- Успенский прикурил, пыхнул дымом и щелчком выстрелил в темноту красной спичкой.
- Э-э, батенька! Наши слова, как свист ветра в голых прутьях, - шуму много, а толку мало.
- Мне не столько важно было ему доказать, сколько себе, что я еще человек, я мыслю, следственно, я свободен.
С минуту шли молча, наконец Юхно отозвался:
- Да, вы правы. Так это-о, если нельзя сохранить свободу в обществе, то ее непременно следует утверждать в мыслях, в душе. Иначе - пиши пропало.
5
Вернувшийся из округа Озимов вызвал к себе в кабинет Кадыкова, Кульку и Симу; едва успели они сесть на стулья у стены, как он попер на них по-медвежьи, хлопнув лапой об стол:
- Спите, удоволенные! У вас под носом классовые враги стрельбу открывают, а вы дрыхнете? Кто стрелял в больничном саду?
- Когда стреляли? В каком больничном саду? Вы что, сами сбрендили? вскинул на него подбородок Кадыков.
- Молчать! - рявкнул Озимов. - Милиционеры сопливые. Стражи закона и тишины называются. В окружном ГПУ знают, что здесь выделывает недобитая контра, а вы нет. Вы и меня заставляете глазами хлопать. Я как дурак стоял перед начальством и мычал: найдем, разыщем, узнаем... Какая-то банда в ночь накануне Покрова дни открыла стрельбу в саду бывшего помещика Скобликова, разогнали сторожей и увезли все яблоки, приготовленные для замочки в кооперативных кадках. Напоследок разбили стекла в клубе во время репетиции. А в Степанове отрезали хвост у риковской лошади, на которой Чубуков приезжал распродавать имущество злостного неплательщика. И что вы на это скажете, соколики-чижики?
- А может быть, никакие это не классовые враги, а воры да хулиганы, ответил опять Кадыков.
- Я же вам русским языком говорю - факты эти взяты на учет окружным ГПУ. Кто-то им сообщил. Ведь не нам сигнал пришел, а им. Значит, были основания отнести эти факты на счет классовых врагов, то есть кулачества. А с нас за это спросят, если не найдем виновников. Вот я и вызвал вас затем, чтобы вы землю носом изрыли вокруг Тиханова, а виновников положили мне на тарелочке. Ясная задача?
- Ясно, - разноголосо ответили милиционеры.
- Идите и выполняйте! А ты останься, Кадыков.
Когда Сима с Кульком ушли, Озимов другим тоном, как бы с опаской поглядывая на дверь, озабоченно спросил:
- Ты был в Тимофеевке, когда мужики забузили возле церкви?
- Был.
- Что там случилось? Неужели бунт?!
- Да чепуха. Возвышаев круто повернул насчет церкви. Ну, мужики и загудели. Может, и накостыляли бы ему по шее. Да поп вовремя подвернулся, усмирил их.
- Ах, мать твоя тетенька! Я так и чуял, что этот обормот накуролесил. А жаль, жаль... По шее бы ему хорошенько. Небось поумнел бы. А расписали в округ - мать честная! Что этот самый попик подымал народ на бунт, что Возвышаев, героически рискуя жизнью, усмирил народ. О, из мухи слона дуют. На меня топают: за чем смотрите? Куда морду воротите? А я говорю, не наше это дело - за попами приглядывать. С нас и воров да хулиганов довольно. Штаты маленькие, и те не заполнены. Пришлите, говорю, своих уполномоченных ГПУ, пусть они и шуруют этих классовых врагов. А мы, говорю, порядок охранять будем. Что ты! Орут на меня. Порядок, мол, тоже классовый характер имеет. У тебя под носом хлебные излишки прячут, а ты порядок блюдешь? На чью мельницу воду льешь? А я говорю, наша мельница - не ветряк придорожный; откуда ветер дует, в ту сторону и крылья поворачивает. У нас расписаны все времена года по закону. Твой закон, мол, - революционное сознание. Пожалуйста, говорю, и сознание примем к сведению, только напишите его, зафиксируйте в качестве указания. А мы в дело подошьем и все в аккурат исполним... Н-да, дела. Все подбивают на то, чтоб милиция по домам ходила с обыском. Но в случае чего милиции и дадут по шее, зачем закон нарушали? Как думаешь?
