- От рук отбилась корова, - кивнул на Белеску тот.
- За вымя не тронешь... Вся треской трясется, - сказала Надежда от ворот.
Корова лежала в углу и покорно смотрела на людей, жуя свою жвачку. Овцы метнулись от пришлого человека в отгороженный хлев и, столпившись у калитки, смотрели горящими от любопытства и страха фиолетовыми глазами.
Старичок мягко прошел к корове, присел перед ней на корточки:
- Что ты? Что?! Господь с тобой...
Та перестала жевать жвачку, повела ушами и шумно вздохнула.
- Ну вот... А я тебе гостинца принес, - разговаривая с ней, как с ребенком, Агафон достал из полотняной сумки ломоть ржаного хлеба, присыпанный крупной солью, протянул его Белеске:
- На-ка вот, съешь...
Корова взяла губами ломоть и стала есть, глядя на старика своими печальными глазами.
- Вот и тоже... Вот и Вася...
Старичок положил ребром ладони трижды крест на ее крестце и сказал:
- Ну, будя... Таперика вставай!
Корова покорно встала.
- Дои! - коротко сказал Агафон и отошел к воротам.
Надежда сняла со стены подойник, опасливо озираясь, подошла, села под корову. Стоит! Ухватилась за сосцы, брызнуло со звоном молоко в подойник. Стоит!! Затеребила, замассировала вымя обеими руками. Стоит!!
Андрей Иванович, обалдело глядевший на волшебное укрощение коровы, кинул на воз вилы да только и сказал Агафону:
- Бывает.
Через минуту в летней избе, налив по стопочке водки, он спрашивал старика:
- Чем же ты ее сумел взять? Хлебом, что ли? И что это за хлеб у тебя, наговоренный?
- Абнакнавенный, - отвечал старик, пряча ухмылку в жидкие, опавшие книзу монгольские усы. - Во, видишь? - он достал из той же сумки крошки и кинул в рот. - Кабы наговоренный был, я бы крошки не тронул, потому как наговор кого хочешь припечатает. Старый ты ай малый, наговор на всех силу притяжения имеет. Видишь наговоренную вещь или предмет какой - не замай, обходи.
- Ну отчего ж она послушала тебя? - допытывался Андрей Иванович. - Ай слово знаешь?
- Всякое слово от бога. Потому как еще в Писании сказано - допрежь всего было слово, - велеречиво отговаривался дед Агафон. - Стало быть, человеку не дадено повелевать словом. Человеку досталось одно обхождение, и больше ничего.
Дед Агафон ушел от Бородиных только вместе со стадом, - ушел удоволенный, блаженно жмурясь от выпитой водки, как кот на солнце. Только запряг Андрей Иванович пригнанную Федькой из ночного кобылу, как его окликнул другой гость:
- Отпрягай, приехали!
Андрей Иванович оглянулся и увидел входящего на подворье Кречева.
- Чего это тебя ни свет ни заря подняло?
- Нужда заставит петухом кукарекать, - ответил Кречев.
- Что у тебя за нужда?
- Поговорить надо.
- Х-хеть! - засмеялся Андрей Иванович. - А то днем некогда будет поговорить...
- Где тебя теперь словишь днем-то, жук навозный, - гудел с притворной сердитостью Кречев. - Небось улетишь в поля до самой темноты?
- Это уж точно, улечу, - согласился Андрей Иванович.
- Ну вот, пройдем в летнюю избу! У тебя там не осталось, случаем, на донышке? Вчера с участковым агрономом фондовую рожь отмеряли. Ну и намерялись...
- Ясно, что у тебя за сердечный разговор, - усмехнулся Андрей Иванович, проводя Кречева в избу.
- Да поговорить-то надо, - Кречев в летней избе кивнул на горничную дверь и спросил приглушенно: - Девчата спят?
- Мария и Зинка в кладовой. А в горнице ребятишки.
- Ясное дело, - облегченно вздохнул Кречев. - Я зачем к тебе пожаловал? Вчера с меня стружку снимал Возвышаев. Поскольку стопроцентной подпиской не охвачены. Не то, говорит, горе, что не охвачены, а то, что богатые увиливают. Ну и воткнул мне за Прокопа Алдонина и за Бандея.
