Значит, не только на Аудроне и Алдону хочется мне пожаловаться Н.? Ищу случай исповедоваться за всю жизнь? И перед кем? Он снова увидел обитую драным дерматином дверь. Ха, рассмеялся Алоизас, ведь это дверь моей тещи — эти выжженные полумесяцы! Ха-ха, где еще есть такая ненасытная печь? Но почему-то мне захотелось сунуть ее в жилище несносного Н. Нет, знакомство с услужливым бывшим коллегой кончено. Алоизас был уверен, что кончено навсегда.
— Все гордые, приходится кланяться мне!
Алоизас не переступил бы порога. Проходя мимо кафедры, не испытывал никакой гордости. Напротив — некоторые угрызения совести. П. не ждал, пока Алоизас сам соизволит зайти,— схватил и затащил, а он не особенно сопротивлялся. П. не коллега, которого можно послать к черту, он — завкафедрой. Это случилось на другой день после эксперимента.
— Завидую я вам, братцы. Отбарабанил свою молитву, принял экзамен — вольная птаха! Не такова наша доля.— И П. тяжело вздохнул, страдальческим выражением лица прикрывая свои намерения и то существенное обстоятельство, что уже обо всем пронюхал.
Обычно П. не уставляется прямо в глаза собеседнику, хотя придвигается вплотную и все молниеносно замечает: выбрит ли, какие на тебе туфли, сменил ли часы на более современные. Небритое лицо или модная одежда немало рассказывают ему о сдвигах в быте или даже душе человека. Ясный или мутный взгляд повествуют ему о согласии или разладе в семье, коллективе, обществе — поэтому не прозевай тени на лице, складки на одежде. Всю информацию вбирают цепкие светлые глазки, которые по большей части не видны, так как на его лоб падают прямые и жесткие клочья волос. С такой прической он похож на мыслителя, словно бы обосновавшегося за перегородкой.
— Как делишки, коллега? — Попытки вышестоящих панибратствовать, опускаться на корточки, чтобы стать вровень с ним, Алоизасом, всегда злят его.— Дела, здоровье и т. п.
Что, и пошутить нельзя? — Я, товарищ заведующий, не склонен шутить. В другой раз, ладно?
— Почему? Жизнь коротка! — Уловив морщину неудовольствия на лбу Алоизаса, П. оборвал смех.— Знаю, знаю, вы не из разговорчивых! Поэтому не буду расспрашивать. Между прочим, не вижу экзаменационного листа.
Из-за этого между прочим и затеял разговор, все остальное — дым. Жесткие, колючие глазки П. на миг рассеяли этот дым.
— Еще не сдал.
— Почему? Простите, пристаю, как пятилетний ребенок моей сестры. Почему не сгорает солнце? Почему не падает луна?
— Немногим легче ответить и на ваш вопрос, товарищ заведующий.
— Ну-ну, не будем скромничать!
— Отдельным студентам я разрешаю пересдавать. Вы отлично знаете.
— Я не посторонний, чтобы ничем не интересоваться. Кому ответственность, а кто фокусы выкидывает.— Снова остренько пробились из-под копны волос глазки.
— Смотря что называть фокусами.
— Не заводитесь, Губертавичюс. Не по адресу ляпнул. Пожаловался на собачью жизнь завкафедрой. С кого руководство шкуру дерет за проценты неуспеваемости? Не с вас.
— Сочувствую,— пробормотал Алоизас, покосившись на дверь.
— Надеюсь, все уладится, товарищ Губертавичюс? — Голос заведующего зазвучал раздраженнее. И голос, и уколы глаз свидетельствовали, что он не собирается мириться с создавшимся положением.
— Сдали все, у кого я раньше не принял зачета. Только Аудорне И., Алдона И. и еще один...
— Интересно, какого пола ващ еще один!
— Вижу, вы неплохо информированы? — Алоизас поморщился, хотя собирался язвительно усмехнуться.— В данном случае мужчина. Студент-инвалид.
— Должность! Должность заставляет интересоваться всем, включая прошлогодний снег. Должность заставляет, товарищ Губертавичюс, настоятельно вам посоветовать: поставьте т согроге и забудьте.
— Не убедившись, что нюхали материал?
— Не надоело вам возиться? Пара вопросиков, и...
— Не думаю, что смогу так возмутительно нарушить академические принципы.
— Значит, все-таки ввязываемся в холодную войну? — П. снова попытался усмехнуться, в горле у него что-то скрипнуло.— В таких случаях лучше не драматизировать обстановку! — Взмахом головы П. еще ниже опустил на лоб волосы, чтобы не видны были его истинные мысли.— Никто не виноват. Товарищ М. не вовремя полез под машину. Он преподавал так, вы требуете иначе. Отсюда и недоразумения.
— Я создал все условия. Словно каким-то недоразвитым.— Алоизас передернул плечами.
— Видимо, не всем, не всем! — Весело запрыгали над бровями заслоняющие глаза космы.— Кому создали, тот и сдал. Например, Алмоне И.
Меня правильно информировали?
