- Заявите здесь членораздельно будете подписываться или нет? Под протокол. Понятно?
Наступила минута тягостного молчания, как на могиле. Бандей шумно подымал и опускал мощную грудь, раздувая ноздри.
- Ну? - спросил наконец Кречев.
- Буду.
- Когда? Запиши сроки! - кинул Левке.
- После базара... В понедельник.
- Так и запишем. Садись! Прокоп Алдонин!
Прокоп поднялся прямой и строгий, как апостол.
- Как вы поясните нам свое личное увиливание?
- Какое увиливание? Я вам не должен. Налоги уплатил сполна, квитанции имеются.
- Значит, подписка на заем вас не касается?
- Это дело добровольное.
- Значит, народ подобру подписывается, а вы не хотите?
- У каждого свое понятие.
- Вот вы и поясните нам свое понятие: отвергаете народный заем или нет? Отвечайте под запись!
Прокоп с удивлением поглядел на Левку, Левка на Прокопа.
- У меня таких замыслов нету, чтоб отвергать всенародный заем, - Прокоп пошел на попятную.
- Ты не юляй! - крикнул Якуша. - Скажи, на сколько подписываешься?
- А ты что? На базар пришел ладиться? - огрызнулся Прокоп.
- Не-е! Это ты нам базар устраиваешь, - сказал Кречев. - Развел канитель на целых полгода. Говори, на сколько подписываешься?
- Э, э, как ее, как она, он еще с Матреной не посоветовался, - крикнул Барабошка.
Кто-то сдержанно тыкнул.
- Развлечения и подсказки отменяются, - железным голосом изрек Кречев и опять Прокопу: - Ну? Мы ждем.
- На десять рублей, - выдавил нехотя наконец Прокоп.
- Ты что, нищий, что ли? - крикнул Якуша. - Это Ваня Чекмарь да Ванька Вожак на десятку подписались.
- Больше не могу, - Прокоп аж вспотел.
- Хорошо. Решим сходом, какую сумму внести Прокопу Алдонину, - сказал Кречев.
И сразу ожило все, полетело со всех сторон:
- Под хрип ему... под хрип выложить... Пусть почешется!
- Не то мы все дураки, а он умна-ай...
- Дык ен, мил моя барыня, многосемейнай!.. Снисхождение детишкам окажите...
- У него дети, а у нас поросята?
- Дать под хрип!
- Верна... Топчи его, чтоб татаре боялись...
- Но-но! С чьего голоса поешь?
- Я не канарейка, ухабот сопливый!
- А в рыло не хошь?
- Хватит вам! Кому там выйти захотелось, ну? - Кречев тянул подбородок, подымаясь над столом.
Стихли. Кречев обернулся к Прокопу:
- На сколько подписываешься? Последний раз спрашиваю.
- На тридцать рублей. - Прокоп тут же и очи потупил.
- Хрен с ним... Пиши! И срок ему проставь - завтра чтоб выесть. Учти, скаред Христов, если завтра не купишь облигации, запишем в двойном размере и на голосование поставим.
Прокоп сел.
- Теперь на разное. Поступило два вопроса: во-первых, несмотря на неоднократные предупреждения, Дарья Соломатина продолжает держать шинок; и во-вторых, жалоба Матвея Назаркина на сына Андрея Егоровича Четунова. Какие соображения будут?
- Обсудить.
- Ясно. Дарья Соломатина здесь?
- Нету...
- У нас за всех баб одна Тараканиха сразу рассчитается.
- Попрошу без выпадов на личное оскорбление. Кто хочет выступить?
- А чего тут выступать? Все и так знают - Козявка шинок держит.
- Записать в протокол... То исть осудить.
- Правильно. Предупреждение по всем законам.
- Рассыльному отнесть... Под расписку ей вручить.
- Ладно... Пиши! Теперь насчет жалобы. Зачесть, или Назаркин сам скажет? Назаркин?