Кадыков слушал, сурово сведя брови, думая о чем-то своем.
- Чубуков меня звал в Степанове на распродажу имущества одного неплательщика, - ответил он, как бы очнувшись. - Но я отказался. Начальника, говорю, нет. А без него решить такой вопрос не могу.
- И правильно. Это не наше дело - распродавать с торгов мужицкие портянки.
- И в стороне нам не удержаться, - продолжил как бы прерванную мысль Кадыков. - Ну, в Степанове обошлось без шума. Хозяин оказался смирным. А ежели буйные попадутся?
- Ты думаешь, конфискации имущества нам и впредь не миновать?
- Непременно не минуем. В Тиханове два хозяина заупрямились, в Тимофеевке, в Больших Бочагах. Но особенно в Гордеевском кусте. Там эти самые излишки и не думают сдавать. Придется выколачивать. И тут без нас не обойтись.
- Да, веселая работенка. - Озимое крепко потер бритый затылок и усмехнулся: - Ха-ха! Как ночь не поспишь, так, веришь или нет, щетина прет, как хлебная опара. Вчера только обрил голову в Рязани, а теперь вот наколоться можно, словно проволока. И чешется, зараза. Ладно! Завтра на бюро прояснится, что нам делать, как нам быть. А ты, Зиновий Тимофеевич, узнай к завтрему - что там за хреновина с этими яблоками и с кобыльим хвостом. Я думаю, что здесь хулиганье дурит. А то Возвышаев оргвыводы сделает и раздует классовую борьбу из кобыльего хвоста.
Кадыков первым делом отыскал садового сторожа Максима Селькина, он стоял теперь у ворот ссыпного пункта, бывшего последнего приюта помещика Скобликова. На нем был рыжий зипун, подпоясанный чересседельником, тряпичная шапка, из которой торчал клок ваты на самой макушке, и новые лапти с онучами, замотанными в частую косую клетку оборами аж за колена. Ружье на веревке он закинул за спину, как кошелку с мякиной. Утро стояло тихое, морозное; слабо и безвольно, как в прореху, сыпался мелкий сухой снежок и покрывал острые гребешки вздыбленной застывшей грязи. На заборе, как чучела, сидели, втянув головы и опустив хвосты, вороны - то ли спали, то ли думали о чем-то серьезном и таинственном. И Максим не шевелился, как заколдованный, смотрел важно и прямо перед собой, тараща маленькие, запавшие в морщинах глаза.
- Здорово, часовой! - сказал Кадыков, подходя.
- Здравия желаю, - сипло ответил Максим, переступая с ноги на ногу.
- Ты чего спишь, ай озяб?
- Баба где-то провалилась, ни дна ей ни покрышки. Приди, говорю, утречком, подмени, а я схожу картошки поем, погреюсь. Не идет!
- Ружье-то стреляет? А ну-ка?!
Кадыков протянул руку, Максим проворно снял ружье и подал.
- Зачем же ты ружье отдал? А ну-ка я тебя этим ружьем да по уху? А хлеб казенный увезу?
- Дак на то вам и власть дадена.
- Ты же часовой! Ты никаким властям не подчиняешься, только тому, кто тебя ставил. - Кадыков свалил вправо хвостовик, переломил ствол - ружье было заряжено. - Кто тебя поставил на пост?
- Председатель Кречев.
- Вот ему и подчиняйся. Больше никого не слушай. На, держи! - вернул Кадыков ружье.
Максим взялся за веревочную поцепку и закинул ружье за спину, как кошелку.
- Как же у тебя из-под носу яблоки увезли?
- Так вот и увезли. Из ружьев палили, отогнали нас ажно к Волчьему оврагу.
- Сколько вас было?
- Я да Маркел.
- А вы чего ж не стреляли?
- Дак у нас одно ружье на двоих с одним патроном. На крайний случай, ежели сильничать начнут. Они ж с трех концов палили. Куды тут!