Андрей Иванович налил Кречеву стопку, пододвинул оставшуюся от деда Агафона селедку и сказал:
- А я тут при чем?
- При том... Ты депутат и член сельсовета. Вот я тебе и даю боевое задание - сходи к Прокопу Алдонину, убеди его на заем подписаться. Кречев лукаво хмыкнул и выпил.
Андрей Иванович забарабанил пальцами по столу, как бы молчаливо отклоняя эту несерьезную просьбу.
- Прокоп вроде бы в артели подписался? - сказал наконец Андрей Иванович.
- Увильнул! Когда артель распускали, удерживали на заем при расчете. А Прокоп бригадиром был, сам рассчитывал. Ну и увильнул. Успенский спохватился, да рукой махнул. Ему теперь этот Алдонин что японский бог. А мне он на шею сел.
- Дак что ж ты от меня хочешь?
- Ну что я хочу? Всю эту шантрапу, вроде Максима Селькина да Козявки, я и сам прижму. А Прокоп и Бандей меня не послушаются. Пойдем к ним вместе с тобой. Ты их посовестишь, убедить можешь.
- Их убедишь...
- Ну, я для них молод. И чужого поля ягода. На горло их не возьмешь. Силой не заставишь - подписка добровольная. Законы они знают. А ты человек авторитетный. Сам подписался один из первых. На тебя только и надежда.
Андрей Иванович потер лоб и сказал:
- Ладно... Сходим в обед.
- Вот спасибо! Плесни-ка мне еще со дна погуще! - Кречев протянул стопку.
Андрей Иванович налил. Кречев помедлил, выпячивая губы, косясь на стопку, сказал:
- Сход надо собрать... На предмет рубки кустарника. Гати гатить.
- Черт бы вас побрал с этими гатями! - взорвался Андрей Иванович. Видишь, какая погода? Земля уходит.
- Приказ райисполкома, - пожал плечами Кречев.
- Что ж вы раньше штанами трясли?
- Не наша на то воля. Ну что ты волнуешься? Пошлешь на рубку хвороста малого, а сам будешь навоз возить.
- Не ко времени это. Не по-людски.
- Ну, мало ли что... Значит, до обеда. - Кречев выпил стопку и, не закусывая, тотчас вышел.
Прокоп Алдонин был скупым мужиком. Бывало, Матрена в печь дрова кладет, а он за спиной ее стоит и поленья считает, а то из печи вытаскивать начнет:
- Ты больно много кладешь. И так упреет.
У них хлеб сроду не упекался. Вынут ковриги, разрежут - ан в середке сырой.
- Ну и что... Я люблю хлеб с сыринкой, его много не съешь, - говорил Прокоп.
Мать его, баба Настя-Лиса, грубку зимой не топила. Дом большой, пятистенный, красного лесу, окна и на улицу и в проулок - не перечтешь, и все под занавесками тюлевыми... Крыльцо резное, под зеленой жестью. Куда с добром. А зима подойдет - горница не топлена и в избе хоть волков морозь. Баба Настя одна жила, хозяин механиком работал в Баку, и Прокоп там же, при отце.
- Одной-то мне зачем тепло? Яйца, что ли, насиживать?
Горницу она закрывала наглухо на всю зиму. Спала в печке. Положит подушку на шесток и свернется по-волчьи, головой на выход. А греться днем ходила в кузницу к Лепиле. Придет, вся рожа в саже, усядется на чурбан:
- Левой, расскажи, что там в газетах пишут.
У Прокопа горница, правда, отапливалась - детей целая орава, семь штук. Но так отапливалась, что и сам Прокоп не прочь был заглянуть в морозные дни в кузницу к Лепиле - погреться. Впрочем, их связывала с Левоном общая любовь к слесарному да кузнечному ремеслу.
Когда распалась неожиданно артель, Прокоп переживал более всего за свой паровой двигатель, который он собирал по частям больше года - мечтал механическую глиномялку пустить. Ездил в Рязань, купил по дешевке старый мукомольный двигатель, из Гуся Железного привез поломанный мотор парового насоса, собирал воедино, прилаживал... А теперь куда девать все это добро? Артель оприходовать не успела, стало быть, оплатить не могли через банк. Продать ежели? Да кто купит такую непотребную машину? И надумал Прокоп сходить к Лепиле, предложить ему на паях сделать паровую мельницу.