- Ен самый. - Из разлива голов вынырнул, словно из воды, невысокий мужичок с рыжими бровями и, беспокойно бегая глазами, затараторил:
- Значит, позиция моя вот какая - за моей девкой бегает парень Андрей Егоровича, этот самый... Соколик. Я его предупреждал насчет последствий. Это говорю, не игрушки! Потому заставал их во всех местах. И девку порол. Никакого толку. Бегает, и шабаш. Андрей Егорыч мер не принимает. Чего ж мне остается делать? Ждать приплоду? А куда я с ним тады денусь? Этого Соколика не оженишь, потому как сопляк. Вот я и предлагаю - оштрафовать его для острастки других, то есть отца. Чтоб другим было неповадно. Назаркин сел.
- Ясно. Какие будут еще предложения?
- Извиняюсь, я тоже сказать хочу, - поднялся Андрей Егорович, борода лисья с красным отливом, взгляд небесно-голубой в потолок: - К примеру, Васька Полкан... То ись Василий Сморчков, извиняюсь, держит мирского быка. Этот самый бык ходит по дворам. Бывает, и приплод от него появляется. Дак ведь мы не берем штрафа с Полкана! Наоборот, мы еще ему приплачиваем. Может, за моего сына и мне чего приплатить надо?
Весь трактир от раскрытых дверей до стола президиума загрохотал, замотал головами, заохал:
- Хо-хо-хо-хо!
- Гы-гы-гы-гы-ык... Дьявол тебя возьми-то.
- Ах-ха-ха-ха!.. Ах!.. Ах!.. А-пчхи, чхи!
- О-о! О-о! О-о! Ох, держите... Уморил Соколик, уморил...
- Ну, хватит, хватит!
- Ох! Ох! Ох-хо-хо-хо! А-а-апчхи!
- Хватит!.. - трясет звонком над головой Кречев. - Хватит!
Но слабый, дребезжащий звонок меди глохнет все в новых безудержных взрывах хохота.
10
Секретарь райкома комсомола Митрофан Тяпин вызвал к себе в кабинет Марию Обухову и Сенечку Зенина.
- Ребята, - сказал он, стоя за столом, как на трибуне, - нужна помощь в выявлении из укрытия кулаками излишков хлеба. Установка райкома, ясно?
- Ясно! - дружно ответили ребята, приподымаясь со своих стульев.
- Вы можете не вставать, - осадил их Митрофан и нахмурился, глядя куда-то себе на нос, да еще выдержку сделал, чтобы подчеркнуть важность момента... отмахнул полу пиджака, засунул правую руку в карман и для чего-то пошевелил там пальцами. - Задача следующая: Гордеевский узел отстает по сдаче излишков хлеба. Сторона лесная, глухомань... Причина якобы в отсутствии хлеба. Допустим... Но по нашим сведениям точно установлено - на прошедшем тихановском базаре хлеб оттуда был. Значит, по государственной цене излишков нет, а спекулировать на базаре - находятся. Отсюда вывод - излишки найти. Черт возьми, у них колхоз "Муравей" и тот излишки не сдал. Это ж развал! Задача номер два: товарищи, повсюду идет компания по выявлению кулаков для того, чтобы их хозяйства подготовить к индивидуальному обложению... Ведь новый сельхозналог не за горами. А у нас выяснилась такая позорная картина: в некоторых селах кулак внезапно исчез. Например, в Гордееве и Веретье. Дважды заседал тамошний актив бедноты, и кулаков не выявили. Ты, Маша, как член партии, свяжись с местной комячейкой. Помоги им. Народ ты знаешь, работала там учительницей. А ты, Семен, жми на комсомолию. Документы вам подписаны, можете взять их. Тяпин сел и зашастал рукой по столу, как слепой. - Да где они?
На столе лежали газеты, какой-то журнал, раскрытая конторская книга и серая кепка посреди бумаг. Митрофан приподнял кепку.
- Ах, вот куда я их положил! - Кепку кинул на стул, ухмыляясь, шмыгнул носом. - Мужик собрался в извоз, да шлею потерял. Получайте!
Мария и Сенечка взяли свои командировки.
- Дак нам куда, в Веретье или Гордеево? - спросил Сенечка.
- Валяйте на агрономический участок. В барский дом. Там найдутся комнаты. Да, товарищи... Чуть не забыл! В воскресенье, то есть послезавтра, День Конституции и Международный день промкооперации. Сходите в Новоселки, в колхоз "Муравей", и проведите беседу... Еще вот что - там работает тройка по чистке партии и аппарата. Помогите своей активностью... Все! С комприветом!
