с собой милиционеров, - сказал Возвышаев.
- Ни в коем случае! Разговор должен быть доверительный. По душам. Так я вас понял? - спросил Озимов мужика.
- Так точно. Они ждут вас в Совете.
- Едем! - сказал Ашихмин.
- Кадыков! - крикнул Озимов. - Давай сюда!
Мужик удовлетворенно вздохнул, как конь после выпряжки, надел наконец шапку и сказал, обращаясь к Озимову:
- Надо бы церкву открыть, товарищ начальник. Обедню отслужить. Ноне масленица, народ просит.
- Это можно, - поторопился Озимов, чтоб Возвышаев не успел отказать. Только уговор - сперва на митинг, а уж потом обедню служить.
- Само собой, - сказал мужик.
- Где ключи?
Ежиков вынул из кармана шинели целую связку ключей на медном кольце и, тряхнув ею, передал мужику.
Подбежал Кадыков.
- Лошадь еще не распряг? - спросил его Озимов.
- Нет.
- Возьми с собой человека и вот по этой записке, - Озимов передал ему бумажку начпрода, - поедешь в магазин и получишь тридцать килограммов рыбы на завтрак. И по пути завезешь нас вот с Ашихминым в сельсовет.
- Есть! - сказал Кадыков. - А кого взять еще?
- Вот хоть учителя, - сказал Возвышаев.
- Нет, я не могу! - испуганно отпрянул Доброхотов. - У нас личная вражда...
- С кем, с Кадыковым? - удивился Озимов.
- Там, в селе... - махнул рукой Доброхотов и судорожно передернулся. Я прошу вас... Не могу...
- Ладно. Пусть Тима-избач съездит, - сказал Ежиков. - Он знает, где продавец живет.
Кадыков в момент обернулся с лошадью, все седоки попрыгали в кошевку и поехали.
На селе - толпы народу, будто на базаре или в ожидании выноса покойников, - смотрят сумрачно, нехотя дорогу уступают, молчат. И только ребятишки суматошной стаей носятся вокруг них и пронзительно кричат:
- Ты, татарин гололобый, не ходи чужой дорогой...
- Коммунист, коммунист... вместо дела один свист...
- Ну и село... Прямо кулацкое гнездовье, - негодуя, качал головой Ашихмин и плевал на дорогу.
Озимов мрачно молчал, а Тима-избач, прикрываясь варежкой, тихонько посмеивался.
Возле Совета, над крыльцом которого на палке трепыхался красный флаг, Ашихмин с Озимовым слезли. К ним навстречу тотчас вышли на крыльцо два мужика в нагольных полушубках, но без шапок и, придерживая растворенной дверь, стояли, как часовые, возле косяков до тех пор, пока не прошли Ашихмин с Озимовым.
В сельсовете за мощным двухтумбовым столом из мореного дуба, притащенного из барской усадьбы, сидело еще четверо мужиков; один из них, в центре, был в добротном суконном пиджаке с серым смушковым воротником, чернобородый, с открытым и дерзким взглядом смоляных цыганских глаз. Он и указал рукой на стоящие венские стулья у стены, приглашая вошедших:
- Прошу садиться!
- Вы, должно быть, Звонцов? - спросил его Озимов, присаживаясь.
- Да, ен самый, - ответил с усмешкой, гордясь и собой, и вызывающим тоном своим.
- Говорят, вы свой дом сожгли?
- Чепуха! Он сам сгорел, и дыму не было, - Звонцов глянул на друзей своих, играя желтоватыми белками, и те дружно засмеялись.
- А еще будто вы оказались в беглых кулаках? - продолжал спрашивать Озимов, не обращая внимания на смех.
- Откуда вы это взяли?
- Говорят...
- Говорят, что в Рязани пироги с глазами, их ядят, а они глядят, бойко ответил Звонцов, и напарники его опять засмеялись. - Чепуха все это. Дом у меня сгорел, это верно. Я в те поры в лесу был... Приехал, поглядел на пепелище да утерся. Ну какой же я кулак, если у меня ни кола ни двора? Жил две недели у кума Степана, в лесу. Вот, мужики позвали меня в Веретье. Хотят председателем Совета сделать. Изберут - буду работать, ежели вы утвердите.
- Значит, вы и проект решения подготовили? Ловко! - сказал Ашихмин. - А где же ваша партийная организация? А Совет? Или у вас их не было?
- Были да сплыли. Их корова языком слизнула, - ответил Звонцов, и за столом опять засмеялись.
- Что-то вы больно веселые, - сказал Озимов. - Не рано ли смеяться? Кабы плакать не пришлось.
- А нам теперь и смех, и слезы - все вместе с вами делить придется.