Лепилина кузница - высокий сруб с тесовым верхом, стояла на самом юру при выезде из села, за церковью. Три дороги сходились здесь, как у былинного камня: одна вела на Гордеево, вторая - в лес мимо кладбища, а третья, накатанная столбовая, вела по черным землям в Пугасово, на юг, в хлебные места. Редкий тихановский мужик не сиживал возле этого ковального станка, не приводил сюда свое тягло. Да что мужик? Черти и те заезжали ковать лошадей к Лепиле. В самое смурное время - в двенадцать часов по ночам. Это каждый сопляк в Тиханове скажет. Правда, в Выселках вам скажут то же самое, но только про кузницу Лаврентия Лудило: приезжают на тройке коренник в мыле, пристяжные постромки рвут. "Лавруша, подкуй лошадей!" А он выглянул в окно: "В такую пору? Что вы, Христос с вами!" Да знамение на себя наложил. Эх, у коней-то инда огонь изо рта паханул. "Ну, маленько ты вовремя спохватился, - говорят ездоки, - не то бы мы тебя самого подковали". Да только их и видели. Поверху пошли, по столбам - стаканчики считать...
Прокоп застал обоих кузнецов, Лепилу да Ивана Заику, за осмотром привезенной молотилки. Они сидели на чугунном кругу и стучали молотками. Молотобоец Серган и вновь принятый подручный Иван Бородин лежали в холодке под бревенчатой стеной и покусывали былинки.
Увидев Прокопа, Ванятка приподнялся на локте:
- Ну что, христосоваться пришел? Праздник тебе? Развалил артель и слоняешься. Доволен теперь?
- Это вам праздник, бездельникам, - огрызнулся Прокоп. - Вон валяетесь, как боровы в холодке у стенки.
- Смотри, Прокоп, встанем - хуже будет, - сказал Серган.
- А то ни што! Напугали.
- Э-э, Прокоп! Ты легок на помине. Давай-ка сюда, помоги... - позвал его Лепило.
- В чем дело? - спросил Прокоп.
- Да вот баклашки ломаются. Дурит машина, но где? Не поймем.
Прокоп оглядел круг, вставил в чугунное гнездо одно водило и сказал:
- А ну-ка, слезайте!
Те слезли с круга. Прокоп взялся за деревянное водило и тихонько повел его, раздался тяжелый размеренный скрежет.
- Как телега немазаная, - сказал Прокоп. Вел, вел, и вдруг резкий щелчок - грох!
- Стой! - скомандовал Прокоп сам себе, потом Лепиле: - Леонтий, давай зубило! Вот гляди... зуб стронутый на большом колесе. Выбивай его! Потом наклепаем...
- Гляди-ка, ты, Прокоп вроде бы и в логун не смотрел, а нашел, - сказал Лепило.
- Это он по з-з-звуку ап-ап-ап... - судорожно забился Иван Заика в тяжкой попытке выговорить нужное слово.
- Ладно, завтра доскажешь, - остановил его Лепило.
- Тьфу ты, Лепило, мать твою, - облегченно выругался Заика.
Работая, они вечно поругивались и подтрунивали друг над дружкой. Лепило был приземистый мужик медвежьего склада, лохматый, рукастый, с тяжелой загорбиной и мощной, в темных рытвинах шеей. Носил посконную рубаху до колен и с широким раструбом сапоги, как конные ведра. А Иван был высок и погибнет, с длинной, как тыква, лысой головой. Ходил босым с закатанными выше колен портками.
- Иван, зачем портки засучил?
- Г-г-гвозди везде... З-з-зацепишь - п-ыарвешь еще.
- А кожу обдерешь?
- Зы-а-растет.
Выбивая зубилом "стронутый" зуб, Лепило донимал Ивана:
- Иван, а Иван? Ты бы хоть поблагодарил гостя, - он нам услугу оказал, зуб нашел больной, а мы сидим как немые.
- З-з-з...