Тяпин тиснул своей каменной пятерней руки активистам и проводил их, поскрипывая хромовыми сапогами, до дверей.
На другой день, с утра пораньше, Мария пришла в риковские конюшни и разбудила конюха Боцана, спавшего в хомутной.
- Дядь Федь, царствие небесное проспишь! - ткнула его каблуком в мягкое место.
- А-а! - Боцан поднял с попоны нечесаную, в сенной трухе голову и удивленно захлопал глазами: - Откуда тебя принесло, мать твоя тетенька?
- Вставай! Лошадь нужна, в Гордеево ехать. Вот тебе записка от управдела.
Боцан с опухшим ото сна лицом держал в руках записку и говорил, почесываясь:
- По такой нужде ехать надо. Ждать немыслимо, дорога дальняя, - а сам ни с места. - Я тебе, Мария Васильевна, Зорьку запрягу. Она кобыла хоть и невидная, но выносливая, киргизских кровей.
- Ты бы лучше пошевеливался, чем сидя рассуждать.
- В нашем деле спешка ни к чему. Это тебе не за столом щи хлебать...
Боцан известен был на все Тиханово как непревзойденный едок, вместе с Филипком они кадку блинов съедали.
- Чего ж медлить? Дорога дальняя.
- То-то и оно, что дальняя, - продолжал рассуждать Боцан, приводя в порядок свою одежду после сна. - Тут надо все обдумать, взвесить... Это у вас, у теперешних, тяп-ляп да клетка. Запряги тебе, к примеру, Молодца... Он и тарантас расшибет, и вас в лесу оставит. Или запряги Ворона... До ночи не приедете. Его хоть бей, хоть пляши на нем, он и не трюхнет... только хвостом отмахивается. Для него мужское слово надо. А ты баба. Тебя он не послушает.
Наконец Боцан пошел в конюшню. Через минуту вывел оттуда в поводу небольшую серую кобылу, а в другой руке нес лагун с дегтем.
Сунув повод Марии в руку, конюх торопливо подошел к тарантасу.
- В такую дорогу, Мария Васильевна, нельзя без подмазки ехать, не то колеса сыграют тебе "Вдоль по Питерской".
Подмазывая колеса дегтем, он говорил:
- Зорька - кобыла смирная. Но есть в ней один изъян - ежели ты заснешь, она упрет во ржи. А то в лес свернет, где трава погуще. Я однова ехал на ней из лугов, выпимши был с окончанием покоса. Ну и задремал... Проснулся - что такое? Куда ни посмотрю - черно, как в колодезе. Овраг не овраг, а вроде ущелья. Небо над головой в лоскут - все звездами утыкано, а по сторонам черные бугры. Пошевелился я, вроде руки-ноги целы, а шея болит, будто кожи на ней мяли. Встал. Гляжу, где телега моя валяется, где колеса... А Зорька на верхотуре травку щиплет, и две обломанные оглобли при ней. Огляделся я - мать честная! Оказывается, это Красулин овраг. Вон куда угодило! Ну как я там на дне очутился, убей не помню. Наверно, черти затащили.
Рассказывая, Боцан запряг лошадь. Потом хлопнул ее по спине и, обращаясь к Марии и передавая ей вожжи, заключил:
- Поезжай, Мария Васильевна! В добрый путь! Телега легкая, лошадь хорошая... Скоро доедешь... Нет, постой!
Он пошел к зеленой копне, взял огромную охапку свежей травы и положил в тарантас:
- Вот эдак мягче будет. С богом!
Мария неловко взобралась на высокий тарантас, взяла неумело, как все женщины, вожжи обеими руками и сказала:
- Растворяй ворота!
Сенечка Зенин жил возле церкви, на выезде из села. Он поджидал Марию на лавочке у палисадника. Перед ним стоял высокий черный ящик с ремнем. Завидев Марию, Сенечка закинул ящик за спину и вышел на дорогу.
- Это что за чемодан? - спросила Мария, останавливая лошадь. - Сухари на дорогу?