- Хороши сторожа. Нечего сказать... Ты хоть видел, куда ваши яблоки повезли? По какой дороге?
- Повезли в Тиханово на двух подводах.
- В какой конец?
- В Нахаловский... В какой же ишшо?
- Ладно... Разберемся, - сказал Кадыков.
Он сходил в казенку, купил поллитру сладкой наливки облепихи и зашел к Насте Гредной. Несмотря на позднее время, хозяева все еще дрыхли, - Настя лежала на печи, как в окопе, наружу торчали только ее подшитые валенки носами кверху. Степан, завернувшись в свиту, валялся на деревянной кровати в шапке с завязанными ушами, лицом к стенке. В избе было холодно, пар валил изо рта, как в предбаннике.
- Есть кто живой? - спросил Кадыков, переступая порог.
- Кого там черт занес? - нехотя отозвалась Настя, и даже валенки ее не шевельнулись. Она проявляла интерес только к тому, что свершалось на улице, у себя же в избе она делалась сумрачной и глухой.
Степан приподнял голову и, увидев фуражку со звездой на Кадыкове, вдруг застонал.
- Ты что, или заболел? - спросил его Кадыков.
- Заморила, проклятая баба. Всюю ночь у окна просидит, а потом дрыхнет до обеда. - Степан встал с постели, опустил на пол ноги, обутые в валенки. - Веришь ай нет, в валенках ноги зашлись от холода.
- Что ж вы не топите избу?
- Спроси вон ее, ведьму, - кивнул Степан на печь.
- Сперва надо избу ухетать, а потом топить, - отозвалась Настя. Сделай, говорю, защиток вокруг избы, все теплее будет.
- Изба не сарай. Что ж вокруг нее застреху делать? От людей совестно, сказал Степан.
- Ну и не кряхти, ежели совестно.
- Слезай, Настя! У меня тут есть обогревательная. - Кадыков поставил бутылку на стол и сам сел на скамью.
- Это каким тебя добрым ветром занесло? - веселея, спросил Степан.
- Да иду вот по селу, вижу - окна замуравели, зацвели серебряными цветиками. Дай, думаю, загляну. Хоть печку растоплю им - не то замерзнут.
Настя подняла голову, приставила очко к единственному оку и, разглядев бутылку на столе, проворно слезла с печки.
- Ну, погреемся, хозяйка? - обернулся к ней Кадыков и потер ладони. Давай стаканы.
Настя достала стаканы с полки, занавешенной шторкой, поставила на стол. Выжидательно спросила:
- А как же насчет закуски? У нас ведь, окромя квашеной капусты, ничего нет.
- Эту не закусывают, - сказал Кадыков, разливая облепиху, - она сладкая. Вроде чая с сахаром. Ну, будьте здоровы!
- Спасибо вам, Зиновий Тимофеевич. - Степан слегка поклонился и выпил залпом.
Настя долго тянула и кривилась.
- Ты чего морщишься? Или горько? - спросил Кадыков.
- Вино, она и есть вино. Ты ее пьешь, а тебе страшно, инда сердце замирает, - ответила Настя, ставя стакан. - А вы чего ж не пьете? - А сама поглядывала на оставшееся вино в бутылке.
- Я пью только чистое белое, - ответил Кадыков, забирая в руку бутылку. - Что, Настя, еще хочешь?
- А ты петь меня не заставишь? - осклабилась Настя, раскрывая свой щербатый рот.
- А спела бы.
- Ой, не греши! Ну тебя к богу за пазуху. - Она кокетливо махнула рукой и рассмеялась.
- Ты, Настя, вот что мне скажи: ночью накануне Покрова ребята на улице шибко гуляли?
- Да ну их к лешему, - ответил Степан. - До полуночи спать не давали.
- А выстрелы вы не слыхали? Говорят, стреляли в больничном саду?
- Ен далеко, аж за горой. Вон игде, - сказал Степан.
- Далеко, это верно. Но если люди бдительность проявляют... Не спят. То услышать можно. А? Как ты думаешь, Настя? - Кадыков покрутил бутылку и стал наливать Насте вино.