- Как это - с нами делить? - спросил Ашихмин.
- А так. Сумеем договориться - вместе посмеемся. Не сумеем - плакать будем и мы, и вы.
- Думаете, мы пришли, чтобы плясать под вашу дудочку? - усмехнулся Ашихмин. - А если мы просто посмеемся над вашими условиями?
- Потом же и плакать будете, - ответил Звонцов. - Вместо митинга будет буза. Справиться с такой оравой мужиков вы не сможете. Придется войска вызывать... И думаете, вас по головке за это погладят? Посадят вас за подрыв авторитета Советской власти. А нам терять нечего, окромя своих цепей. Дак вы согласны говорить с нами?
- Ладно, - сказал Ашихмин. - Какие ваши условия?
- Очень простые. Поскольку Совет наш оказался никудышным, мужики просят сделать перевыборы. Сегодня же.
- Чем же неугодны вам члены сельсовета? - спросил Ашихмин, недовольно кривясь.
- А всем. Алексашин хвастун и помело. Кто его к своей палке привяжет, тот и делает с ним что хочет, может пол подметать, а может заставить и по мордасам бить. Энтот все сделает, как скажут. А учитель Доброхотов подлец и предатель-иуда. Через его доносы пять семей ни за что ни про что выслали. Что ему наши мужики? Он чужой. Ему в начальники хочется выйтить, а нам слезьми своими приходится оплачивать его охоту. Так что им полный расчет дали мужики.
- Но вы же их сами выбирали?
- Э, нет, - сказал Звонцов. - Этих не выбирали. Мы в двадцать шестом году выбирали... Вот по этой инструкции ВЦИК, подписанной товарищем Калининым. - Звонцов вынул из ящика стола тоненькую сшивку журнальных листов и подал ее Озимову. - Может, помните такую?
- Известная, - сказал Озимов, передавая брошюру Ашихмину.
- Выбрали тогда в сельсовет толковых мужиков, и все были довольны. А через год понаехали от вас какие-то представители, наших всех посымали, а этих поставили...
- Вы-то и за этих сами голосовали? - спросил Озимов.
- Э, нет. Не сами. Нам их навязали силой, - ответил Рагулин. - Приехал из уезда представитель этой самой... избирательной комиссии. Список нам прочел и говорит: "Вот за этот список и голосуйте. Сразу за всех!" А мы говорим: "Не хотим за всех сразу. Это все шаромыжники". Тогда он разогнал собрание. Пять раз собирал и пять раз разгонял нас. Потом объявили полсела лишенцами, ну, остальные испугались и проголосовали за этот список.
- А в этой инструкции прямо сказано - лишенцев не должно быть, - сказал Звонцов.
- Она устарела и даже запрещена, - бросая на стол инструкцию, сказал Ашихмин.
- Это ее троцкисты требовали запретить. А теперь самих троцкистов разогнали. Значит, инструкция правильная, - стоял на своем Звонцов.
- Против нее Карпинский выступал, заведующий деревенским отделом "Правды", - сказал Ашихмин.
- Давайте не спорить, а говорить по существу, - сказал Озимов. - Что вы предлагаете?
- Вот именно! - подхватил Звонцов. - Бог с ней, с этой инструкцией. Вы видели, что на селе творится? Успокоить надо народ. Вот мы и предлагаем ноне же собрать сход и выбрать новый сельсовет.
- Ну что ж, мы соберем партячейку, обсудим кандидатуры и предложим вам их на сходе, - ответил Ашихмин.
- Э, нет! Так не пойдет, - Звонцов подвинул к себе брошюру и прихлопнул по ней ладонью. - Уж если голосовать, так по всем правилам. Нам с ними жить, нам и выбирать их. Тут ведь, - ткнул он в брошюру, - все было писано при Советской власти. Ну и что ж, что устарела? Она ж не против, а за. Пока другой нет, сделаем, как тут сказано: никаких лишенцев и никаких списков. Мы сами назначаем и сами выбираем в отдельности каждого. А вы будете сидеть и смотреть, чтоб мошенничества не было.
Ашихмин только головой покачал:
- Значит, все пустить на самотек? А с митингом как? А с колхозом?
- Ежели вы согласны на перевыборы, мы скажем мужикам - все придут на митинг честь честью. А потом, на сходе, при новом Совете, и за колхозы проголосуем. Все по закону, кто пожелает, тот и вступит. И все будет тихо.
В это время гулко ударил колокол, все невольно вздрогнули и посмотрели на окна; не успел замереть густой тягучий звон, как ударил еще один мощный всплеск, потом еще, и все загудело, слилось в один сплошной клокочущий тревожный гул.