— Правильно. Пожалел девушку. Когда ей учиться? Она — гладиатор. Жертва спортивных амбиций института.
— Вам не нравится спорт? Впрочем, о значении спорта в деле воспитания молодежи мы подискутируем в следующий раз. В здоровом теле — здоровый дух! Не мудрость ли римлян? Ладно, Губертавичюс! Что вам мешает таким же образом амнистировать и остальных? Аудроне И. и Алдона И.— неплохие студентки.— Заведующий кафедрой усмехнулся маленьким хитрым ротиком, кончик язычка лизнул губы, как змеиное жало. Прекрасно знает, какие они студентки, и даже не скрывает этого от горящих возмущением глаз несговорчивого преподавателя. И я знаю, и ты знаешь, так и говорит его усмешка, но надо делать все для блага нашей и для своего собственного, всячески избегать сложностей, не диктуемых необходимостью.
— Не собираюсь основывать филиал армии спасения.— Алоизас отгородился от заговорщицкой ухмылки.— Это — первое. Второе — тут совершенно другой случай, чем с Алмоне И. Злоупотребление своим положением, попытка использовать привилегии, на которые они вряд ли имеют право.
— Что вы, что вы! В нашем обществе привилегий нет ни у кого, за исключением, как утверждается в одной песенке, детей. Студенческие привычки не особо отличаются от школьных: заболел преподаватель — ура, от радости никто не учится! Разве мы были другими? Вы славились, Губертавичюс, благородством. Кто мог подумать, что вытащите нож?
— Элементарная требовательность — не нож.
— Я гиперболизирую, конечно, однако в конкретной ситуации ваша непреклонность...— П. опять тряхнул космами, улыбнулся снисходительно, почти отечески, хотя был всего на несколько лет старше.— Оба мы заговорились! Вручите мне красивый экзаменационный лист, Губертавичюс, и инцидент исчерпан.
Алоизас, не скрывая презрения — ведь П. извивается ужом! — отрицательно мотнул головой.
— Фу, устал.— Заведующий потянул вниз узел галстука — миролюбивый, зовущий к компромиссу жест,— однако проглянувшие сквозь завесу глазки обожгли Алоизаса белым, безжалостным огнем.— Понятно, мы порядочнее, честнее всех остальных, которые продаются за злато, за ложку вкусной еды, как сказано у поэта. Упоминавшейся уже Алмоне И. за тупость ставим четверку, двум другим за то же самое — двойку. Какие же тут принципы? Не выдерживают критики и ваши новации. Экзамены — не самое подходящее время для экспериментов. Что вам взбрело в голову? Студенты растерялись, занервничали. Если узнает ректорат...
— Что тогда, товарищ заведующий? Пугаете?
— Что вы, милый мой Губертавичюс! Предлагаю еще раз подумать в спокойной обстановке, не горячась...
— Я все обдумал.
— Не все! Втянули нас всех в отвратительную историю, будьте любезны исправить дело.— Сквозь завесу волос вновь посыпались злые огоньки.
— Исправить я согласен, только честно.
— Ладно! Прикинемся детишками-почемучками и будем спрашивать, почему не падает луна. Почему-то умалчиваете вы о студенте-инвалиде. С ним, скажите, вы поступили честно?
— Не о нем речь. Ему готов вывести тройку. Парень из самолюбия примкнул к Аудроне И. и Ал доне И. Покинул аудиторию с двумя красотками!
— Понимаю, вы обижены выпадом девушек! — П. обрадовался, задвигался, заряженный новой энергией.— Они немедленно сократят прощения. Да, немедленно.
— Пусть лучше повторят курс! И — как следует. Алоизас поднялся, отупев от беседы. Голова гудела, еще минут
десять такой обработки — и отступил бы.
— Минуточку! — П. задержал его в дверях. Еще не все свои заряды выпустил.— Посоветуйте, Губертавичюс, если не хотите помочь... Что мне делать, если пойдут разговоры, дескать, кафедра преследует студентку Алдону И.? Преследует лишь за то, что ее отец — влиятельная персона?
— Оригинальный поворот!
— Что вы, только советуюсь. Между прочим,— и снова между прочим было для него самым главным,— отец Алдоны И. и наш проректор Эугениюс Э.— приятели.
Известно вам это?
— Жизнью великих людей не интересуюсь. Однако даже зная... Не будем клеветать на них. Неужели вы думаете, что Эугениюс Э. дружит с отцом студентки потому, что тот занимает высокий пост? А занимающий высокий пост — с проректором потому, что в институте учится его дочь?
— Я сказал: между прочим. Комментарии — плод разгоряченной фантазии. Не зря студенты отмахиваются от ваших экспериментов. Сомнительных! Более чем сомнительных! Нарушающих экзаменационную инструкцию! Об этом вы подумали?
— За меня, как выяснилось, думает начальство. А разгоряченную фантазию я не променял бы на мозг, запрограммированный на хамелеонство!
— Настряпали брака, заставляете других исправлять его да еще и оскорбляете людей, желающих вам добра! — П. окончательно разъярился»
— Группа М., а брак стряпаю я? Продолжайте, продолжайте.