- Да слыхала я эти выстрелы, - сказала Настя, глядя на вино.
- Молодец! И я, пожалуй, выпью за твое здоровье. - Кадыков плеснул и себе в стакан. - Ваше здоровье! - И выпил вместе с хозяевами. - Н-да, дела... - Кадыков покачал головой и спросил: - Говорят, в мешках таскали яблоки?
- Врут, - отрезала Настя. - В кадках увезли. На двух подводах.
- Да что вы говорите! - сделал удивленное лицо Кадыков. - И вы сами видели?
Настя только высокомерно усмехнулась:
- Я все вижу.
- Н-да... молодец... Просто молодец. - И снова налил ей вина. - Настя, яблоки-то кооперативные. Общественное добро! Ведь это ж, можно сказать, и нас с вами обокрали.
- Не говори! - подхватил плаксиво Степан. - Всюю жизнь над нами издеваются. Грабют! То дрова растащат, раскидают, то окна соломой завалют. С крыши натеребят. С моей крыши. А с первесны портки сташшили да в трубу мне ж и затолкали. Вот чего они делают.
- И яблоки - их дело?
- А то чье же. Да вон пусть Настя скажет. - Степан махнул рукой и сделал обиженное выражение.
- А ты нас не выдашь? О, мотри! Тады они нас подожгут, ей-богу правда.
- Не выдам, Настя. Я ж лицо официальное. Хочешь, расписку напишу? Кадыков полез в карман за блокнотом.
- Да мы верим, верим, - остановила его Настя и шепотом заговорила: Ребята все это озоруют. Я все видела. Стащили они одну телегу у соседа нашего Климачева, на проулке стояла, вторую у Максима Селькина. Смеются. Пущай, говорят, он яблоки караулит, а мы в его же телеге их увезем. А лошадей с выгона пригнали. Яблоки отвезли к Козявке. Там у них посиделки устраиваются. Вот тебе, истинный бог, правда, - Настя перекрестилась.
- Ну спасибо, Настя, спасибо! - Кадыков вылил им остаток вина.
- Только ты мотри, не выдавай.
- Ну что вы. Могила!
Козявка жила под горой, у самого оврага, промытого речкой Пасмуркой. Кадыков зашел от оврага к большому амбару, покрытому тесом. Здесь на травянистой лужайке, полузасыпанные снежком, четко виднелись узкие вмятины, недавно оставленные колесами тяжело груженных подвод. Дальше к дороге следы колес остались вдавленными в податливую когда-то, а теперь замерзшую грязь. Ясно как пить дать, сюда привезли яблоки, подумал Кадыков, сворачивая к дому.
От окна запоздало метнулась в избяной полумрак Козявкина голова, покрытая клетчатой шалью. "Подглядываешь, плутовка. Чуешь, что дело ткном [взбучкой] пахнет", - подумал Кадыков и застучал в дверь.
- Кто там? - с притворным испугом спросили из сеней.
- Открывайте! Милиция.
Дверь моментально открылась, и маленькая щуплая бабенка, с лучезарным от множества морщинок лицом, с приклеенным посреди его, точно пуговкой, носом, выросла на пороге. - Тебе чего? Ай опять насчет самогонки? Дак я эта, шинок не держу. - Ни тени испуга на лице, одно хитренькое лисье выжидание и настороженная улыбочка.
- Чего ж ты дорогу загородила, Мария Ивановна? Чай, не на пороге нам стоять и разговаривать.
- Дак милости просим. Проходите в избу! - А сама не сводит с Кадыкова настороженных глаз.
В избе было чисто прибрано, на стенах над фотокарточками висели расшитые рушники, и в переднем углу над божницей тоже рушники - красные петухи да крестики на широком белом полотне.
- Гуляют у вас, говорят? Посиделки собираются?
- Гуляют! Дело молодое. Смолоду и погулять не грех.
- А не случалось такое, что за гуляньем-то закон нарушался?
- Э-э, батюшка мой! Нешто за ними углядишь? Их вон сколь собирается. Иной раз и до тридцати, и до сорока человек.
- И то правда, за всеми не углядишь. А что у вас в ночь на Покров творилось?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106