- Хватит, он тебя понял.
- Тьфу, Лепило! Мать твою...
- Счас я ему розочку подарю, - отозвался от стенки Серган.
Он встал, выбрал из ящика длинный шестидюймовый гвоздь, сжал его за шляпку, как тисками, железной черной ладонью, а другой рукой, ухватив за конец, стал легко свивать в колечки: на бицепсах, на открытой груди его заиграли, затрепетали крупные мускулы.
- На, - подал он Прокопу скрученный розочкой гвоздь.
- Что ж ты добро портишь? - сказал Прокоп, кидая это Серганово изделие. - Был гвоздь, а теперь финтифлюшка.
- Виноват, ваше-вашество! - гаркнул Серган, выпучив глаза и вытягиваясь по швам. - Счас исправлюсь.
Он поднял розочку, стиснул опять гвоздевую шляпку в своей каленой ладони и, ухватив за конец, пыхтя и синея от натуги, вытянул гвоздь во всю длину.
- Ваша не пляшет, - осклабился Серган, поигрывая гвоздем.
На дальней церковной паперти проскрежетала отворенная железная дверь, в притвор выплыл в рясе с крестом отец Афанасий.
- Ой, погоди-ка! - Лепило кинул зубило и бросился в кузницу.
Через минуту он вышел, держа в длинных щипцах разогретую докрасна подкову:
- Серган, на-ка отнеси попу подарок.
- Чаво? - Серган обалдело глядел на того, не понимая.
- Сейчас поп двинется на кладбище, в часовню служить. А ты вон на тропинке, через дорогу, положь подкову. Он ее подымет, а мы поглядим.
- Гы-гы! - Серган ухватил щипцы с подковой и в два прыжка пересек дорогу, положил горячую подкову на тропинку и моментально вернулся.
- А теперь все в кузницу. Ну, ну, марш! - скомандовал Лепило.
Поддавшись какому-то безотчетному озорному искушению, они сгрудились все у раскрытых дверей, глядя на неспешно идущего по тропинке отца Афанасия. Даже Прокоп неожиданно для себя поддался игре: подымет подкову или мимо пройдет?
Отец Афанасий шел, глядя в землю.
- Ишь, какой настырный, - сказал Лепило. - Все под ноги глядит... Поди, клад ищет...
- Счас найдет.
Отец Афанасий увидел подкову, приостановился в минутном раздумье брать или нет? Стоящей показалась подкова, нагнулся, поднял и тут же бросил ее.
- Ай-я-яй! - кричал он и тряс рукой.
А от кузницы в раскрытые двери в пять глоток:
- Гы-гы-гы!
- Что, батя, взял? А ведь подкова чужая!
- Опять твоя проделка, Леонтий? Эх, Лепило ты, Лепило... Греха не боишься.
Отец Афанасий заметил Алдонина.
- И ты здесь, Прокоп Иванович? - он покачал головой и скорбно произнес: - Не ожидал я от тебя... Вольно вам над стариком смеяться, - и пошел, тихий и сгорбленный.
Прокоп весь зарделся до корней волос, отошел к машине, сел на круг и насупился.
- Брось ты! Нашел из чего переживать, - подсел к нему Лепило.
- Нехорошо! Старика одними налогами гнут в дугу, а мы над чем смеемся? Да в его положении не то что подкову, говях с дороги подберешь.
- Нашел кого пожалеть, - сказал Лепило. - А то он хуже нас с тобой живет.
- Не в том дело. Мы на вольном промысле, сами себе хозяева. А он божий человек, за всех за нас ответ держит. Нехорошо в нашем возрасте да в положении. Я ведь не зубоскалить к тебе пришел. Я по делу.
- Что за дело?
- Ты мою машину для глиномялки видел?
- Сборную, что ли?
- Ну! Глиномялка теперь нужна, как в поле ветер, а машину приспособить можно.
- К чему?
- Мельницу паровую сделать.
- Мельницу?! А жернова? Нужен кремень, магний...
- Кремень у меня есть, а магний в Рязани купить можно. Жернова отолью будь здоров. Оковать их для тебя - плевое дело.
- Дак ты что хочешь?
- С тобой на паях мельницу сладить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106