— Не иронизируйте. За экзамен отвечаете вы!
— За дифференцированный зачет.
— Тем более не следовало поднимать шум. Хотите заслужить славу пустопорожнего гордеца?
Алоизас зажмурился. Мотивы заведующего бились перед глазами цветными лентами, как на сеансе иллюзиониста. Протяни руку хоть к оранжевой, хоть к смарагдовой, П., ухватившись за другой конец ленты, по-приятельски похлопает тебя по плечу.
— Эй, вы что, спите? — П., подбежав, встряхнул его.— О чем вы думаете?
— Думаю, почему Эугениюс Э. дружит с отцом Алдоны И. П. всплеснул руками.
— Кто вы, Губертавичюс? Обнаглевший честолюбец или святая простота?
— Изволили похвалить меня, заведующий?
— Браво, коллега. Чувство юмора вам пригодится!
— Еще больше пригодится сознание того, что не поступил по-свински, хотя кое-кто и склонял меня к этому.
Мафия! Что, если не мафия? Подлейшие предложения, неслыханный нажим! И во имя чего? Чтобы процветал блат, чтобы никто, не дай бог, не помешал нескольким лентяям вести развеселую жизнь, и не где-нибудь, а в стенах Института культуры! Спросим самих себя, оставив на минуту в покое этих бездельников и их покровителей: что значит хорошая оценка, которую у нас зубами вырывают, вместо неудовлетворительной? Подобным образом можно потребовать от врача, чтобы он не лечил больного, а занимался здоровым, от судьи — чтобы оправдал виновного и осудил невиновного, от заготовителя — чтобы заприходовал непоставленное зерно, а привезенное спрятал, и т. д. Но это же все равно что ночь объявить днем, зло — добром и наоборот! Неужели П. и его сообщники сознательно стремятся к этому? Невероятно. Он мог погорячиться, исказить мои намерения или до конца не понять их, но сознательно, понимая все, предлагать подлость? Что касается его, Алоизаса Губертавичюса, то он без колебаний будет защищать академические ценности, пусть и сам провинился, пожалев Алмоне. Приходится, как это ни печально, признать, что из-за жалости и доброты тоже можно пойти на преступление...
Как сочетать чувства и принципы? Может, решить неразрешимое — задача людей будущего? До того времени нам придется самим защищать пядь земли — постулат,— чтобы не выскользнула из-под ног...
Остывали вспотевшая спина и раздражение. Стук двери,— уходя, так ударил, что загремело! — слабел в ушах. Не почудилась ли ему вся эта кутерьма? Чего-то не понял и сделал неправильные, далеко идущие выводы? Хорошо бы посоветоваться, услышать трезвое суждение. Однако я так одинок!.. Впервые упрекнул себя Алоизас в излишней сдержанности, в неумении общаться с людьми.
Пока стоял и размышлял о своем неловком положении, подскочил юноша в синей нейлоновой куртке и кепочке из той же материи. Таких молодых людей тысячи, не отличишь одного от другого.
— Мне?
— Вам, вам!
Вскрыл конверт, выпала визитная карточка бывшего коллеги Н.: домашний адрес и номер телефона.
— Эй, мне это ни к чему! — крикнул Алоизас, но молодой человек уже затерялся в толпе студентов.
Не прячется ли сам Н. где-нибудь неподалеку? Алоизас принял строгое выражение лица. Все-таки утешало, что кто-то его поддерживает. Достаточно моргнуть, и зарычит стервозная собачонка, готовая укусить кого угодно. Образ не понравился — вызывал ассоциации с запаршивевшими бродячими собаками, которые, бороня мордами обочины дорог, разоряют и гнезда невинных пташек. Он почувствовал себя облитым нечистотами — наглое поведение студенток, отвратительный торг с завкафедрой, который не хуже его понимает, кто прав, но не колеблясь держит сторону неправых! Н. посочувствует, бросится поздравлять неизвестно с чем, поносить Эугениюса Э., душить запахом старой одежды и чеснока.
Сверкнуло разбитое стекло телефонной будки. Алоизас опустил монету, набрал четыре цифры пятизначного номера, но пятой не одолел. Не смей клещом впиваться в Лионгину! Пусть хотя бы пару деньков подышит, вырвавшись из материнской каторги. Свобода, которой она наслаждается, призрачна. Пустить к парализованной матери девку с улицы для Лионгины то же самое, что привести туда хищного зверя. И еще он безотчетно понимал, что, погружаясь в туман подсознания — в черные сны, ничего не оставляющие воспоминаниям,— Лионгина прячется от приближающегося нового кошмара. Не от хорошей жизни ищет она провалившиеся горы — позорный финал юности. Ведь если трезво все обдумать, то в горах черное пятно для нее светлее, чем сегодняшний день? И он, Алоизас, в этом виноват? Его нерешительность, его неспособность вырваться из мелочей и взять быка за рога? Даже пустячная история с зачетом выросла в грозовую тучу...
Гудела, трещала телефонная линия, ожидая, когда же наберет он последнюю цифру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84