- Набат! - крикнул кто-то из сеней.
- Кто им разрешил? Так их и разэтак... - загнул заковыристым матом Звонцов.
- Обманщики, мерзавцы! - крикнул Ашихмин, бледный весь, вскочил, затравленно озираясь, дико выпучив глаза, еще раз крикнул: - Мерзавцы! - и бросился бежать.
- Стойте! Мы ж не договорились! В набат сумасброды ударили... Митька, задержи его! - кричал Звонцов.
В растворенную дверь Озимов видел, как в сенях на пути Ашихмина вырос здоровенный детина в расстегнутом полушубке.
- Прочь с дороги! - в одно мгновение Ашихмин вырвал из кармана руку с наганом.
- Ашихмин, стойте! Остановитесь!! - закричал Озимов, вставая.
Но грохнул выстрел, парень схватился руками за лицо, слепо шагнул вперед и стал шататься, как подпиленное дерево; все замерли и смотрели, как сквозь его сцепленные пальцы стала просачиваться и стекать струйками по рукам, по синеющему подбородку и капать на шубу, на пол пронзительно-красная кровь. Потом он рухнул, как дуб, не сгибаясь, и глухо стукнулся лбом об пол.
Ашихмин легким поскоком вылетел в наружную дверь и затопал по ступенькам крыльца, уменьшаясь в росте.
- Держите его, ребята!
- Бей их, сволочей! - закричали от стола, и все бросились в сени, опрокидывая стулья.
- Стойте, мужики! Одумайтесь! Не губите себя! - В наружной двери стоял Озимов, заслоняя собой весь проем. - Никуда он не уйдет... Мы судить его станем.
- Знаем мы ваш шамякин суд, - Звонцов приблизил к нему свое бледное, искаженное гневом лицо. - В дураках нас хочешь оставить, кабан раскормленный? Не замай дверь!
Он схватил Озимова за отворот шинели и резко рванул на себя. Раздался сухой треск раздираемой материи, Озимов качнулся и правой рукой с разворота сильно ударил Звонцова прямо в бороду. Звонцов как-то звучно хрюкнул и, подгибая коленки, стал приседать и тянуть к полу за отворот шинели Озимова. Тот хотел сбить клешневатую, оцепеневшую в мертвой хватке руку, но в это мгновение что-то оглушительно треснуло у него на затылке, яркой вспышкой ослепило ему глаза: Озимов почувствовал, как ватными становятся ноги, и, теряя сознание, начал падать, отваливаясь спиной к стенке.
Вечером того же дня на квартиру Успенских зашел Костя Герасимов. Дмитрий Иванович сидел за столом, что-то записывал в тетрадь, перед ним лежала раскрытая книга. Мария сидела в качалке возле топившейся грубки и вязала кофту.
- Костя, раздевайся, присаживайся и слушай! Вот новинка из нашей библиотеки: "Любовь людей шестидесятых годов", - Успенский приподнял новенький томик в мягкой обложке. - Составитель Богданович. Тут переписка Чернышевского, дневники его, всякие изречения Шелгунова, Сеченова... Прелюбопытно! А между прочим, какое главное правило поведения "новых людей" Чернышевского?
- Как приятнее, так и поступаешь, - ответил Герасимов без запинки, присаживаясь на стул.
- Ну, силен! Ты, брат, знаешь "Что делать?".
- А как же? На том и стоим.
- Ты, видать, тоже из новых людей. Значит, что приятнее, что выгоднее для тебя, то и делаешь?
- Ну, уж так упрощать все!
- Извини, я нисколько не упрощаю. Вот послушай, - он открыл нужную страницу и прочел: - "Человек поступает так, как приятнее ему поступать, руководится расчетом, велящим отказаться от меньшей выгоды или меньшего удовольствия для получения большей выгоды и большего удовольствия".
- Иди ты! Кто это написал? - удивился Герасимов.
- А это цитата из Чернышевского. Его кредо, так сказать.
- Митя уже выводы сделал, - засмеялась Мария. - Завтра, говорит, пойду не в школу, а в кабак, поскольку удовольствия в кабаке получаю больше.
- А что? С точки зрения разумного эгоиста можно и не то себе позволить, - сказал Успенский. - Вот здесь выписка из дневника. Чернышевский был еще учителем гимназии и признается, как мошенничал, выставляя пятерку в журнал братцу своей возлюбленной. Вот это место. - Успенский полистал книжку и прочел: - "Спрашиваю уроки у 4-5 человек, спрашиваю наконец его и потом снова других. Венедикт ничего не знает. Все-таки я ставлю ему 5". Успенский отложил книгу на стол, усмехнулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106