- Там увидишь, - ответил Сенечка, ставя ящик посреди тарантаса. Дай-ка вожжи!
Он взял у Марии вожжи, прыгнул в передок и крикнул весело:
- Эй, быстроногая, покажи движение!
Хлыстнул по крупу, замотал, задергал вожжами, и лошадь, косясь глазами на возницу и поводя ушами, побежала резвой рысью. Ящик заколыхался в тарантасе, загрохал, как ступа с пихтелем.
Мария поймала его за ремень, открыла крышку - там лежала гармонь.
- Эй, учитель! Ты зачем гармонь взял? Ай на посиделки едешь?
- А тебе не все равно? - Сенечка обернул свою смешливую рожу: глазки подслеповатые, нос вздернут шалашиком, ноздри открытые - заходи, кому охота. - Может, я тебе страданье хочу сыграть. Дорога дальняя, - и подмигнул ей.
- Балбес! - беззлобно выругалась Мария. - Тебе уже за двадцать, а ты все кобенишься... На посиделки ходишь, по вечерам страданья играешь. Не учитель ты, а старорежимный тип.
- Дак ведь каждому свое - я на посиделках страданье играю, а ты вон с поповым сынком гуляешь. С бывшим офицером то есть. Так что кто из нас старорежимный тип - это еще вопрос.
- Он в Красной Армии служил, целой ротой командовал.
- Мало ли кто где командовал, - тянул свое Сенечка. - Вон я в газете прочел: вычистили одного завклубом. Оказался деникинский генерал. А командовал рабочим клубом.
- При чем тут генерал?
- Это я к примеру...
- Ну и глупо.
Ругаться не хотелось... Утро было солнечное, прохладное, с тем легким бодрящим ветерком, который нагуливается на росных травах да остывших за ночь зеленях. Еще звенели жаворонки, лопотали перепела, еще пыль не подымалась с дороги из-под колес, еще солнце не грело, а ласкало, еще все было свежим, чистым, не затянутым душным и пыльным маревом жаркого летнего дня. В такие часы не езда по торной дороге, а любота. Телега на железном ходу бежала ходко, плавно, без грохота и дребезжания, только мягко поскрипывали, укачивая, рессоры да глухо шлепали по дорожной серой пыли лошадиные копыта. За кладбищем, до большака обогнали несколько подвод с навозом. На каждом возу, как пушка в небо, торчали вилы. Мужички учтиво снимали кепки, слегка наклоняя головы, Мария помахивала им рукой и с жадностью вдыхала сырой и терпкий запах навоза.
Когда пересекли большак и свернули на пустынную лесную дорогу, Сенечка сказал:
- Не понимаю чтой-то я наше руководство. Нерешительный народ.
- Как то есть нерешительный?
- Очень просто. Уж сколько месяцев кричат ограничить кулака, изолировать его... Наступление на кулачество развернутым фронтом... Где же он, этот фронт? Одни разговорчики! Мы вот зачем едем? Тоже уговаривать кой-кого. Надоело! Ежели фронт, дай мне наган и скажи: отобрать излишки у такого-то вредного элемента! Отберу и доставлю в срок, будьте уверочки.
- Ах ты, живодер сопатый! А ежели у тебя отобрать вот эту гармонь и в клуб ее сдать? Как ты запоешь?
- А у меня за что? Я ж не кулак.
- Разве с наганом в руке определяют - кто кулак, а кто дурак? Ты путем разберись - кто своим трудом живет, а кто захребетник. Наганом-то грозить всякий умеет.
- Я в том плане, что классовый подход требует решительных мер.
- Всему свое время. Был у нас и военный коммунизм. Слыхал?
- За кого ты меня принимаешь? Все ж таки я окончил девятилетку, да еще с педагогическим уклоном.
- Больно много в последнее время у нас всяких уклонов развелось.
- Вот именно... К примеру, от твоих разговоров правым уклончиком отдает.
- Ты эти провокации брось! А то на порог нашего дома не пущу. И Зинке скажу, чтоб она тебя в шею гнала.
- Нельзя, Мария Васильевна, личную жизнь чужого человека ставить в зависимости от своей общественной точки зрения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106